Славянский фактор в современной поэзии

Поэты меняют реальность, как менял ее Будда Шакьямуни.

Танка с изображением Будды

Русский поэтический авангард начала XX века с его карнавалом, праздником, поиском свежести за пределами европейской цивилизации, тяготением к первоосновам, мечтой о воскрешении довременного слова, способного прямо влиять на судьбы человечества, до сих пор смотрится одним из последних документов ярко выраженного славянского кода, поводом для оптимизма в условиях кризисного мира. Другой – всегда интересней, чем такой же, как ты. Возможно, поэтому именно наш авангард по-прежнему востребован западным университетским сообществом, вызывает интерес не столько яростью отрицания, сколько глобальностью начинаний, масштабностью, мессианским предвидением. Германский поэт N признался Сергею Бирюкову: «Немецкий авангард слабее. У нас не было Хлебникова». Не хочу сравнивать германцев и русских, скажу только, что сильный и ищущий мне предпочтительней, чем чахлый и сомневающийся. На фоне «песни бессилия» (Джон Зерзан), исполняемой мировой поэзией почти столетие, этот яркий фрагмент нашей словесности и акционизма смотрится удивительно выигрышно, даже если не вдаваться в детали. Вспышка, тектонический сдвиг, восклицательный знак. Отголосок этого взрыва, яркость метафорических откровений заметны в поэзии метареалистов 80–90-х годов, «осумбезов» 90-х – нулевых, также дающих образцы варварского, «некнижного» менталитета: то, что их наследие порой замалчивается в угоду зыбкой поэтической современности – явление временное.

В «НГ-EL» от 11.04.13 поэт-метареалист Марк Шатуновский рассказывает о раздробленности нашей нынешней культуры, об утрате ею так называемого институциализма. «[Культура] деградировала в конгломерат раздробленных удельных образований, сформировавшихся из осколков некогда чего-то целостного, а именно из до конца еще не истребленных остатков институций, экспертных сообществ, даже из отдельных интеллектуалов или сколько-нибудь значимых авторов». По его мнению, ничего нормативного и общезначимого не осталось: лишь параллельные, никак не связанные между собой литературные сообщества, ведущие борьбу за своего читателя, не претендуя на национальное или планетарное влияние.

Я читал текст этой статьи несколько раз и думал, почему экономические термины постструктурализма должны работать на «шестой части суши», где никакая экономическая модель себя толком не оправдала? Может, обратиться к музыкальному словарю? К церковно-славянскому? Будетлянскому? Что вообще такое «институциализм», об утрате которого переживает Марк Шатуновский? Официоз, подкрепленный государственными дотациями? Большой стиль, отражающий политику партии на современном этапе? Истеблишмент, представляющий нашу литературу, как балет или хоккей?

Надо задуматься о том, что в принципе может стать мерилом культурной ценности, пусть даже в самых общих чертах. О содержании, об основе русской литературы, что, на мой взгляд, равнозначно мысли о России как о чем-то едином и великом. Обратимся даже не к авангарду: к школьной программе. Классика – это литература о вечном, да? Литература о вечной, пусть и меняющейся, России, созданная в тени духовного или философского идеала, обладающая чувством единения со своим народом, ответственностью за его будущее. Может, дело в утрате этой общности, а вовсе не в переоформлении институций культуры в частную собственность? Я говорю о той самой «русской матрице», которую из нас (к счастью, безуспешно), но абсолютно этого не скрывая, пытаются вытравить, чтобы направить в «новое счастливое будущее».

Любопытно, что уже в первых озвучках программы «Русского Гулливера» я также заговаривал о «восстановлении культурной иерархии с приоритетами художественности и духовного поиска – даже при самом дерзком экспериментировании со словом». Речь шла о наполнении каждой ступени человеческого духа современным содержанием, но в реальности отражала лишь приоритеты издательской политики на том этапе существования проекта. Тем не менее эстетическому переживанию «нового метафизиса» (а статья Марка Шатуновского посвящена критике этого явления) мы предпочитали действие, прямой жест, авангардную провокацию. «Гулливер – герой детского пантеона, воплощающий собой возврат к фантазии, ощущению жизни как чуда, масштабности начинаний, историческим и мифотворческим полотнам, восстанию против скучного и неестественного, пусть и ставшего модным по недоразумению».

Вызов времени, испытание славянского духа на прочность, как и постмодернистская перестройка, пошли нам лишь на пользу. Мы приобрели здоровую иронию, гибкость ума, научились относительности понятий, так и не отказавшись от мистико-коллективистских основ жизни. Нацию (как и литературу) сплачивает ощущение общей опасности. После того как опасность осознана, можно затевать мобилизационные проекты. Создавать «образ врага» не пришлось. Он проявился сам, яростный и крикливый. И дело даже не в том, что тут же вспомнились Деметра, Астарта, богиня Дану и Родина-мать, что для меня «ко дню свиданья, последний грошик берегла», а просто стало понятно, что навязываемый нам мир до отвращения скучен. Если поэтам запрещено быть «председателями земного шара», «певцами и первенцами», «глашатаями-главарями», волхвами, а вместо этого предложено заниматься академическим уточнением смыслов, нам такая поэзия не нужна.

И если когда-то мы приглашали на царствование до лучших времен варягов, то сейчас делегировали занятие словесностью представителям других российских ментальностей, якобы грамотнее вписанных в «общечеловеческий» контекст. Если прежние верноподданные литераторы должны были выпячивать достижения социалистического образа жизни, нынешние начали демонстрировать достижения – плюралистического. Как филиал эклектической власти, нынешняя литература гуляет по фуршетам европейских академий, с разной степенью умения отрабатывая социальный заказ местной журналистики и славистики о «кровавом режиме», «ксенофобии», «гомофобии», «агрессивности», «рабской сущности русского человека»... Только в этом смысле, пользуясь терминологией Шатуновского, и стоит говорить об исчерпанности содержания локальных валют, которые пытаются выдать за государственную.

Возвращение в Россию, после 15 лет пребывания в США, оказалось для меня удачей, счастливым попаданием, вернувшим содержание творчеству и жизни. 13 октября 2008 года в клубе «Жесть» был зачитан первый манифест «Русского Гулливера», отраженный в публикации «НГ-EL» от 30.10.08. Декларация гласила, что «поэзия может изменить мир» и «мы не боимся негра с красной бородой». Универсальность формулировок позволила пользоваться ими вплоть до сегодняшних дней. Перманентная революция «Гулливера» стартовала 30 октября 2008 года в Санкт-Петербурге, городе Петра и Айболита, когда литературно-музыкальная композиция «Гидромахия», составленная в соавторстве с Игорем Вишневецким, Андреем Тавровым и музыкантами Федором Сафроновым и Софией Левковской, оказалась тем самым «чудом», столь необходимым на начальном этапе «неверия». Нами при большом стечении народа был остановлен дождь. Мы хотели вернуться к правильному порядку вещей, понять, для чего мы существуем и пишем стихи. Вас никогда не смущало, что поэзия стала бессодержательной забавой белоручек, пустой красотой, не способной к реальным свершениям и рискованным действиям, графическим узором, лишенным подобного внутреннего заряда и качества?

Что означает фраза «поэзия может изменить мир»? Она означает, что, после того как ты наберешь определенный текст, у очередного babykiller в зоне «переделов влияния» заклинит затвор штурмовой винтовки М-16 или АКМ, а в результате переливания воды из Гудзона в Амстел-ривер ученые расшифруют геном утконоса. Насильник воткнет нож себе в живот, а не в жертву: вот для чего мы пишем!

14 декабря 2008 года началось смешение священных почв. С поэтом Алексеем Остудиным мы зарыли камень с Синайской горы Моисея на территории монастыря Намо Будда в Гималаях (здесь царевич Гаутама кормил тигрицу своей плотью). В этот же день в Греции вспыхнули массовые волнения. В Афинах субботним вечером в правительственные здания, офисы банков и полицейских полетели бутылки с зажигательной смесью и булыжники. 14 декабря, инициируемый нашей акцией, иракский журналист швырнул ботинками в президента Джорджа Буша, единственного «полномочного представителя зла на земле».

Что такое поэзия? Стремление к невозможному. Осуществление невозможного. Чем невероятнее твой шаг, тем неожиданней отдача. Это привнесение в мир особенной красоты, которая помогает людям. Могли ли представители Бильдербергского клуба предположить, что их махинации могут стать ничем после того, как земля в Стоунхендже, на которую ступала нога волшебника Мерлина, соединится с землей Христа, Моисея, Будды? Когда камешек из древних Фив Египетских окажется у американской военной базы или здания Госдепа США? Я внимательно отслеживал последствия каждого нашего поступка, документально фиксировал восхождения, спуски и заплывы. Творчество стало коллективным. Многочисленные авторы «Русского Гулливера» помогали нам: американский профессор Дарлин Реддауэй доставила наши камни в Динас Бран в Уэльсе, в замок короля Артура, чтобы вернуть связь тамплиеров с Левантом, калифорнийская знакомая Маргарита Меклина отвезла их в храм у подножия священной Фудзиямы, Леонид Костюков доставил в нашу коллекцию камни с Масличной горы и т.д. «Русский Гулливер» – коллективный автор, для которого поэзия – средство избавления от эгоизма.

Мы продолжали работу: результаты оказывались ошеломляющими. Спецслужбы спасали заложников, вулканы неожиданно прекращали извержения, пророчества о конце света откладывались с каждым днем. Если мои друзья не могли поехать со мной, я перевозил в священные места их кровь. В начале октября 2010 года кровь «русских гулливеров» была вылита на острове Русский в Японском море, вследствие чего испытание российской мирной ракеты «Булава» 7 октября прошло успешно.

Причиной начала холодной войны стала встреча Анны Ахматовой с сэром Исайей Берлиным осенью 1945 года на ее квартире: она признавалась в этом. Анализируя собственное прошлое, я понял, что закончилась эта война, когда я в конце 80-х годов перелил воду из Белого моря в Черное. Противоположности встретились и слились воедино, Белый бог объединился с Черным. Космическая гармония на время восстановилась. Именно в 80-х годах я начал собирать дожди из разных эпох, воду из рек, океанов, луж и прочих водоемов: наши коллекции могут повлиять на ход истории, имейте в виду.

В начале XXI века, не прекращая собственно литературной и издательской работы, я продолжил изучение британского ситуционизма, американского поп-арта, прочих ответвлений актуального искусства в совокупности с тибетским и американским шаманизмом, и русским фольклором, назвав новоявленный продукт творчества «поэзией действия». Интернациональный характер этой поэзии был необходим для выхода из провинциальных национальных рамок, служил манифестацией «мировой отзывчивости» славянской души. Характер акций менялся, становился разнообразнее. На 52-м Биеннале современного искусства в Венеции мы защищали солнце, понимая, что только оно может спасти вечный город от затопления. 18 сентября 2009 года во время Биеннале в Салониках, на родине Александра Македонского, я призвал царей с помощью русско-цыганского заклинания и непальского бубна. Результатом стала крупнейшая за последнее время массовая демонстрация в любимом нами Катманду, начавшаяся сразу же после первых звуков ритуала. Проверить нетрудно.

Футуризм тоже стремился к объединению артефакта с признаками естественного факта, стремился к аутентичности лирического субъекта, не различал практическую и художественную функции искусства. Пусть и интуитивно, мы ступили на старый «русский путь». Не знаю, как вам «русская идея» в исполнении «Гулливера», но ее открытость, дружелюбие, позитивный настрой по душе многим. Царей мы продолжили призывать в разных частях мира: в Екатеринбурге на месте расстрела Романовых, у Кельнского собора, где по легенде похоронены цари-волхвы, пришедшие к Младенцу, под землей в индейских пещерах Пенсильвании (в Америке, как известно, царей вообще никогда не было – представляете, как там по ним скучают). В результате возложения Ельцина в Мавзолей, проведенного в день России 12 июня 2011 года (чтобы наша новая страна просуществовала как минимум 70 лет), в Эритрее началось извержение вулкана Дубби, расположенного в провинции Дэбуб-Кэй-Бахри на южном побережье Красного моря. Мы решили быть осторожнее. Сила поэтического слова и жеста бывает непредсказуемой. В связи с выбросом пепла из вулкана Дубби госсекретарь США Хиллари Клинтон таки прервала поездку по Африке: кто его знает, чем этот визит мог быть чреват. Может, нам удалось остановить новую колониальную войну?

«Русский народ не был народом культуры по преимуществу, как народы Западной Европы, он был более народом откровений и вдохновений, он не знал меры и легко впадал в крайности», – говорит Бердяев. Сейчас это звучит странно. Понятие «русского хаоса» – мифологема наподобие «медведя», «иконы и топора» или «кровавого режима». Недостаток «искусства» (мастерства), в котором иностранные исследователи умудрялись обвинить даже Достоевского и Толстого при самой высокой оценке их гения, успешно преодолевается. Однако именно страсть к действию – то, что объединяет литературу и жизнь. Мы привыкли к чуду. Эмир Кустурица называет свой фильм «Жизнь как чудо» и строит в Златиборе кинематографическую деревню Дрвенград, Деревянный Город – в противовес Голливуду. Центральная площадь – имени Николы Теслы; рядом православный храм Святого Саввы. Джордж Буш-младший и Хавьер Солана тоже отметились в Дрвенграде – их портреты висят на воротах местной тюрьмы. Улицы имени Феллини, Джима Джармуша, Брюса Ли, Марадоны, Никиты Михалкова… Когда я говорю о «славянском ренессансе» и «павичизации» всей страны, я обращаюсь не только к русскому миру – к славянскому вообще. Ниспровержение божеств, коронация клоунов, абсурд, гротеск могут показаться человеку «общечеловеческой ментальности» пиром во время чумы. Однако, как известно, «что русскому хорошо, то немцу смерть». Смыслы, стоящие за полотном этой батальной игры, открываются неторопливо, тщательно выбирая правильное время и точку в пространстве.

Разговор о валютах, с которого я сегодня начал, напоминает и о том, что наша, условно говоря, славянская шкала ценностей серьезно отличается от западной (как на внешнем, так и на внутреннем культурном рынке). Мы преследуем разные цели, стремимся к абсолютно разным выгодам. Летательные аппараты Татлина не были рассчитаны на полет, являя собой лишь эстетическую сущность, но тем не менее облетели по выставкам весь свет. Может ли русский человек всерьез принимать акцию «люди в нижнем белье в метро»? «Спящую красавицу» Тильду Суинтон в музее под стеклом? Я – не против. Просто мне чего-то не хватает. Показ слоновьих фекалий в Бруклинском музее искусств – круче. Варианты такого «интеллектуального» искусства в очередной раз подчеркивают ограниченность человеческого разума в сравнении с прозрением, откровением, интуитивным прорывом. Критический взгляд на «таинственную русскую душу», доведенный в 90-е годы до самобичевания, себя исчерпал. На любое явление можно смотреть с разных точек зрения. Почему бы не увидеть в славянстве неиссякаемый ресурс воображения и инновативности? Югославский магический реализм, покоривший «цивилизованный» мир, логично должен быть продолжен и на нашей территории, полной исторических парадоксов и великих начинаний. Русский космизм в лице Циолковского и Федорова, визионерство Андрея Платонова и Велимира Хлебникова, дзенский абсурд Заболоцкого и Хармса, не говоря уже о наследии Тютчева, Толстого, Гоголя… В наших руках живое, гудящее наследие, не овладеть духом которого в пользу заимствованной учености было бы грешно. Абстракционизм изобретен Василием Кандинским, экзистенциальный роман вышел из Достоевского. Женственность славянской души, явившей себя в произведениях Чеслава Милоша, Милана Кундеры, Чака Паланика, Энди Уорхола и Михаила Барышникова, показала свою мобильность, легкую «вживаемость» в мировой контекст.

Осмеянная креативной интеллигенцией «русскость» вновь выходит на сцену истории и начинает определять не только сознание, но и бытие. Журнал «Русского Гулливера» – «Гвидеон» – мог бы стать одной из платформ возрождения славянских начал в нашей многонациональной культуре. Это то, что я бы с удовольствием поддержал. Что поможет современной поэзии – городской шаманизм «Гулливера» или демократические преобразования в стране – не знаю, но славянский фактор в современной поэзии напоминает мне о возможности ее качественного изменения и преображения.