Дмитрий Стахов
Игорь Кузнецов. Бестиарий. Книга историй. – М.: Союз российских писателей, 2010. – 316 с.
Игорь Кузнецов – египтянин. Не в том смысле, что он или предки его родом из Египта. Он египтянин в душе. B литературе. Причем древний. Несколько загадочный – кто они были, древние египтяне, в точности неизвестно, то, что мы знаем о них, подернуто плотной мистической пеленой. И эти мумии┘ Вообще применительно к древним египтянам сложились определенные стереотипы, вполне переносимые и на литературный стиль Кузнецова: размеренность, некоторая церемонность, дотошность, внимательность к психологическим поворотным механизмам, ведущим его героев, а также приверженность политеизму. Не в религиозном плане (конкретное вероисповедание или отсутствие такового – личное дело Кузнецова), а в попытке использовать многобожие, точнее, влияние пантеона древнеегипетских божеств для поиска объяснения того, что же происходит с нашим миром. Нашим современным миром, природным, миром искусства и виртуальным. К тому же Кузнецов – романтик, что неудивительно, если учесть его творческий путь, ту школу, которую он прошел еще в Литературном институте, где был слушателем семинара Анатолия Кима. Романтизм вкупе с политеизмом в его древнеегипетском изводе дают интересную смесь.
Книга «Бестиарий» – ее квинтэссенция. Причем видно сразу, книга готовилась Кузнецовым долго. Как и всякая квинтэссенция, книга вызревала, чтобы предстать перед читателем в виде сборника небольших повестей, рассказов и литературно-философских эссе, оформленного художником Татьяной Морозовой.
Как писали древние египтяне, слева направо, или справа налево, или же в столбик, ведомо только египтологам, но вот книгу Кузнецова интересно начать читать с конца, с раздела «Мыслимое и немыслимое», включающего в себя эссе о Милане Кундере и Итало Кальвино, Милораде Павиче, Мирче Элиаде и Гайто Газданове. Трудно однозначно заявить, что писатели, о которых пишет Кузнецов, – самые его любимые. Возможно, у него есть и другие авторы, книгами которых он зачитывается или зачитывался. К слову, Игорь Кузнецов известен как знаток (и составитель нескольких изданий, для которых готовил биографические очерки и комментарии) Ивана Гончарова, писателя вроде бы не самого первого ряда, но очень тонкого, глубокого, удивительной силы по воздействию на тех, кто способен открыть душу его внешне простой, но в действительности сложной прозе. Писатели же, эссе о которых Кузнецов включил в книгу, за исключением с известными оговорками разве что Газданова, очень сложны именно стилистически. Они как бы закручены, усложнены, их проза требует – если читатель все-таки хочет дойти до сути – усилий. Это писатели-философы. Причем философия их вовсе не жизнерадостна, а скорее – пессимистична, пронизана мистикой. Но от их произведений – и Кузнецов это убедительно показывает, причем позволяя себе привлечь и собственный чувственный опыт, – исходит, как от объектов природных, трудноразличимый, но весьма отчетливый свет – свет, по Ямвлиху, высших существ, «прохладный свет тайны, окружающей и охраняющей нашу жизнь». Кузнецов, таким образом, ищет как раз тех писателей, которые являются если не прямыми источниками этого света, то уж точно его усилителями.
Кроме того, для романтика-египтянина Кузнецова главным является как раз эта тайна. Ведь ее глубинная суть в том, что проявляется она в самых неожиданных вещах, в самых вроде бы незначимых событиях. Повести и рассказы – об этом. О том, как случайные встречи в конечном итоге выстраивают целую палитру животрепещущих проблем второй половины ХХ века («Похоронный вальс») или как глубинное, живущее в самом потаенном уголке израненной души, становится явным («Сад Грёз»). Даже во внешне банальной по сюжету повести «Кегельбан» Кузнецов вытягивает что-то таинственное, неразличимое с первого взгляда, но то, что оказывается ведущим, главным. С тайной, с зыбким и неотчетливым его герои соединены ими самими не осозноваемыми нитями. В коконах из этих нитей они словно мумии. Ждут встречи с богами. А египетский акцент Кузнецова особенно силен там, где сам сюжет и герои связаны с темами Древнего Египта, с древнеегипетскими богами, проникшими в наше время, заставляющими наши часы идти по-другому (повести «Осирис – Владыка Прекрасного Запада» и «Золотой Урей»). Боги поворачиваются своими грозными ликами к героям повестей, они ждут жертв и в конечном счете получают.
И становятся понятными привязанности Игоря Кузнецова к Павичу, Элиаде, Кундере. Кузнецов, как его кумиры, не пишет о таинственном ради самой тайны. Он ищет тот самый свет, который из параллельных миров, миров высших существ проникает в «здесь и сейчас». Подобные поиски – непростая задача. Нельзя сказать, что Кузнецов справляется с ней стопроцентно. Да это, пожалуй, и невозможно! Но его движение крайне интересно. Оно дает читателю возможность соучастия в поисках. И это уже очень много.
