Александр Самойлов ИНОСТРАННАЯ ЛИТЕРАТУРА
Однажды я услышал следующее определение поэзии: поэзия - это не слова, из которых состоит стихотворение, а некое пространство, ограниченное этими словами, словно точками координат. Пожалуй, это образное и потому доходчивое определение можно применить и к новому роману Мануэля Пуига "Красные губки" (перевод с испанского Александра Казачкова). Состоит роман из шестнадцати эпизодов и, отдадим должное автору, каждый исполнен изобретательно. Это - газетные заметки, письма (в том числе поддельные и неотправленные), описания фотографий и интерьера, промелькнувшие мысли, сны, исповеди, повествования в стиле закадрового текста из кинофильма "Амели", диалоги, протоколы и проч. Кажется подчас, что это не столько роман, сколько неплохой материал для него. Но современный читатель переваривал и не такое и знает, что это - полифония. Все-таки Пуиг не пошел на крайности и сохранил (почти) хронологический порядок. Сюжет прослеживается.
Вернее, сюжеты. Их много и все - любовные. Дело ведь происходит в Аргентине. Поначалу, правда, можно запутаться, как если б пришлось смотреть телесериал с середины. Кто этот прекрасный, но болезненный юноша? А этот, не такой очаровательный, но зато мужественный? А эта блондинка и вон та, чумазенькая? Потом выясняется. Выясняется, что мужчины неверны, да и девушки выходят замуж за других. Все не так красиво, как в фильмах, которые они смотрят, как в песнях, под которые танцуют. "Танго повествует о злой судьбе человека, который в ненастье, под холодным дождем вспоминает, как знойной лунной ночью он познакомился с любимой и как потерял ее на другой день, дождливым вечером, он боится, что наутро, когда взойдет солнце, она все равно к нему не вернется, и это значит, что, возможно, она умерла┘" В романе Пуига есть и знойные ночи, и расставания, и смерть, но расположены они не в том, лучшем, порядке.
Однако реализм Пуига, со всеми его протоколами, в конце концов все-таки превращается во что-то возвышенное. Пачка любовных писем летит в огонь. Обрывки фраз. Порядок нарушен, но в огне он, может быть, станет тем самым. Кто помнит все эти документы, имена, даты жизни? Никто. Безумные слова и блеснувший в лунном свете нож запоминаются гораздо лучше.
Знойным историям во втором номере "Иностранки" противостоит пьеса Юкио Мисимы "Ее величество Аои" (перевод с японского Елены Байбиковой). Это произведение - переложение классической пьесы театра Но, написанной Дзэами Мотокие (1363-1443). Как отмечает переводчик, из всех японских писателей только Мисиме удалось достичь успеха в этом жанре. Герои у него говорят мало, но красиво. По-японски, в общем. Интересно, что у Пуига героиня просто выходит из себя, когда ей попадается слишком молчаливый жених (просто он - англичанин).
Страсти в пьесе Мисимы тоже любовные, тоже нешуточные, но специфика своя. Вместо обманутой девушки с ножом, здесь - дух брошенной женщины. Каждую ночь наведывается он (она?) к своей счастливой сопернице и терзает ее. По-японски изысканно.
Азиз Дераман - современный поэт из Малайзии. Стихи его перевел Виктор Погадаев. Очень бесхитростные стихи. Добрые. "Я не хочу жить / Чувствами других людей. / Не хочу. / Я молча слушаю всех / И в молчании храню слова, / Надеясь, что родится слово-алмаз / Ослепительной красоты". Малайзия, наверное, тоже загадочная страна. Нам, например, нравится хотя бы иногда пожить чувствами других людей. Даже если эти чувства и люди выдуманы.
