Евгений Витковский Николай Моршен. Пуще неволи: Стихи. Сост. В.Аганесова. - М.: Советский спорт, 2000, 376 с.
Недостатки стихов Моршена случайны и легко устранимы, достоинства же очень значительны", - писал в 1950 году Георгий Иванов, первый серьезный поэт, "заметивший" Моршена. Писал, сетуя на то, что в эмиграции куда более известны двое других из числа эмигрантов "второй волны" - Елагин и Кленовский. В то время как Моршен заслуживает внимания никак не меньше.
Обращаю внимание на то, что биографий всех этих поэтов Иванов знать не знал и знать не мог, так как "перемещенные лица" отличались, говоря словами Валентины Синкевич, "разнообразием автобиографий". Никак не мог знать Иванов, что Моршен и Елагин были друзьями еще в оккупированном немцами Киеве. К слову сказать, еще в середине 70-х годов я набрался нахальства спросить Елагина в письме, кто, по его мнению, из поэтов русского Зарубежья, ныне здравствующих, наиболее значителен. Елагин ответил, что вопрос "труден", а потом коротко назвал две фамилии: "Бродский и Моршен".
Моршен запаздывал к русским читателям. Только теперь эта погрешность исправлена - вышел толстый томик довольно полного Моршена: почти 400 страниц. Однако тиражом всего 500 экземпляров. Двухтомник Елагина, например, вышел тиражом в десять раз больше - и сразу был распродан. Так что особой встречи у наших читателей с одним из лучших русских поэтов ХХ века опять не получится - разве что сделают допечатку.
Впрочем, не совсем это так. Моршен пришел в Россию (тогда - СССР) обширной публикацией в журнале "Новый мир" - "Дань живым", 1989, # 9 (тогдашний тираж - за полтора миллиона). Увы, в тот год все трое опубликованных (кроме Моршена - Валерий Перелешин и Игорь Чиннов) были живы. Перелешин умер в 1992-м в Рио-де-Жанейро, Чиннов в 1996-м во Флориде. Николай Николаевич Марченко проживает в городе Монтерее в Калифорнии и ныне - из "мамонтов" эмиграции, из поэтов своего поколения он последний.
Моршен - мастер "игры в слова": нечто подобное в советской поэзии пытался делать Кирсанов, но┘ лучше помолчать. Сборник Моршена "Эхо и зеркало" был построен не только на одной игре слов и стихотворений, это был еще и паноптикум жанров: один палиндром, один верлибр, один моностих, один поэтический перевод. Иные стихи намеренно превращены в загадочную картинку: рифмы скрыты, математические символы нужно называть словами, иначе стихи распадутся, даже геометрические знаки, вовсе никаких слов не содержащие, становятся частью стихотворения (и будет доказано, что два плюс два - ровно пять, и не поспоришь!). Моршен физик и математик, не только поэт - ему видней.
Лишь несвойственная людям, родившимся именно 8 ноября 1917 года, свобода выдает в Моршене поэта-эмигранта, но ему же принадлежит и "ответ на ноту" (читай - "парижскую"). "Тема, которой не избежит никто" - то есть смерть, как указывает на нее пародийный Христофор Мортус у Набокова, - для Моршена вообще не указ: "Твое ж о смерти многослезие / Есть род трагической амнезии / (Долг поэтический забыт), / Капитуляция поэзии / Пред очевидностью (о стыд!), / Пред тем, что ведомо заранее. //┘Глядим в небесное сияние. / Свои устало шепчем жалобы, / А там - в насмешку? в назидание? - / Летит крылатое желание, / Шестимоторное, Дедалово┘ // Желали ж люди небывалого". Так что и смерть как неизбежность для Моршена - отнюдь не доказанный факт.
Впрочем, пересказывать стихи, даже цитировать их кусочками - труд неблагодарный: нужно всю книгу прочесть. И не один раз, ибо зашифрованного текста у Моршена тоже много больше, чем обычного. Завершает книгу раздел "Из американской поэзии" - раздел переводов в нынешних сборниках уже традиционен. Но поразителен и этот раздел - одно стихотворение Филлис Макгинли о том, как Санта-Клаус решил отдохнуть на Рождество, заставляет меня скрипеть зубами - где ж оно было, когда я составлял "Строфы века-2": посвященную памяти Иосифа Бродского антологию поэтического перевода ХХ века.
Приятно сознавать, что Моршен приходит к нам не только как поэт-эмигрант: на русском языке пишут стихи поэты в десятках стран мира и вольны печататься, где хотят. Распад СССР возымел по крайней мере одно благое последствие: русский язык обрел не просто значение языка одной страны, теперь мы вполне можем говорить о всемирной русской литературе и писать статьи - о всемирной русской поэзии.
