Беседовал Павел О Борисе Херсонском пишут, что он «одна из наиболее ярких фигур в неподцензурной поэзии Одессы», что он «балладник и эпик, трансцедентировавший экспериментальность и традиционность, пытаясь сохранять стоическую ясность сознания», а также, что он – просто «хороший человек». Херсонский пишет стихи с 1960-х гг., но наиболее известные его сборники вышли в течение последних 14 лет. В России наибольшую популярность получил «Семейный архив» (1997), переизданный в прошлом году издательством НЛО в серии «Поэзия русской диаспоры». Если не считать одной публикации в журнале «Арион» за март 2000 г., Херсонский постоянно присутствует в российской литературной периодике лишь начиная с 2005 г. Если «Семейный архив» – вершина Херсонского-поэта, то Херсонский-врач знаменит монографией «Психодиагностика мышления», вышедшей в 2003 г. Корреспондент «НГ-EL» расспросил Бориса Херсонского, какое место в его творчестве занимает религиозная традиция и его профессиональная медицинская деятельность.
– Борис Григорьевич, можно ли сказать, что ваша поэзия обогащается преимущественно религией? Какие религиозные традиции повлияли на вас – православная? иудейская?
– Я могу сказать, что на мою поэзию повлияла моя религиозность в целом. Надеюсь, что в моих стихах есть религиозное чувство. Оно в разные времена выражалось по-разному – в зависимости от того, о чем я писал. Конечно, у меня есть достаточно серьезный пласт стихотворений, где православное мировоззрение и православное искусство выражаются значительно более полно, чем иудаизм. Вообще с иудаизмом я познакомился, когда начал писать «Семейный архив» и стал обращаться к судьбам своих предков. Они были евреями. Те, кто жил ближе ко мне по времени, были людьми абсолютно эмансипированными, неверующими. Но люди предыдущих поколений, несомненно, имели другое отношение к религии. В этих стихах, конечно, чувствуется иудейская традиция.
– Вы живете в Одессе, на Украине. Какое ваше отношение к сложившейся там языковой ситуации, к двуязычию? Что это для вас значит?
– Для меня лично это не значит ничего. Во-первых, я хорошо говорю по-русски, и я «досконально володiю укра©нською мовою». Во-вторых, официальные установки правительства, как всегда это было в бывшем Советском Союзе, имеют очень малое значение в практической жизни людей. Например, Львов и Ивано-Франковск говорили по-украински и в годы советской власти, а Одесса упорно говорит по-русски и на шестнадцатом году независимости Украины. Я думаю, что речь идет о непродуманной, нереалистичной языковой политике нашего правительства. Мне кажется, что эти люди до сих пор боятся признать официально то, что существует, а именно – что половина людей говорит по-украински, а другая половина – по-русски. Русская культура – такая же часть культуры независимой Украины, как и собственно украинская. В момент, когда это будет сформулировано, я думаю, все успокоятся. Потому что то, что обогащает культуру, не может быть ей враждебно.
Не хочется далеко уходить в историю, но ведь и русский язык в XVIII веке был реформирован по украинским грамматическим книжкам. Я могу вспомнить стихи Сковороды, которые написаны на том же языке, что и стихи Ломоносова. Диалектические (не в марксистском, а в языковом смысле) различия в произношении этих языков еще в середине XVIII века были не так уж велики. Сегодня же украинский язык – это полноценный литературный язык, на нем говорят и пишут миллионы людей, причем не только на Украине. В Москве я слышал стихи, написанные Дмитрием Баком на украинском языке. И это вполне естественно. Одесса остается по преимуществу русскоязычным городом, и китайский язык на Дерибасовской слышен чаще, чем украинская речь. Это скорее прискорбно, но это так.
– Вы заведуете кафедрой клинической психологии Одесского национального университета. Ваша работа влияет как-то на творчество?
– Да! Я очень внимателен к внутренним переживаниям человека. Сам я не практикую, так что это не психиатрия, а скорее психотерапия. Я очень люблю писать биографию в стихах – душевные движения, а иногда и клинику. В одной из моих книжек есть раздел, который так и называется – «Клинический случай». Это поэтические версии известных историй болезни, описанных Зигмундом Фрейдом. Так что влияние очевидно.
– Что для вас значит история православия в России в XX веке?
– Это часть моей жизни. Я не мог ходить в церковь в своем родном городе, и я крестился без официальной регистрации. Многие мои единоверцы подвергались преследованиям, но некоторые в этих преследованиях участвовали. К сожалению, приходится констатировать и это. То было трудное время. Наверное, в первые века христианства как-то четче была линия раздела и все было яснее.
Церкви, на мой взгляд, не идет быть любимой дочкой государства. Это ей не совсем к лицу, и все то, что вызывает критику в Церкви, идет именно от этой проблемы. Причем как на Украине, так и в России. Русская история говорит о том, что если государство кладет руку на Церковь, то эта рука всегда тяжела. Вспомним царский указ об учреждении патриаршества на Руси, который гласил: «Всем архиереям собраться в палатах и избрати Иова». Но это уже отдельная огромная тема, которую сложно обсуждать в рамках интервью.
