Что такое маренго?

Юрий Коваль. Три повести о Васе Куролесове / С комментариями Олега Лекманова, Романа Лейбова, Ильи Бернштейна. – М.: Издательский проект «А и Б», 2016. – 288 с. (Руслит. Литературные памятники XX века).

Во-первых, читателю предлагается лучшее из русской прозы ушедшего столетия, и Юрий Коваль с его стильностью и редкостным пафосом в этом круге. Во-вторых, как в старом добром времени с ним, читателем, налаживается уважительный диалог: «Кому адресован наш комментарий к трилогии Юрия Коваля? Ответ на этот вопрос очень прост: тому, кому он будет интересен». Ничего не навязывается, а интересы учитываются разные, лучше составителей не скажешь: «Некоторым читателям с избытком хватит самих повестей, а вся дополнительная информация покажется им лишней и даже мешающей воспринимать легкий, воздушный текст писателя. Другим будет достаточно объяснения непонятных слов. Третьи посмотрят картинки и фотографии. Однако найдутся и такие читатели, которые вместе с составителями предлежащего комментария захотят просмаковать литературные и киноотсылки трилогии, как следует почувствовать атмосферу времени, в которое она писалась, а также увидеть, как повести о Васе Куролесове соотносятся с другими вещами Коваля».

Подробный анализ детективной составляющей включает такой уникальный материал, как текст из задачника по уголовному розыску, составленного в свое время отцом Коваля, и демонстрирует, как рождается художественная реальность («Стрелять только в лоб и по делу», с. 225–226). Однако пристальное внимание к сыщикам и преступникам не заслоняет того факта, что проза Коваля – это игровая литература в духе нонсенса, а в ней на первом месте стоит игра со словом. Профессиональные наблюдения над текстом выступают в роли своеобразных подсказок читателям. Думаю, для многих из них станет открытием мысль о том, что именно от слова исходят сюжеты детективов: в первой повести – от слова «Куролесов» (куролесить, то есть шалить, дурить, проказничать, путать, вести себя странно, необычайно), от слова «промах» – во второй, от слова «монахи» – в третьей. Очень интересно в комментариях предстает игра со словом «карман», перетекающая в игру с пространством, игра со словами «Курочкин – курица – куриная слепота – Курицына – Двоекуров», издевательски пародирующая фамилию главного героя.

Любопытно, что у Коваля к первой и третьей книгам приложены свои краткие словарики, наполненные юмором и парадоксами, с которыми теперь перекликаются новые словарные статьи – от составителей. Так, Коваль любуется словом «маренго»: «Маренго. – Кого ни спрашивал автор, никто не знает, что это за цвет – «маренго». Специально посетив город Карманов, автор посмотрел в глаза капитану Болдыреву и установил, что это черно-серый, строгий». Составители добавляют не менее парадоксальный штрих, невольно увеличивающий вес самоценности авторского слова: «несмотря на «иностранное» звучание этого слова (происходящего от названия селения в Северной Италии), цвет оно обозначает только в России».

Комментарии к трилогии многоплановы: биографический и текстологический аспект, некоторые характерные стилистические особенности (повторы, прием реализации метафоры, словесная и литературная игра), краеведение (Москва и окрестности), топонимика, социально-исторический контекст, вещный мир – и, главное, написаны не научно-заумным, а хорошим и, даже сказала бы, местами очень веселым языком. Думаю, такой материал кроме интеллектуального обогащения и более глубокого восприятия художественного текста дает читателю импульс к собственным изысканиям (в том числе детективно-приключенческим), интерпретациям, сотворчеству, а это в духе писателя. В духе Коваля и игровой характер некоторых дотошных подробностей и признаний («Что здесь имеет в виду Похититель (и сам К.), мы объяснить не беремся»).

Кое-что нуждается в тщательном расследовании... Геррит ван Хонтхорст. Охота на блох. 1623–1625. Частная коллекция

На мой взгляд, просветительский эффект получается колоссальный. Кто-то из современных русских писателей признавался, почему был потерян интерес к лекциям для студентов в Америке: говоришь, например, «робинзонада», и надо объясняться, и так через слово: у аудитории никаких ассоциаций, а ведь это специальная аудитория! У Коваля же в детской «Шамайке» быка зовут Бредбери, в «Сказке про Зеленую лошадь» собаку зовут Амаркорд, а из комментария следует, что текст трилогии содержит аллюзии на Библию, Пушкина, Гоголя, Булгакова, Олешу, Ильфа и Петрова, Бабеля, Хармса, Маяковского, Кассиля, Катаева, Вен. Ерофеева, Рабле, Мелвилла, Киплинга, Милна, Линдгрен, также наблюдаются промельки Дюма-старшего и Конан Дойля и отсылки к киноэпосу Гайдая и другой советской комедийной киноклассике. Во многом стилистика писателей используется в пародийных целях, как это свойственно литературе нонсенса, но это не пародия-высмеивание образца, а литературная игра-любование, проникнутая юмором и рассчитанная на узнавание.

Культурный контекст эпохи в книгах Коваля обширнейший, и, чтобы считывать, кроме всего прочего, нужны такие умные проводники. Коваль замечал по поводу жанра, что его детективы – «ненастоящие». Это связано не только с их пародийным характером, но и с явно звучащей нотой лирики, неким философским настроем. Возникает реально-бытовой план (почти всегда парадоксальный или пародийно-парадоксальный, а пародийное начало в детской книге всегда обращено к взрослой аудитории), а есть условно-символический (лирико-философский) план. Две эти составляющие стиля неразрывны, иначе получится однобокое и упрощенное восприятие текста: не о милиции и жуликах или не только о милиции и жуликах идет речь. В повести «Пять похищенных монахов», например, бытовой план связан с детективно-приключенческой линией сюжета, а возвышенно-поэтический – с «голубиной» темой, а она с мотивом-символом полета, и не только голубиного: есть прохожие, которые обычно смотрят себе под ноги, некоторые устремляют взгляд в небо, а есть такие, которые летают сами. В этой повести летают мальчишки Юрка и Крендель, даже маленький Похитититель во сне летает. И в «Полынных сказках» летают дети. Мотив полета пронизывает почти все другие произведения – это такой символ-знак, требующий расшифровки.

Комментаторами скрупулезно отмечены многочисленные повторы слов, образов, тем (усы, носы, огурцы, бани, птицы, телемотив, мотив пути и др.), ставившие в тупик первых рецензентов 40 лет назад. Эти орнаментальные приемы (повтор – мотив – лейтмотив) напрямую связаны с двойственностью художественного мира и двупланностью повествования, и именно символический план важен для понимания мира Коваля.

Журнальные варианты, первоначальные наброски текста писателя иногда помогают незамедлительно проникнуть в глубину неочевидных вещей. Так, принципиально важна для понимания пафоса произведения в целом приведенная комментаторами реплика одного из персонажей по поводу кражи голубей, не вошедшая в окончательный текст «Пяти похищенных монахов»: «…главное – не монахи. Душа главное! Душу украли! Как же теперь наш двор без души-то будет жить?»

Составители констатируют: «Мелодия «Я люблю тебя, жизнь,/ И надеюсь, что это взаимно…» звучит во всех трех повестях при появлении Васи Куролесова». Есть над чем задуматься, если мы хотим услышать писательский зов. Догадливый читатель поймет, что это и есть лейтмотив трилогии. Оттого нам и уютно в мире Коваля рядом с Васей, мальчишками, голубями, невзирая ни на что.

Графика Марии Грачевой придает книге завершенность. Цветные и черно-белые иллюстрации созвучны художественному тексту – легкие, как набросок, однако с четкой прорисовкой некоторых узнаваемых деталей тогдашнего непритязательного и теперь уже трогательного в своей непритязательности быта: вязаная салфетка, сухой букет в вазочке, полки с книгами на стене, фикус, буйная «химия» в прическах женщин на рыночной площади… Удивительным образом уживаются по-билибински изысканная декоративность цветовых сочетаний и тонко уловленная шаржированность персонажей, их пародийная окраска. Приятно удивил вот этот взгляд сверху на обложке и взгляд в небеса во множестве других цветных иллюстраций – это характерный для писателя ракурс, как и сама смена ракурсов (от капитанского мостика на ярмарочной площади к полету над Москвой и Московской областью). Некая стускленность колорита, его матовость удачно отражает особое литературное время детективов: как уточнял автор, «они вроде и сегодня, а вроде и вчера, не поймешь». Повторяющаяся деталь у художницы – над кармановским суетным миром парят в небе светлые голуби – свидетельствует о ее глубоком проникновении в смыслы произведения.