Александр Мелихов  |
| Вена. Лучше один раз увидеть.
Рудольф фон Альт. Собор Святого Стефана в Вене. 1840. Вена, Городской музей |
Альфред Польгар. Эссе и короткие рассказы. – Вена: Pereprava, 2015.
Эта двуязычная книжка начинается с предисловия, сообщающего, что Альфред Польгар, австрийский писатель, афорист, критик и переводчик, родился в Вене в 1873 году, до начала Второй мировой жил и работал в Вене и Берлине, в 1940-м эмигрировал в США, в 1949-м вернулся в Европу, где и умер в Цюрихе в 1955 году. Немецкий язык, хотя и не английский, но все-таки и не русский, годится для целых трех стран, хотя две из них и небольшие. Особой популярностью пользовались его короткие зарисовки и короткие рассказы, которые и представлены в переводах Ирины Берман, названных в предисловии блестящими.
Но лучше один раз попробовать, чем десять раз прочитать.
Вот как Польгар подает Первую мировую: «Вена без кондитерских! Представляете? Это же как Рим без древности, а Генрих IV – без своей бородки; или как австрийский политик из сторонников пангерманизма без любимой фразы «целиком и полностью».
Надо знать, что здесь кондитерскому искусству отводилась куда более важная роль, чем в любом другом городе некогда цивилизованного мира. Торт «Захер» стал олицетворением нашей литературы, нашего искусства, ее символом, гарантией хорошего вкуса: нежный, почти лишенный материальной субстанции, залитый чуть вязкой, блестящей глазурью. В литературном деле это называется духом».
Торт «Захер», несмотря на неприличные ассоциации (так и хочется переспросить: за что, за что?..), до сих пор верно служит одним из туристических символов Вены, и я заходил его попробовать даже дважды. И отдаю должное переводу: описание вкуснее самого торта, хотя и он очень неплох. Но реальный предмет не может тягаться со словом – прекрасными бывают только рассказы о предметах.
«Все это осталось в прошлом. Четыре дня в неделю кондитерская закрыта, а в остальные дни предлагает лишь пару-другую булок и кренделей из серой муки, конфетные пакетики без конфет, кофе без кофе».
Но к этой ностальгии примешан и сарказм:
«Сладкой Вены уже не стало. А то, что от нее и при жизни попахивало тленом, – всего лишь следствие ее сладости».
Это война. А мир, то есть поражение, лишь добавляет горечи:
«Что это значит? А то, что венские кафе многолюдны, как никогда. Они всегда были центрами столичной жизни. А ныне превратились в центры смертельного страха жителей столицы.
В наши времена испарения собеседников – это флюид, который укрепляет нервы; когда двое или трое людей трясутся в компании, это как-то успокаивает.
Пресса держится молодцом. Общественное мнение следит за ней налитым кровью глазом, воспаленным от света новой свободы. Самые негодные газетенки, которые, как верный пес по команде «апорт!», на протяжении четырех лет и девяти месяцев подносили императорскому двору и генералитету войну, нынче по-республикански норовят тяпнуть вчерашних хозяев».
«Когда разразилась война, венцы с перепугу первым делом убрали французские слова из названий магазинов и лавок, избавились от всяких «maisons», «modes et robes» и так далее. Позже взялись за английские, вычеркнули из жизни выражения «tailors and outfitters», «english spoken», «english songs». Затем настал день, когда итальянские рестораны и трактиры поспешили превратиться в испанские. И под конец были замаскированы все «american bars» и «american shoes». Звезды и полосы спрятались за грубой серой бумагой.
И вот теперь, в конце программы, вычеркивается, соскабливается, заклеивается, насколько это представляется возможным, все австрийское».
«Но вспомним, с какой жестокостью и непреклонностью эти столь благоразумные и любезные ныне генералы требовали от других до издыхания быть верными долгу и присяге на суше, на море и в воздухе, как рьяно они выполняли свой долг, заключая под стражу, посылая на виселицу или на расстрел каждого, чья верность долгу оказалась менее неколебимой, с каким упорством и мужеством требовали от тех, кто ниже чином, героизма.
Ни одному австрийскому генералу не довелось пасть смертью героя, когда в Вене на Рингштрассе прозвучал девиз «Долой кокарды!».
Это психология социальная. То есть грубая. А вот психология интимная.
Влюбленные обретают временный рай даже и не в шалаше, а в тихой гостинице на берегу озера, наслаждаясь тем, что они наконец-то одни.
Он принял ее в свою жизнь как гостью, и это означало бесчисленные привилегии для нее, но и для него тоже, потому что над его жизнью ни на миг не заходило солнце свободы. Он был сама деликатность, покуда ей однажды не вздумалось починить ему рубашку. На что он тут же ответил безмолвным монологом, суть которого сводилась к формуле: «О, дорогая, не входи в роль жены, если тебе дорога наша любовь!»
Он этого не сказал, но все стало преображаться: «Простота уже отдавала убогостью, тишина скукой, уединенность одиночеством, а милый щебет птиц на рассвете воспринимался как нарушение ночного покоя, да и в трактире селяне теперь источали скорее тяжелый дух, нежели некую колоритность».
Надеюсь, теперь вы поняли, что этого писателя надо знать.
