Александр Уланов Гильгамеш. В стихотворном переложении Семена Липкина. - СПб.: Пушкинский фонд, 2001, 120 с.
В древнем городе Уруке четыре тысячи лет назад произошло одно из первых столкновений литературы с вопросами, которые потом назовут вечными: человеческие подвиги, их величие - и тщетность жизни, неизбежность смерти, которая уравнивает всех.
Ответ "Гильгамеша" - не гедонизм ("ешь, пей, веселись, ибо завтра умрешь") и не ссылка на неисповедимость путей Господних. Это мужество и непокорность. Может быть, Гильгамеш - первый герой абсурда, не желающий примиряться с метафизической несправедливостью миропорядка, со смертью друга от болезни. Это поэма истории человечества - задолго до Сизифа Альбера Камю.
Это поэма человеческой жизни, где подвиги совершают потому, что тоскуют от безделья.
Герой молится Богу, спрашивает его о будущем успехе - но Бог молчит, и тогда герой идет вперед по своей воле. Он боится врага - но "тогда лишь от страха мы избавиться сможем, / коль врага уничтожим".
А рядом - друг: когда страшится Гильгамеш - его ободряет Энкиду и наоборот. И люди - вовсе не безгласные рабы богов. Когда восхищенная красотой Гильгамеша богиня Иштар добивается его любви, Гильгамеш отказывает. Ненадежность богини ему хорошо известна:
Ты - жаровня, что быстро
гаснет в зимнюю стужу.
Так нужна ли ты мужу?
Ты - худая ограда, не защита
от хлада,
Так кому тебя надо?
Ты - чертоги, чьи своды рухнут
в близкие годы
И завалят все входы.
А когда Иштар в отместку насылает гигантского быка, разоряющего окрестности Урука, друзья его убивают и угрожают намотать на богиню его кишки. Боги пугаются ими самими устроенного потопа:
К небу Ану примчались, как собаки прижались,
Растянулись от страха.
Кстати, "Гильгамеш" - первая письменная версия легенды о потопе. А рядом - длинные восточные проклятья. И бред Энкиду, которому видится посланец смерти:
Превратил в облик птичий
он мой лик человечий
И надел мне на плечи
Крылья птицы безгласной,
и повел меня властно
Он в жилище Иркаллы.
Переложение Липкина - настоящий постмодернистский ремейк. Потому что в 1961 году был опубликован (в серии "Литературные памятники", с огромным построчным комментарием) перевод И.М. Дьяконова. Он почти дословный, выполнен тем же четырехстопным тоническим стихом с женскими окончаниями строк, которым написан "Гильгамеш" (Дьяконов даже приводит фрагменты по-аккадски в русской транслитерации, так что и звучание можно почувствовать), при весьма большом ритмическом разнообразии, образуемом количеством неударных слогов и отклонениями от четырехстопности. Дьяконов старался соблюдать даже положение цезуры. Липкин взял перевод Дьяконова как основу, зарифмовав его и подогнав под единый ритм (найденный у Дьяконова же: "он умыл свое тело, все оружье блестело").
И тут возникает впечатление, что переложение Липкина более легковесно и монотонно, чем плавное, мощное и ритмически прихотливое течение перевода Дьяконова. Липкин многословнее, очень многое разъясняет и распространяет.
Так, вышеприведенному отрывку о ненадежности Иштар у Дьяконова соответствует всего три строки вместо шести (и 18 слов вместо 36):
Ты - жаровня, что гаснет
в холод,
Черная дверь, что не держит
ветра и бури,
Дворец, раздавивший главу
героя...
Особенно заметно несоответствие в сценах трагедии и скорби. Гильгамеш узнает об участи Энкиду:
Брат, ужасна расплата!
Вместо милого брата
Почему я оправдан?
Неужель виновата? неужель
душу брата
Сторожить мне придется?
(Липкин)
Неужели сидеть мне с духом,
у двери духа?
Никогда не увидеть своими
очами любимого брата?
(Дьяконов)
Разумеется, переложение Липкина легче воспринимается. Оно предпочтительнее для школьного учителя, желающего заинтересовать учеников, которые едва ли будут раскапывать в библиотеке перевод Дьяконова. Но, возможно, это и проявление общей тенденции к гладкости и облегченности - под предлогом то традиционализма, то читабельности, то еще чего-нибудь. А это значит, что мы не приближаемся к европейской концепции точного перевода.
Скорее - наоборот.
