Ирина Кнеллер Стив Эриксон. Явилось в полночь море/ Пер. с англ. М.Кононова. - М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2004, 352 с. (Магический реализм).
С середины 1980-х, когда о Стиве Эриксоне говорили как о "подающем надежды молодом писателе", и до настоящего момента - то есть за без малого двадцать лет, вместивших несколько романов и обширную эссеистику, - за ним прочно закрепилась репутация, если воспользоваться его же определением, "апокалиптолога". Эта не самая оригинальная тематика так или иначе фигурирует во всех его романах. "Явилось в полночь море" - не исключение.
Сюжет построен настолько неравномерно, что возникает искушение усомниться, есть ли он вообще. Как будто сюжетные линии изобразили графически, в виде переплетенного клубка, а потом половину стерли и перетасовали все фрагменты. Если вооружиться карандашом и, как рекомендовал Набоков, нарисовать схему событий и взаимоотношений персонажей, то мы получим примерно следующее. 17-летняя американка Кристин живет в Токио и служит в "отеле воспоминаний" - публичном доме, где торгуют памятью, а не телом. Рассказ разворачивается из ее воспоминания, но постепенно расширяется за его пределы, охватывая события, о которых Кристин не может знать и которые расфокусируют ее повествование: она перестает быть центром сюжета и становится одним из его полюсов. Рассказ растекается во времени (от 999 до 1999 года) и в пространстве (Япония, Америка, Франция, Испания).
Если мы, руководствуясь привычной нам логикой, будем читать "Явилось в полночь море" как философский роман, то центральной проблемой мы неизбежно назовем противопоставление хаоса смыслу. Постмодернистский ракурс. Но для постмодерниста хаос никак не может быть Апокалипсисом: поскольку все координаты, в том числе этические, в постмодернизме относительны, то и хаос не может быть со знаком плюс или со знаком минус, это некая среда обитания, вольная игра значений. Для Эриксона хаос - Апокалипсис. Трактуя его в таких узнаваемых для западной культуры категориях, он тем самым добровольно принимает некоторые оценочные стандарты: Апокалипсис - по определению зло. Но Эриксон поворачивает систему координат под таким углом, что зло, оставаясь злом, в то же время утрачивает свою бесспорность: да, зло, но насколько объективно суждение о чем-то как о зле? Апокалипсис у Эриксона - это торжество полной анархии, дискредитирующее не только смысл, но и самое понятие бессмысленности. "В его сердце, где раньше был один лишь хаос, взрывается бомба любви". И даже это - не ответ на вопрос, не точка. У Эриксона Апокалипсисов бесчисленное множество. В истории, по хронологии Эриксона, их уже было несколько: в 999 году в Бретани, в 1968 - в Париже, в 1999 - в Калифорнии. У Эриксона нет одного Апокалипсиса на всех, у каждого из персонажей романа он свой.
Один из центральных персонажей, Жилец, выстраивает теорию, согласно которой конец света произошел в 1968 году в Париже, во время студенческих волнений; на апокалиптическом календаре он фиксирует эту дату как точку отсчета, за которой - не в линейной последовательности, а, в полном соответствии с беззаконием хаоса, вразнобой - следуют даты событий, отмеченных тем же клеймом бессмысленности. Естественно, из суммы бессмысленностей смысл не складывается. Апокалиптическая карта воспринимается не как стройная теория, а как порождение больной психики или просто фантазии одного из героев. Точно так же другой персонаж вычерчивает бесчисленное количество карт, с топографической точностью прояснивших бы ему реальность, и с каждой картой все больше запутывается, все больше теряет связь с реальностью своего прошлого и настоящего.
Для каждого из героев Апокалипсис - это растянувшаяся в целую жизнь точка, "момент", когда бессмысленность парализовала их. А поскольку так живут все персонажи, то и сама реальность обретает соответствующие апокалиптические очертания. Пространство и время лишаются направления, становятся гибкими и взаимозаменяемыми: перемещение во времени оказывается оборотной стороной перемещения в пространстве. Это движение следует не логике привычных координат - календаря, километров, - а логике воспоминаний, условных и прерывистых, как всякие воспоминания.
Сама память - это то, от чего можно освободиться, что можно искупить сном, деструктивным состоянием, в котором разрушается всякая хронология. Только во сне Апокалипсис не является финальным аккордом и не осуществляется в категориях добра и зла. Пространство и время лишены протяженности или бесконечно растянуты, что, в общем-то, одно и то же. Именно поэтому за каждым Апокалипсисом возможна дальнейшая жизнь - а жизнь ли это на самом деле, неопределимо. Так же, как в этой фантасмагорической, лишенной координат реальности, в романе Эриксона связность воспоминания и алогизм сна, последовательность и бессмысленность настолько тесно переплетаются, что остается только безвольно поддаться этому затягиванию в апокалиптическую бесконечность.
