Марионетки в поисках смысла

Айрис Мердок. Человек случайностей: Роман / Пер. с англ. И.В. Трудолюбовой. - М.: АСТ, 2005, 445, [3] с.

Айрис Мердок - самая достоевская из британских писателей. В своих лучших вещах (в "Черном принце", например) она вплотную приблизилась к "вихревой антропологии" великого духовидца, чем, наверное, и полюбилась российским читателям. Как и Достоевского, ее "совершенно не интересовал объективный строй жизни, природной и общественной, не интересовал эпический быт, статика жизненных форм, достижения и ценности жизнеустроения, семейного, общественного, культурного" (привожу бердяевскую характеристику Достоевского, с оговорками, вполне применимыми и к Мердок). Интересовали же ее "пределы и окраины человеческой природы", неизбежно чреватые преступлением (редкий роман Мердок обходится без преступления), таинственные глубины одиноких человеческих душ, заброшенных в сумрачный и безблагодатный мир, лишенных смысла и какой-либо высокой цели, но упорно взыскующих и цели, и смысла.

Романы Мердок почти полностью лишены примет места и времени, а их действие при минимальной смене реквизита можно с одинаковым успехом отнести к любому десятилетию прошлого века или спроецировать на наши дни. Наиболее репрезентативные вещи Мердок - к ним относится и "Человек случайностей" (1971) - это "романы идей". И подчас идеи и философские универсалии - Зло, Любовь, Грех, Свобода - живут в них более естественной и органичной жизнью, чем персонажи.

Типичный мердоковский герой - не столько англичанин второй половины ХХ столетия, представитель среднего класса или лондонского полусвета, из тех, кто имеет счет в банке, скучает на вечеринках и надирается в пабах, сколько everyman ("всякий и каждый"), отравленный себялюбием всечеловек, показанный в переломный, кризисный момент жизни, когда на него обрушивается бремя свободного выбора и необходимость решительного поступка. Отсюда, кстати, вытекают и многие особенности мердоковской поэтики, вызывающие раздражение у ее зоилов: откровенно надуманные фабулы, нарочитость сюжетных мотивировок, многочисленные психологические неувязки и натяжки, отдающие то слезливой мелодрамой, то махровым триллером.

Все эти черты присущи и "Человеку случайностей", густо заселенному персонажами, которые связаны между собой многолетними узами брака, родства, дружеской привязанности или любви (порой неотличимой от ненависти), но при этом поголовно больны "неизлечимым одиночеством", страдая кто от неутоленного тщеславия, кто от неизбытых страхов и комплексов. В мире, в котором "никаких категорических императивов не существует" и "добродетель есть нечто поверхностное, условное", они чувствуют себя одинокими, охваченными ужасом бытия путниками, застигнутыми ночью врасплох. Зачастую мердоковские "всечеловеки" становятся игрушками в руках непознанных, порой абсурдных сил. Буквально каждый неверный шаг того или иного героя, "даже самый малый проступок в конце концов заканчивается чьим-то самоубийством, убийством или того хуже".

В романе, вроде бы не претендующем на лавры боевика, чересчур много смертей, убийств и самоубийств (пусть и не все попытки удачны); в жизни большинства героев (внешне обеспеченных и благополучных обывателей) столько внезапных переворотов и катастроф, что даже самый доверчивый и благожелательный читатель не может не почувствовать - как бы это помягче - некоторую умозрительность коллизий и искусственность сюжетных ходов. Что выберет двадцатилетний американский интеллектуал Людвиг Леферье: научную карьеру в Оксфорде и женитьбу на очаровательной мещаночке, унаследовавшей к тому же огромное состояние, или же, как требуют бестолковые, но патриотичные родители, - возвращение в Штаты, где его ждет неминуемый арест за уклонение от службы в армии (дело происходит во время войны во Вьетнаме)? Правильно - возвращение и арест (несмотря на многословные заверения о том, что он "чужд общественных интересов" и ему претит роль мученика и "невольного и неумелого протестанта"). Что предпочтет пожилой, видавший виды холостяк Мэтью, сделавший успешную дипломатическую карьеру: брак с любимой женщиной или бегство в ту же Америку - чтобы возлюбленная посвятила себя выхаживанию его братца (самолюбивого неудачника с наклонностями психологического вампира, впавшего в депрессию после гибели очередной жены)? Конечно, бегство┘

Впрочем, если не подходить к Мердок с требованиями житейского правдоподобия, следует признать, что "Человек случайностей" выдерживает сравнение с ее лучшими работами. Есть в нем и напряженный сюжет, и по-своему обаятельные персонажи-марионетки, и виртуозное владение различными "нарративными" техниками (традиции эпистолярного романа уживаются здесь с драматизированным повествованием, сплошь состоящим из диалогов), и, самое главное, значительность тех жизненных вопросов, на которые каждому из нас рано или поздно приходится давать ответы, отыскивая в релятивистском тумане "потаенную логику, единственную логику, единственный смысл".