Спасти рядового Бога

ДЕБЮТНЫЙ роман Алана Черчесова "Реквием по живущему" обратил на себя внимание отечественных критиков и успел "отметиться" громкими отзывами за рубежом.

Второй роман "Венок на могилу ветра", вышедший в "Мастер-серии" питерского издательства "Лимбус-Пресс", может рассматриваться как вторая часть дилогии, в которой доводится до логического конца основная сюжетная линия, связанная с образом Одинокого - главного героя первого романа и центрального персонажа романа второго. При этом "Венок на могилу ветра" - совершенно самостоятельное произведение, сохранившее преемственность разве что в легко различимой особенности художественной манеры Черчесова, которую можно определить как "наслаждение словом".

Дилогия Черчесова легко прочитывается в той системе координат, которую можно обозначить как неомодерн. В противовес эпистемологической неуверенности мышления постмодернистского в ситуации ненадежности любого центра художественное сознание автора "Венка" отчетливо выстраивает модель мира, отвергающего хаос как собственный приговор и предел. На свое противостояние основному эстетическому коду конца тысячелетия указывает и сам Черчесов в предисловии к опубликованному в "Знамени" фрагменту романа, иронично-искренне объясняя не столько изысканное название романа, сколько то, что за ним стоит, своим стремлением возложить венок на могилу российского постмодернизма (с намеком на его поверхностную ветреность).

По жанру "Венок на могилу ветра" - роман экзистенциальный: здесь любой персонаж оказывается наедине с мирозданием и вынужден делать свой выбор. В контексте безгеройной литературы роман Черчесова выделяется как раз обилием героев в изначальном смысле этого слова: его персонажи, даже те, в ком много "слишком человеческого", обладают своеобразным величием, поскольку способны и готовы бросить вызов судьбе, Богу, смерти - в том числе и самые жестокие, и самые униженные.

Между тем уже само специфическое отношение к дихотомии жизни и смерти указывает на совершенно иную творческую волю - не отражающую или изображающую, а порождающую - реальность изощренных метафизических смыслов, в которых время, вечность и судьба оказываются не абстрактными конструктами, а плотью самого повествования.

Здесь смерть неизбежна, но не страшна - как условие всякой инициации и настоящего рождения. Здесь Бог - это и верховный судия, и "старый мошенник", и "Великий Чужак", с кем можно состязаться в одиночестве, но лучше - если хочешь "услышать себя" - попытаться Его не судить, научиться прощать и, если удастся, спасти. Бог как воплощение целостности, организующего начала нуждается в человеческом участии, прощении и помощи. Бог-отец умер, о чем возвещено было еще столетие назад, но остался Бог-сын, соединяющий в себе божественное и человеческое, одиночество беспредельного и страдание осознающего свою предельность.

При таком восприятии Бога смысл - или смыслы - жизни создаются самими героями: "Судьба не там, где ты слышишь знамение, а там, где ты слышишь себя. Слышишь так, что упрямишься перед голосом разума и поступаешь вопреки его подсказкам, а потом вдруг приходит знамение и расставляет все по местам, и ты говоришь: судьба┘". Судьба, в которой соучаствуют сами герои, отринувшие через инициацию смертью во всех ее ипостасях свое прошлое, приводит их к месту особой силы (легкий кивок в сторону Кастанеды), обозначенное близостью склепов Мертвого городка, Проклятой речки и леса по имени Лес. В этом - смоделированном по принципу мифического - пространстве герои Черчесова пытаются строить свою жизнь, взаимоотношения друг с другом и с объявившимися вскоре чужаками, ориентируясь не на усвоенные некогда законы и правила, а на свое собственное внутреннее ощущение истинного - на "внутреннее чутье, слышавшее жизнь так глубоко и верно, что всякий взгляд отныне, звук или мысль сверялись этим мудрым, тонким слухом".

От редакции. Напоминаем, что роман Алана Черчесова был выдвинут на соискание премии имени Аполлона Григорьева.