Владимир Дмитренко Евгений Головин. Туманы черных лилий. – М.: ЭННЕАГОН ПРЕСС, 2007, 94 с.
Когда мы произносим его имя, на наших обескровленных банальностями губах расцветает тайна. Евгений Головин, темная легенда советского андеграунда, равным образом не принадлежал ни к крикливому, мелочному диссидентству, ни к тихим академическим чудакам. Нет, он жил в совершенно ином измерении, практиковал волшебный и опасный лайфстайл тотального аутсайдера, человека во внутренней эмиграции. Головин принадлежал к самому экстремальному кружку советской интеллигенции, был завсегдатаем салона мистика и визионера Юрия Мамлеева в знаменитом Южинском переулке, из которого вышли и Александр Дугин, и Гейдар Джемаль. Знаток алхимии и средневековой эзотерики, оригинальный музыкант, блестящий переводчик, ценитель портвейна, оккультных оргий, Ницше и Хайдеггера, Евгений Головин жил в таинственной, недоступной вселенной черной богемы. Его философия: опыт свободного бытия в абсолютной несвободе современности. Именно Головин открыл Рене Генона, французского мыслителя, наиболее радикально отвергнувшего «современность» как всеобъемлющее зло, пропитавшее мир сверху донизу. На советскую власть, с которой с таким пафосом боролась диссида, он просто плевал, как и положено по-настоящему раскованному человеку.
В беспокойных 90-х годах Головин уже как заслуженный пенсионер продолжил свое отстраненное существование и читал вместе с Дугиным и Мамлеевым лекции по алхимии, маньеризму, дендизму, черной фантастике и литературе беспокойного присутствия, сакральной медицине и античной мифологии. Каждая из них моментально становилась событием в жизни тайной Москвы, обеспокоенной потусторонним. Многие из лекций составили его предыдущие книги «Приближение к Снежной Королеве» и «Веселая наука». И вот перед нами небольшой поэтический сборник мэтра «Туманы черных лилий». В него не вошли классические вещи Головина, известные слушателям рок-музыки в интерпретациях Василия Шумова или Александра Скляра, – те самые «Учитесь плавать» или «Антарктида», положившие начало русскому року еще в далеких 50-х на Южинском. Этот небольшой томик содержит совершенно другие, незнакомые, тонкие и невесомые эксперименты.
Поэзия Головина – прикосновение к чему-то подлинному и живому, видимо, к духу настоящей европейской поэзии, не искореженной подстрочниками безграмотных филологов. Так писал бы Малларме, родись он русским, а никто в России не чувствует французскую поэзию так близко, как Головин. В этом ключ к его стихам: это не имитация и не реконструкция, а действительно настоящий французский символизм, только написанный и осмысленный по-русски. Поэзия Головина вряд ли имеет аналоги в советском или постсоветском опыте, для этого она слишком аристократична и надменна. В пространстве Головина озабочены чистой красотой форм и созвучий, искусством неожиданной композиции и парадоксами властных метафор. Нечеловеческая магия слов, которой в равной мере владели Хлебников и Верлен, Вертинский и Рембо. В посвящении Рембо Головин пишет: «когда педерасты и воры/ сдохнут в кровавой грязи/ на груди им выклюют вороны/ слово poesie». Именно этой poesie служит Евгений Головин, и жемчужины его трудов так далеко от привычной русской поэзии, но так притягательны и волнующи для нас, читателей.
