Александр Шаталов.
Русские в Париже не только умирают, но и смеются.
Фото автора
Литературный альманах. – Париж, 2009. – 306 с.
Издание, о котором пойдет речь, названо довольно бесхитростно – «Литературный альманах». Можно, конечно, поиронизировать на эту тему, однако, прочитав книгу и встретившись с некоторыми из авторов альманаха, мое отношение к нему сменилось с ироничного на доброжелательное и даже уважительное. Суть в том, что «Литературный альманах» выпущен ассоциацией в поддержку русской культуры во Франции «Глаголъ». Новое объединение, созданное по принципу «литературных интересов», собрало людей разных специальностей, часто далеких от литературы, и данное издание – их первый книжный опыт, а для некоторых членов ассоциации – первая публикация. Выпуская литературный альманах во Франции, стремились к этому авторы или нет, не суть важно, они попали в один ряд со знаменитыми изданиями русской эмиграции, начиная едва ли не с «Полярной звезды» и далее – через «Числа» с Ивановым, Адамовичем, Поплавским, Одоевцевой и прочими авторами, к – «Встрече», «Русскому сборнику», «Ориону», «Мостам», «Воздушным путям», «Минувшему», «Апполону-77», «Руссике-81», «Каталогу», «Части речи», «Стрельцу», «Третьей волне», «Мулете», «Портфелю» и т.п. Сравнение, невыигрышное для нового издания. Отказавшись от оппозиционности, которая всегда была свойственна эмигрантской культуре, и которая проглядывает здесь иногда только на эмоциональном уровне, участники «Глагола» поставили своей задачей пропаганду русской словесности и объединение тех, кто этой словесностью увлекается, что является задачей довольно утопической и что напрочь лишило издание цельности и какой-либо позиции. Потому что увлекаются русской литературой и студенты, изучающие русский язык, и пенсионеры, на досуге читающие русскую классику, и молодые поэтессы, выплескивающие свои эмоции в плохо зарифмованные строчки. Отказавшись от рубрикации и расположив тексты в книге исходя из алфавитного принципа, составители сделали и вовсе невозможное, разбросав произведения, которые хоть как-то тяготели друг к другу и могли придать книге цельность, поместив в причудливом порядке «домашние» мемуары, переводы французской классики, театральные записки, драматургию, прозу, стихи┘ Получился эдакий равноправный колхоз – типичный продукт советского прошлого.
 Русские в Париже не только умирают, но и смеются. Фото автора |
Самый опытный и авторитетный автор альманаха Виталий Амурский требовательно допытывался от меня: «Неужели вам ничего не понравилось?!» Сказать нет, означало – расстрел на месте. Все, кто когда-либо читал журналы «Континент», «Вестник РХД», «Новое русское слово» давних годов, обязательно сталкивались с заметками или интервью Виталия Амурского. Реже – со стихами: «Луны недвижимый зрачок/ Сквозь веток сети,/ Ажурный Pont des Arts смычок/ Над скрипкой Сены». Виталий Амурский эмигрировал во Францию в 1973 году, то есть еще до Максимова, Галича, Коржавина, Гладилина, Лимонова, Аксенова┘ На сегодняшний день он один из ветеранов русской эмиграции. Конечно, мне было бы любопытно прочитать в «парижском» альманахе скорее не его стихи о последней поездке на родину и даже не его старые интервью, уже выпущенные отдельной книгой, а может быть, мемуары, воспоминания о тех людях, которые были гостями его радиостанции (он – радиожурналист), чьи жизни прошли на его глазах. Но поэт живет прихотливо – и мемуары автор оставил, видимо, на потом. «Гладилин? А чего вам Гладилин? Он – антисоветчик, да еще и ругает Францию, которая его приютила!» – довольно риторически звучит эта эскапада в устах старого эмигранта. «Козовой? А кто вам сказал, что после его смерти еще осталось что-то ненапечатанное? Кублановский? Но он же давно уже не живет в Париже!» Этот синдром старого парижанина, сторожащего свою «делянку», довольно хорошо известен. В Париже не встретишь эмигранта прежнего поколения, который терпел бы кого-нибудь рядом с собой. «Лимонов? Но он же стукач! И он говорил что-то гадкое о Солженицыне┘» «Щапова? Так это же Лимонов писал за нее все тексты!» От подобных реплик веет какой-то кладбищенской жимолостью и нафталином.
И все же стихи Виталия Амурского как камертон, определяющий возрастную и творческую составляющую альманаха. «Перешагнув через слов ручей,/ Отбросив плаката палку,/ Взамен поздравительнейших речей/ Сердца несу фиалку┘» Эти строки Владимира Сергеева недвусмысленно отсылают нас к Маяковскому. Маяковскому посвящена в альманахе статья Людмилы Шведовой, рассматривающая стихотворение «Notre Dame»: «Образ, созданный Маяковским, кажется совершенно богохульным и скандальным┘» Владимир Сергеев – президент ассоциации «Глаголъ», профессиональный журналист, в альманахе опубликованы его переводы и заметки «Над чем смеются французы?», касающиеся нюансов перевода на русский язык довольно «скользких».
А над чем и кем смеются русские в Париже? Ответ, думаю, очевиден. Над тем же, над чем смеются русские эмигранты на Брайтон-Бич. В рассказе «Курица с алмазами» (одном из лучших текстов альманаха) Людмила Ламболез создает запоминающийся гротескный портрет местного спекулянта, человека жизнерадостного, практичного, напоминающего грассирующих героев советских лент: «– На кого я похож? Я коммерсант, у меня соседи┘ – Слушай, Жозеф, ты еврей? – Да, а что?» Суть истории в том, что этот Жозеф ездит в Германию, чтобы привозить более дешевые, нежели во Франции, мобильные телефоны, сигареты и прочий товар, и продавать это в своей парижской лавочке. И вот для прикрытия ему нужна в машину женщина, иначе таможенники начинают трясти торговца, не доверяя его акценту, блудливым глазам и жестикуляции┘ Читая рассказ, насыщенный какими-то русскими парикмахершами и гастарбайтерами, понимаешь, что где бы ни оказались русские, они всюду умудряются создать свой Брайтон и обживают его так же упорно, как китайцы возделывают викторианские особняки Сан-Франциско, превращая их в грандиозный Чайнатаун.
«Русский самородок», название рассказа другого автора – Ольги Назаровой. Но оно тоже не должно никого смущать. «Самородком» оказывается скромный застенчивый еврей Ясик, изобретший в Париже автоматическое устройство, которое крепится к собакам и автоматически упаковывает в целлофановые мешочки собачьи экскременты. «Ясик занял первое место на конкурсе. Жюри вынуждено было признать его выдающийся вклад в гигиену окружающей среды, а также нестандартное решение проблемы┘ На банковский счет Ясика ручьем потекли долгожданные евро». Есть некоторая перекличка со старым текстом Дмитрия Савицкого, герой которого фонтанировал идеями, которые воплощал в жизнь находящийся при нем японский бизнесмен. В данном случае герою засветило настоящее еврейское счастье – деньги потекли не на счет пронырливого японца (как у Савицкого), а на счет талантливого еврея.
«Мой словарь – отраженье твоего. Мой язык – продолженье твоего┘» – Леся Тышковская автор семи поэтических сборников. В Париже она оказалась благодаря замужеству. «Мой язык – продолженье твоего» – я смотрел на ее мужа и понимал, что она имела в виду. Леся поет украинские песни. Раньше играла в театре. Пока у нее еще хватает энтузиазма писать стихи в Париже, но вдохновение она все же черпает в Киеве. Русскоязычной среды во Франции катастрофически не хватает, и она слишком неоднородна, что подтверждает и этот сборник. «Вижу┘ черные тени в лазури небесной./ это коршуны. знаю./ они, как обычно,/ видят в сильных оргазмах/ конвульсии смерти┘» – это еще одна молодая участница ассоциации «Глаголъ» Наташа Гуржий-Тэпо. В ее стихах женские бездонные страсти и бесконечные рефрены действительно наталкивают на размышления о полноценных оргазмах. И я за поэтессу очень рад. В современном мире именно этого женщинам часто не достает (клянусь Машей Арбатовой!).
«Большинство молодых писателей-эмигрантов жили, как известно, в Париже, и теперь нередко приходится читать о парижской «ноте» русской литературы как об особом явлении┘ не будет ее искажением признать, что чувство насильственно навязанного литературного одиночества сыграло в ее образовании известную роль», – это цитата из статьи Георгия Адамовича, написанной в 1954 году. Не уверен, что статьи Адамовича члены ассоциации читали. Разве что г-н Амурский. Но он уж никак не молодое поколение. Именно эту парижскую ноту спустя полвека мне так хочется найти не у русского француза Андрея Макина, отмеченного Гонкуровской премией и признанного «знатока русской души», а у настоящих русских-русских, обживающих Францию и находящих в ней «насильственное литературное одиночество», способное создавать литературу.
