Двойной стандарт как норма жизни

Неуклонно самораскручивающийся, пошагово набирающий известность «толстожурнальный» критик и многопрофильный обозреватель, недавний лауреат литературной премии «Венец» Союза писателей Москвы Елена Сафронова только что выпустила свою первую прозаическую книжку. Вдогон за двумя критическими. Вторая из них, обличительная, называется «Диагноз: Поэт» и посвящена авторской классификации тех, кто именует себя поэтом.

Прозаическая книжка Елены тоже имеет отношение к этой страте, ведь отдельно-массовые ее герои – поэты.

Иначе, говоря словами из лексикона перманентно ощущающего дыхание смерти стихослагателя Пашки Грибова, вульгарно-волюнтаристски подсевшего на терминологию Владимира Вернадского – «жители ноосферы». «Пусть это случится через сто, двести, тысячу лет, но мои стихи окажутся в ноосфере, а от большинства моих современников останется тире между двумя датами», – провозглашает Грибов.

Об этой святой убежденности, что ноосфера существует, но не для всех, и заглавие романа Елены Сафроновой. Который был повестью, когда несколько лет назад читался мною в журнале «Урал». Сейчас повести приданы своеобразные «приквел» и «сиквел», что дало автору основание определить жанр книги как «роман-триптих».

По мне, романом произведение Сафроновой является разве с той точки зрения, что его главная героиня, от лица которой ведется повествование, провинциальная, а потом и столичная журналистка Инна Степнова, подавляющую часть печатного пространства находится в состоянии романа. С разными представителями противоположного пола. Некоторые из коих друг на друга похожи хотя бы тем, что играют в поэтов или ими являются.

Есть среди них фигуры гротескно-комические (скажем, первый муж Инны – вечный беженец отовсюду Константин Багрянцев), есть личности противоречиво-трагические (допустим, уже упомянутый выше, как бы странно-стержневой, но постоянно мятущийся, ее любовник Грибов). Имеются в книге и другие представители поэтического слова и дела. Этого всецело разрушительного для человека и его окружения поточно-круглосуточно (даже во время пьяных застолий или оргастических соитий) работающего цеха. Среди оных «цеховиков» присутствуют откровенно пародийные персонажи типа графомана-прапорщика Геннадия Тигромордова, наличествуют полупародийные вроде поэта-примитивиста Василия Сохатого. Трагические непризнанные и отчасти признанные гении кроме рельефно-фактурного образа Павла Грибова представлены мистически-эпическим вставным фрагментом, живописующим 30 лет из жизни Всеволода Савинского: от самого рождения до самой смерти. И даже чуть за ее пределами…

Героиня, взявшая на воспитание подкинутого ей ребенка, дочку одного из ее возлюбленных (предшественника Пашки Грибова, тоже Пашки) – девочкой занимается условно, пишет идиотские заказные желто-газетные статьи ради заработка и карьерного роста, почти сознательно разрушает свои тело и душу. В том числе блудом, водкой, пивом, сигаретами, магазинно-кафешными полуфабрикатами… и любовью к недостойным: «И чего я так распереживалась? Даже не единственный мой красивый роман. Кто бы только объяснил, почему мои чарующие «лав стори» кончаются всегда уродливо?»

При этом Инна искренне и параллельно тянется к свету, Богу: «Представьте – любить героя репортажа, даже если ты его ненавидишь! Трудно? А я любить умела», и даже пророческому будущему.

Авторская интонация, в основной текстовой части, как правило, осознанно-ироническая, балаганно-ерническая, ближе к финалу приобретает узнаваемые черты лиричности. По ходу же развития действительно интригующего (моментами даже детективного) сюжета порой хлещущая через край черная ирония-самоирония «стреноживается» посредством усилий периодически возникающего из небытия сурового скифского конника – alter ego автора. Или путем спасительно поддерживающих героиню, сызмальства отложившихся в цепкой памяти прабабушкиных молитв.

На протяжении романа его персонажи вольно или невольно прокламируют одну и ту же мысль: двойной стандарт – норма жизни. Притом эта нормально-аморальная, правдиво-лживая, амбивалентная, переходящая из тысячелетия в тысячелетие порочно-духовная практика заслуживает как минимум людского сострадания. Сочувствия. Сопереживания.

Приемная дочка Инны Степновой Лена – из тех, кто умеет прощать. И чужим людям, и самым близким, и Богу… В отличие от ее матери, которой только предстоит этому научиться. Потому что милосердие всегда выше справедливости!..