Беседовала Татьяна – Со времени действия твоей книги прошло больше тридцати лет. Изменилась страна, изменились люди, и взрослые, и дети. Изменились до неузнаваемости. Думаю, что сегодня нет уже в России таких наивных и трогательных детей, которых ты описал. Нету и быть не может.
– Мир меняется, а типы людей остаются, остаются характеры. Я уверен, что такие дети, как Лева, есть и сегодня. В чем-то им сейчас даже легче. Нету такой жесткой социальной структуры, как в советское время. Нет пионерского отряда, собраний, лагерей, твердокаменной советской школы. Для меня школа была довольно тяжелым испытанием, как и для всех детей такого склада. А вот двор, дворовую жизнь до сих пор вспоминаю с нежностью. Влияния воровской Москвы, о котором так много пишут люди послевоенного поколения, у нас во дворе почему-то не ощущалось. Хотя район наш, Пресня, по тем временам был вполне себе пролетарским. Но, вообще говоря, мы все жили в очень жестких координатах. Мир постоянно вмешивался в нашу жизнь. В трамвае любой мог тебе сказать: «Мальчик, ну-ка быстро встал, уступил место старушке!» Любой мог сделать тебе довольно резкое замечание, ощущая себя не трамвайным хамом, а высоконравственным человеком, представителем государства. Не говорю уже про сложную систему социальных фильтров. Детский сад, армия, комсомольские поручения, студенческие сельхозработы, называемые «картошкой»┘ Фильтровали всех, не важно, из профессорской ты семьи или из рабоче-крестьянской. Одно государство было, одно на всех, ко всем оно применяло одни критерии. И в этом государстве с самого начала человек рыл себе ямки, искал ниши, пригодные для существования. Потому и процветала культура маленьких закрытых сообществ: КСП, рок-музыка, самодеятельность, филателисты какие-нибудь┘
– Ты хочешь сказать, что одиночки не выживали?
– Я хочу сказать, что одиночки не были одиноки. На каком-то этапе они так или иначе находили друг друга. Не то сейчас. У нынешних детей нету жестких установок, им никто не диктует, никто ничего не навязывает. Государство временно свои щупальца убрало, родители ведут себя предельно демократично. Не все, конечно, но общая тенденция такова. Зато в советской структуре было легче, чем теперь, найти свою нишу, пусть даже от противного, наперекор системе, легче было разобраться в себе, понять, кто ты такой. А в сегодняшней структуре самоопределиться трудно, потому что и структура как таковая отсутствует. Можно, грубо говоря, дожить до пятидесяти, не найдя себе места в жизни. Момент самоопределения стал значительно сложнее. В этом отличие тогдашнего Левы от Левы нынешнего. Нынешний Лева в жуткой опасности – уйти в ЖЖ и не вернуться оттуда.
– И так плохо, и этак нехорошо...
– Вопрос о том, какое время лучше, мне кажется заведомо некорректным. А уж в отношении ребенка – тем более. Что лучше, относительная стабильность и затишье застоя или дикие стрессы, которые в девяностые пришлось пережить почти всем? Что лучше, вязкость и безнадега семидесятых или свобода выбора, которая как ни крути, а все-таки появилась? На детях впрямую отражается и то, и другое. Нельзя забывать о том, что дети, чьи семьи подверглись социальным стрессам, чьи родители потеряли работу в так называемых депрессивных районах или пострадали от дефолта 1998 года, тоже подверглись стрессам. Когда с родителями что-то не так, дети жутко пугаются. Они пугаются даже, когда ты говоришь: «Денег нету, мы не можем тебе это купить».
Пресловутая советская стабильность – на самом деле тоже депрессивный фактор. Дети гораздо острее, чем родители, ощущали тогдашний железобетон. Понимали, что из этой советской жизни никуда не вырваться, никуда не деться. За тебя все решили раз и навсегда. Отсюда безумная тяга тогдашних подростков к иной, незнакомой жизни, вообще к иному, ко всему, что не похоже на приевшееся и общепринятое. А сейчас, за неимением общепринятого, как-то стало гораздо меньше важных вещей. Делай что хочешь. Но можешь в принципе и не делать, сойдет и так.
– Значит, Лева тогдашний и Лева сегодняшний – люди все-таки разные┘
– В главном они похожи, потому что главное не снаружи, а внутри человека, и ко времени оно прямого отношения не имеет. Речь идет о тех странных, загадочных состояниях, когда на тебя внезапно нападает жуткий страх, или отчаяние, или восторг┘ О приключениях души, извини за высокопарность. А они не очень связаны с социальным контекстом. Но именно о них я и пытаюсь писать. Взрослому человеку важно понять, как формировалась его психика, грубо говоря, из-за чего его колбасило в тот или иной момент жизни. А ребенку, в свою очередь, важно осознать, что эти вещи происходят не только с ним. Вот, если угодно, сверхзадача книжек о детстве Левы. Я, собственно, то и хотел сообщить миру, что каждый опыт трагичен, в том числе опыт детства. Даже детства внешне благополучного, в спокойное время, в нормальной, полноценной семье.
– И все-таки велик соблазн прочесть дилогию о Леве как ностальгическое повествование. Тем более что это соответствует сегодняшней моде на ностальгию по советскому прошлому. Все, что раньше казалось минусом, кажется теперь плюсом. Царят реваншистские настроения.
– Лично мне сегодняшняя Россия нравится гораздо больше, чем Советский Союз. Эта страна мне гораздо симпатичнее, чем та. По многим параметрам. По главным. Та страна была фундаментальная, незыблемая. И из-за этого в ней было не очень приятно жить. Россия ≈ страна на порядок более свободная, чем СССР, даже сегодня, в 2006-м. В девяностые годы казалось, что тот мир утонул, ушел, исчез навсегда. Отсюда и тогдашняя наша ностальгия. А сегодня стало понятно, что ничего никуда не ушло. У одних (их большинство) это вызывает надежду, у других страх. В «Детстве Левы» есть рассказ «Земля», где я пишу, как сильно любил свою родину в детстве. Я и сейчас ее люблю, но тогда, в детстве, я был патриотом в квадрате, в кубе. И вот играем мы во дворе в фашистов и партизан. Нормальная дворовая игра, вполне, кстати, патриотическая. И в ходе этой игры меня заставляют есть землю. Ту самую родную землю, которую я так любил┘ Для меня это очень важное переживание, важная метафора. Не метафора даже, а целая философия. Нету ведь чистой, незамутненной любви к своей родине. В конце концов каждый человек эту землю ест. А она ≈ невкусная, как всякая земля, даже в сильно развитых странах. Что в России было, то и будет. Исправить ничего нельзя. Надо съесть землю и успокоиться.
