Мария Толстова Павел Улитин. Макаров чешет затылок. - М.: Новое издательство, 2004, 184 с.
Перед нами вторая книга Улитина, выпущенная в России. Он умер в 1986-м, а начали печатать его в 2002-м ("Разговор о рыбе", М., ОГИ) - ранее "особость" была не в моде. А Улитин - особенный.
Родился он в 1918 году на Дону, в семье землемера. Отец рано умер, ребенка воспитывала мать - образованнейшая женщина, выпускница Высших женских курсов в Петербурге. "Фауст" в оригинале был его настольной книгой. Потом ИФЛИ, арест за антисталинскую записку ректору, потом тюрьма, хромота, обыски, конфискация рукописей и психиатрическая больница. "Жизнь была прожита как ей хотелось".
Я все это не просто так рассказываю. Не в качестве введения, потому что слишком уж связан его творческий метод с жизненными вехами. Результат - странная, не попадающая ни под какие каноны стихопроза. Поставь пробел после каждой улитинской фразы, и получишь то ли книгу афоризмов, то ли белый стих. А если мыслить глобальнее, то и вовсе - бред. Бред интересный. Или незнакомый язык, который хочется понять.
При всем при этом он никогда не путал жизнь и литературу. Нетрадиционность прозы не предполагала для него мифотворчества вокруг собственной персоны. Он был скромным, чуть хромающим преподавателем иностранных языков. Малую толику богемности ему придавала только тросточка.
Закодированная исповедь Улитина читается нелегко. Изломанные цитаты, неизвестные имена и непонятные сокращения постоянно напоминают, что писатель опытнее, хитрее, глубже тебя и при этом никак не хочет к себе подпускать. В конце концов решаешь не анализировать, а созерцать. "Запятая пропала. Неужели у меня нет копии с запятой?"
Итак, страсть к иностранным языкам - новая лингвистическая реальность - преследование властью - скрытность и шифровка. Что еще?
Еще - любовь к каллиграфии. Отсюда зачеркнутые названия, закорючки на полях и вРЕМеНАМи НАжатЫЙ Caps Lock. Книга как артобъект. Почерк автора виден даже в типографских экземплярах. Бойся, читатель. Обложка пестрит улитинскими размытыми строчками. Правильно, ведь добавление чего-либо внешнего в этот многостраничный концентрат явно будет лишним. "Все казалось, что мы ушли куда-то. Никуда мы не ушли. Все вертится вокруг одного и того же. Высказался. Помню. Но заверчивал, но закручивал. Тебя принимали за кого-то еще. Одной фразы было достаточно. Но ошибаться так хотелось".
В одном из своих писем Мандельштам говорит, что ему, кажется, удалось изменить нечто в самом веществе русской поэзии. Спустя почти семьдесят лет после его смерти мы констатируем: да, удалось. И можем проследить, какими каналами это измененное вещество поступало в общую кровеносную систему.
В домашней лаборатории Улитина добыта новая прозаическая плазма. Но как это может повлиять не на глянцевый даже вал, а на так называемую современную психологическую прозу? Допустим (на грани каламбура), Улицкая прочитает Улитина - ну и что? Наверное, ничего. В отношении фактуры современная "элитарная" проза, вскормленная толстыми журналами, - шаг назад по сравнению со смещениями и находками ленинградцев 70-х (Валерия Попова, Битова, Довлатова, Голявкина). Их бы для начала усвоить.
Сравнить Улитина получается только с Джойсом. Судите сами: "Зачем нас здесь оставили? Парикмахерша только что лежала тут, зажимая мою голову между бугристыми коленями. Символ моего народа. Слушайте! Рухнул вечный мрак. Слушайте!" ("Джакомо Джойс"). Сходство явное, но не стопроцентное. Улитин чаще, чем Джойс, рвет смысловые связи, даже в пределах фразы. Не любит прилагательных. Джойс - наркотические обрывочные детские воспоминания, Улитин - интересный и цельный старческий лепет.
По Прочтении Уничтожить - так сам автор расшифровывал свои инициалы. Легко сказать. Улитин вместе со своей книгой въелся в меня, живет внутри, как вирус, и снится ночами.
