Игорь Дуардович Актуальная мысль, осколочек философии натурализма – «говорить тогда, когда познал на собственном опыте» – похожа на штык. Она – тактически верный путь, если начинающий литератор, хорошо оценив перспективу ближнего боя, желает выйти на качественно новый уровень письма. А когда к личному опыту примешивается концентрат чужого, получается уже не штык, а настоящий гранатомет. Притом лучше, если это будет опыт современника. То есть если взять начинающего поэта или прозаика, студентов Литературного института, то им просто необходимо знать современную стихотворную или прозаическую пластику. Быть в меру зависимыми хотя бы от одной. Дилетанта или графомана выявить легко: достаточно поинтересоваться, кого-что они читают. В худшем варианте для подобных современная литература всегда будет оставаться темной или даже несуществующей областью, как космос для кроманьонца. Их ответ о читательских предпочтениях прост и одинаков, на уровне школьной программы: Пушкин, Блок, Есенин.
Одна из основных творческих бед студентов Литинститута заключается в нигилизме и каком-то хроническом отсутствии предприимчивости в делах печати. Издательств для них не существует, но даже если они и есть, то после нескольких отказов студенты мгновенно останавливаются и зависают сами над собой, в метапространстве, обустроенном для вечного самоутешения и банального ожидания редакторских предложений. Некоторые настолько стеснительны и ранимы, что даже не заставляют себя учить собственные стихи наизусть, потому что обыкновенно не планируют выходить на публику. Студенты пятых курсов, когда их просят выйти и прочесть что-нибудь из любимого, вжимаются в спинки кресел или подпорченных советских стульев. А что будет на защите диплома, перед специальной комиссией, что изменится после, уже в свободном полете над памятником Герцену? Возможно, в учебную программу стоит ввести специальный предмет – актерское мастерство.
Выделим несколько студенческих типажей. Высокий худощавый отличник-очник, победитель олимпиад, который не признает русской литературы, считая ее мертворожденным созданием. Его прозападные взгляды в отношении литературного идеала устойчивы и непримиримы, он разочарован в себе, хотя и скрывает это. В большинстве фраз дублирует строчку Матвеевой про «все сказано на свете». Что теплый шарф, что галстук – все для него одна петля без мыла. Ко второму типажу относится больше женская, чем мужская половина. Такие люди напоминают ходячие купола, но не церквей, хотя, бесспорно, религиозная аскеза православных оттенков демонстрирует их обществу, как давно зарубцевавшуюся рану. Они в меру скрытны, не общительны и твердолобы. Часто это довольно хорошие критики, зарывающие свою перспективу в обсуждениях чужих подборок на семинарах. Можно выделить еще и третий тип непечатающихся – такие студенты производят впечатление людей с улицы. В основном это первокурсники, у которых еще не отзвенел в ушах школьный звонок на перемену. Громкий смех, принадлежность к субкультурам, грошовый взгляд из-под бровей┘
Обратимся к мыслям признанных писателей. Слова Рильке, идущие дальше одной только литературной темы, безупречно точны: «Если можно себе представить существование человека в виде большой или малой комнаты, то обнаружится, что большинство знает лишь один угол этой комнаты, подоконник, полоску пола, по которой они ходят взад и вперед. Тогда у них есть известная уверенность». Далее Рильке подметил, что страх перед чем-то может быть связан с большими ожиданиями. На страх перед печатью это, конечно, также распространяется. В итоге подвигаемся вплотную к комментарию современного автора – поэта, одного из создателей «Ташкентской поэтической школы» Вадима Муратханова: «Когда-то я посещал литературный кружок «Дерзания», и там со мной произошла существенная перемена. Я стал осторожнее относиться к результатам своего творчества. Но прежде очень легко и помногу писал. Потом я пытался проанализировать, что это было? Неожиданное сравнение пришло на память: у Бориса Полевого, в «Повести о настоящем человеке», есть летчик – главный герой. После ампутации ног он пытается шевелить пальцами и удивляется, как легко ему это удается. И вот это скоростное письмо до того, как оно сталкивается с настоящим материалом жизни – часто это письмо начинающих литераторов, – похоже на шевеление несуществующими пальцами. А когда начинающие литераторы попадают в среду профессиональную, где их жестоко критикуют и оценивают, причем здесь самый строгий суд со стороны сверстников, начинают действительно осознавать, какое место занимают в общей парадигме. Если совсем незначительное, полезнее всего замолчать до тех пор, пока ты не начнешь ощущать сопротивление материала, как резчик или гончар. Мне кажется, что это просто сознательный комплекс (когда не хотят печататься), который стоит перерасти. Есть публикация или нет публикации – от этого стихотворение или проза не становятся лучше или хуже. Главное, что у них может появиться аудитория. Если есть страх перед аудиторией, может быть, есть страх и перед печатанием. Но если человек идет в Литературный институт, то он должен переступать это, как парашютист тот порог, отделяющий от бездны┘»
