Нина

Вечное лето впереди… Фото Евгения Никитина

Немец дядя Витя по выходным дням часто стоял, опершись на калитку, и смотрел на нас, детей, играющих на поселковой дороге в войну. Он был большим, толстым и напоминал добродушного немецкого солдата-ефрейтора из военных кинофильмов: и мне тогда по молодости ребячьих лет казалось, что сюда, в Нарым, дядя Витя был сослан после того, как попал в плен на войне. Я живо представлял, как дядя Витя, держа автомат наперевес, шел вслед за железным квадратным танком. И мне страшно хотелось его об этом расспросить, но я боялся и, в свою очередь, любил смотреть на то, как в палисаднике у дома немца все было мирно, чисто и хорошо устроено.

Наверное, также хорошо или даже еще лучше было и внутри самого дома, тем более что в нем жила дочь дяди Вити Нина. Хотя, как поговаривали люди, у себя дома вдали от чужих глаз и ушей родители Нины называли ее Гретхен. Девочка была старше меня лет на пять и походила на чистую, плотную и красивую куклу, за которой через семь лет, когда она выросла, начал ухаживать мой сосед по улице: высокий прыщавый парень, всегда одеколонившийся так сильно, что, наверное, все нарымские цветы возмущались и были против их свадьбы.

Так и получилось – без цветов сыграть свадьбу не представлялось никакой возможности, а они не благоволили к моему соседу: и Нина замуж вышла за другого человека.

Вскоре, окончив среднюю школу и уехав в город, я забыл о Нине и только вспомнил через очень много лет, тогда, когда мне сообщили о том, что она умерла. Рассказали мне о Нине совершенно случайно, мимоходом, как о всегда растрепанной и неряшливо одетой сумасшедшей женщине, словно ее покинули и больше с ней не играли, не гладили ее по голове и не расчесывали небеса, предоставив куклу-человека в смутное время перемен самому себе.

Рассказали мне о Нине так. Мой собеседник, опершись локтем о стол, свободной рукой держал кружку с похожим на светлый сладкий мед золотым, но горьким пивом, морщась, передал напоминающую соленую рыбью корку историю. И под пиво он ту рыбу-историю долго и усердно смаковал и дивился таким человеческим метаморфозам.

Он рассказал, что Нина, когда потеряла в поселке работу, сильно растолстела и подурнела, в магазин же заходила только для того, чтобы купить на пособие по безработице хлеб.

Ее муж тоже нигде не работал, занимался браконьерством и ловил рыбу, которую время от времени продавал за очень небольшие деньги, за рубли, похожие на бросовую чешую щепы, содранную с огромного бревна чьей-то сумасшедшей прибыли.

Бревно-прибыль уплывало к другим людям, а муж Нины приносил домой только слезные щепки и зачастую тут же их пропивал, горемычными корабликами пуская их прочь по неиссякаемому водочному ручью…

Нине оставалось только сидеть и плакать, в пресные воды Оби роняя почерпнутые из бескрайнего моря страданий соленые слезы, чистые, как Христос.

Она даже иногда молилась Ему и просила помощи, но море человеческое слишком велико для того, чтобы суметь каждую каплю в нем отделить и защитить. Как могли капли сами помогали друг другу, по-родственному, когда там они, словно оказавшиеся в воде после крушения корабля моряки, сплачивались вокруг обессиленного своего собрата, не давая тому утонуть.

Но у Нины не было близких родственников, кроме родителей, а они не имели возможности ей помочь и дать денег со своей пенсии, так как ее не получали, потому что давно умерли; не могли за дочь заступиться, отгороженные от мира живых траурным экраном могильного цветника.

Как мог Нину защищал только мой бывший прыщавый сосед, за которого она много лет назад по велению цветов отказалась выходить замуж. Но у него самого уже давно была своя семья, и он, работая на местной пилораме, по-человечески жалел свою бывшую возлюбленную…

Умерла Нина неожиданно от остро развившегося приступа диабета, наличие которого она у себя даже не подозревала. Умерла и ушла от жестокого мира-мужа в могильный цветник к своим родителям. Даже не к родителям, а снова вернулась листочком-душой на райское дерево. На то дерево, с которого когда-то родители ее душу сорвали. А теперь вновь душа возвращалась, словно весной опавшие еще осенью листья вдруг с земли поднимаются, на свое дерево возвращаются и начинают радостно зеленеть, предчувствуя вечное лето впереди.

Томск