По белой дороге

Азиатская экзотика – почти terra incognita для русского читателя. Кузьма Петров-Водкин. Таджик. Иллюстрация к книге «Самаркандия»

Название романа Владимира Медведева «Заххок» – имя мифологического царя-злодея из персидского эпоса «Шахнаме». Из его плеч выросли две черные змеи, которых он кормил человеческими мозгами, по наущению дьявола. «Метафоры правят миром, и чем они смутнее, тем действеннее», – говорит один из героев этой книги суфийский шейх Ваххоб. Метафора Медведева прозрачна, понятна, действенна. Дело не в том, чтобы оправдать читательские ожидания, сплетая изысканные притчи и цветистые загадки с современностью, а в том, что в «Заххоке» текут две реки времени – историческая и мифологическая. Святой Ибрагим (Авраам), Искандер Зулькарнайн (Александр Македонский), Чингисхан так же близки и реальны для его героев, живущих в ХХ веке, как Энвер-паша, Ленин и Горбачев.

Выбирая настолько этнографически окрашенный материал, автор мог ограничиться его простой презентацией: азиатская экзотика как таковая – terra incognita для русского читателя. Предъявление этой потерянной и забытой или вовсе не известной реальности, само по себе имеет ценность и вызывает интерес. Тем более если это не восточный антураж, а глубокое знание предмета и уникальный личный опыт двойной идентичности. Опыт людей с национальной окраины советской империи. Медведев выбирает самый драматичный момент истории постсоветского Таджикистана – события гражданской войны 90-х. После книги Андрея Волоса «Хуррамабад», отмеченной несколькими премиями, и изданной вскоре после окончания войны, Владимир Медведев спустя 17 лет (журнальный вариант романа вышел в «Дружбе народов» в 2015 году) вновь обращает читателя к этой теме, но ведет его вглубь и ввысь Таджикистана. Это не столичные декорации Душанбе на военном положении, как у Волоса, а самая что ни на есть таджикская глубинка – горная деревня (кишлак, не путать с аулом) на Памире. Места экстремальной красоты и опасности. Но автор не останавливается и на этой драматизации материала и идет дальше. Повествование организовано как многоголосье: семь героев поочередно ведут свой рассказ, - многоточие зрений и перекладные, на которых двигается сюжет. На первый взгляд, уже старая добрая полифония. Но только на первый.

В центре повествования судьба русско-таджикской семьи Белодедовых. В райцентре Ватан (название переводится как «родина») убит хирург местной больницы Умар. Человек с «калашниковым» на дороге – обыденность («Боевики, погранцы – какая разница?»), а кровь легко закипает и легко проливается. Библиотекарь Вера и близнецы Андрей и Зарина вынуждены спасаться бегством в Талхак к сельским родственникам мужа («Эти русские из города ничего не умеют», «Моим детям придется с ее детьми делить хлеб, которого и без того не хватает»). На первых же страницах романа мы видим уже опрокинутый мир, в котором одни сошли с ума от ненависти и мести; другие – от страха и бессилия. Жизнь обесценена, жестокость тотальна.

«Выходит, война уже до наших мест добралась. До сих пор спокойно было. Слишком уж далеко от больших дорог. Но правительство вытеснило оппозицию из центральных районов, и вооруженные отряды и банды отступили на Дарваз [Область в Горном Бадахшане, где разворачивается действие романа]».

Разумеется, психологические романы не учебники истории, но с помощью испытанного литературного приема автор внедряет в вымышленный сюжет несколько подлинных участников событий той войны. Задавая точные координаты места и времени, масштабирует события романа, вписывает их в логику большой Истории. Потому важнейший для романа конфликт за землю между талхакцами и вазиронцами (соотносится с описанными Фазилем Искандером тонкими этническими различиями чегемцев и эндурцев) – модель гражданской войны: старый конфликт, обида служат топливом для поджигания новой войны.

Семерым протагонистам в книге Медведева противостоит новоявленный Заххок, Зухуршо Хушкадамов, человек, сменивший пиджачную кожу советского партийца средней руки на серебряно-черный камуфляж, а в особых случаях – на парчовый халат восточного владыки. Для торжественности и устрашения он надевает на шею огромного удава, в таком виде казня и милуя безоружных горцев. Ему нужна драгоценная пастбищная земля для выращивания мака и безоговорочное признание его феодального права распоряжаться жизнями земляков. Театральные жесты-злодейства Зухуршо и всех бесов помельче из его свиты – деконструкция зла. Садист и ничтожество, получивший власть, он не злодей из классической литературы; с ним не заглянешь в бездны человеческого падения, а лишь с отвращением отвернешься от него.

Гораздо любопытнее всмотреться в каждого из семерых по эту сторону. Их значимые имена, ролевые модели распределены с точностью амплуа и масок. «Храбрец» Андрей пытается защитить мать и сестру. «Красавица» Зарина готова жертвовать собой, ради спасения матери и брата. «Лекарь» Джоруб, родной дядя Андрея и Зарины, который пытается защитить всех. «Мудрец» Ваххоб, философ по светскому образованию, вынужден принять наследственный молитвенный коврик и стать авторитетом в родной общине. «Воин» Даврон, советский офицер, самурай, покинутый государством-господином, а еще педант и мистик, влюбляющийся в Зарину. «Простак» Карим по прозвищу Тыква тоже влюблен в Зарину. «Поэт» Олег, журналист из Москвы, наблюдает за происходящим, но неизбежно вовлекается в поток событий. Последний меньше прочих скрывает сходство с автором, а выбор имени кажется вполне прозрачным намеком на самого известного русскоязычного журналиста из Таджикистана Олега Панфилова.

Фабульное решение романа – своего рода «Убийство в восточном экспрессе» наоборот: все действующие лица желают вполне определенной развязки. Этого же хочет и читатель. Потому во второй половине книги все под подозрением, включая второстепенных персонажей. Кто окажется карающим мечом возмездия – это и держит фокус внимания и сочувствия до самого конца.

В тексте Медведева нет парадоксальности, относительности истины, как у Акутагавы, или затрудненности чтения, как у Фолкнера. В отличие от авторов образцовых полифонических текстов, в его романной композиции герои скорее не личности, а воплощенные мотивы, темы, волнующие автора. В прямой речи их голоса еще различимы, но в косвенной - сливаются в единый авторский нарратив. Они все слишком хорошо анализируют, вне зависимости от возраста, они одинаково умны и зрелы, если не в поступках, так в суждениях. Полевой командир Даврон, эшон [наставник, святой] Ваххоб и журналист Олег выглядят наиболее условными конструктами. Личные драмы каждого – схемы в блокноте психотерапевта, продумывающего лечение.

Владимир Медведев. Заххок. – М.: Arsis Books, 2017. – 464 с.

Андрей и Зарина – две половины авторского сердца. Дети двух культур, двойной идентичности; выбор, к которому их подталкивают, почти невозможен для них. Патриархальный уклад, в который они то пытаются встроиться, то нет, резче прорисовывает инаковость и их связь с этим народом, землей и традицией. Автор ассиметрично наделяет девочку с таджикским именем выраженным индивидуалистским началом и решительным, самостоятельным характером, («Чтоб люди не подумали, что папа воспитал нас невежливыми и слабыми»), а мальчик с русским именем готов воспринять традиционные ценности и найти опору в них («Клан, община, большая семья. Сила. Поддержат, защитят, помогут»). Но у обоих есть граница – собственное тело. Оно уже не отчуждаемо родом, традицией, им может распоряжаться только сам человек. Внутренний и внешний конфликты решены Медведевым вполне в духе колониального романа, когда аборигены считают колонизаторов варварами, а те их, в свою очередь, – дикарями. Но русский человек в Душанбе и на Памире не мучим воображаемым евразийством; его отражение в глазах местного населения отчетливо европейское.

Двойничество – вообще важная опорная конструкция романа. Есть реальные близнецы Андрей и Зарина и воображаемые – Олег и Даврон. При этом у журналиста Олега, уроженца Таджикистана, тоже гибридная идентичность и чисто физиологическая иноприродность южанина на севере:

«Из-за ностальгии я после школы поступил на Восточный факультет придумал утешительную формулы: «Таджикистан – родина, отечество – Россия». Правда, несколько лет спустя родина и отечество разбежались в разные стороны, а я оказался в роли дитяти из распавшегося семейства.

Я тосковал по свету, теплу, ярким краскам, пряным родным запахам, душевным отношениям. Катастрофически недоставало солнца. Особенно зимой. Четыре часа дня, а на улице темень глухая, как в полночь, фонари, слякоть…»

Постколониальный, эмансипационный дух вполне чужд автору и его героям. Среди них нет тех, кто считает себя избавленным от гнета русской советской империи. Как говорится в романе, далекое эхо демократической революции, начавшейся на площадях Душанбе, так быстро привело к независимости, что никто из людей, населяющих роман, не успел и не мог подготовиться к произошедшему. И даже голос народной памяти о насилии 20-х-30-х гг. государства-модернизатора звучит в тексте как уступка исторической достоверности, но никак не заглушает достижений прогрессистского советского проекта. В сложной, разнообразной, многоукладной стране были бенефициары модернизации – книга Медведева показывает нам фрагмент той реальности, о которой мы мало знаем и еще меньше хотим знать.

Автор очевидно восхищается гармонией патриархального мира, сохраняющего себя, но колеблемого, и он идеализирует эту гармония. В романе ветеринар Джоруб – носитель ностальгии по утраченному общинному и социалистическому раю.

«Россия от нас ушла, и советская власть пропала. Теперь не знаю, в каком веке живем.

Развалилась большая община советский союз…поползли первые трещины в сельской общине…надламываются основы… Как теперь жить.

Рухнет весь стройный порядок, благодаря которому мы выживаем в суровых горах».

В этой галерее героев-жертв войны фигура деревенского дурачка Карима и его роль в сюжете – безусловная художественная вершина. Именно его монологи заряжены подлинным чувством и правдой, в нем все, чем живет человеческое сердце, – тепло надежды и горечь разочарования. Кажется, это совсем не случайность. В отличие от всех главных героев романа, Карим – единственный природный, а значит, по Медведеву, цельный персонаж. Человек земли, почвы. В остальных рефлексия, самонаблюдение произвели, скорее, разрушительную работу. Оттого так настойчива в романе метафора кино. Герои не отдаются жизни, ее потоку, водовороту. Они режиссируют, играют, устанавливают свет и декорации, монтируют фрагменты действительности, в которой они одновременно и актеры, и зрители.

«Случай – наилучший из режиссеров – погрузил сцену во тьму и эффектно завершил тягостный диалог». (Ваххоб)

«Станешь сбоку – целая панорама. Как в кино. На широком экране». (Даврон)

«В первых кадрах всплыла досада, затем – резким монтажным стыком – вспыхнуло раздражение, которое постепенно, наплывом, трансформировалось в гнев». (Олег)

Настоящие сокровища «Заххока» – неразмытость фона, фактологическая точность романа. Кровеносная система, разносящая кислород по тканям всего текста, которая позволяет ощупывать реальность, стоящую за ним. Медведев с композиторской точностью выписывает интонационный рисунок русско-таджикской речи; это не пиджин, не креольский язык, это искусное внедрение элементов местного языка в русский. Переплетенность исламских и доисламских – зороастрийских – верований, шаманизм, целительство, культ предков, свадебные и погребальные обряды, а, сверх того, потрясающие подробности бытового уклада и социальных отношений. Чего стоит глава о тайной ночной экспедиции на кладбище. Под предводительством старейшей знахарки, женщины Талхака «по обычаю» раскапывают могилу Умара, чтобы избавить Зарину от тоски по умершему отцу.

Владимир Медведев раскапывает кровавое и страшное прошлое той войны, не отворачиваясь от самых страшных страниц этой истории. Не знаю, исцеляется ли так ностальгия, несомненно, звучащая в книге, но то, что роман оказывается шире и глубже плача об утраченной родине – несомненно. Он о непредсказуемости результата личных и коллективных действий, о ложном знании и незнании, двигающем людьми и народами, об игре случайностей и взыскующем вопрошании о смысле происходящего, о справедливости, ответственности за совершенное и несделанное. Философия Медведева близка фолкнеровской: ни одна из описанных битв не привела к победе, а лишь обнаружила заблуждения и отчаяние, с которыми остался каждый выживший и спасенный. К финалу романа кто бодро едет, кто устало бредет, кто сломя голову несется по дороге жизни, а какой она будет – неизвестно. Но, кажется, автор непременно бросит горсть муки на удачу и скажет: «Рохи сафед!» – «Счастливого пути!» [Рохи сафед – буквальный перевод «белой дороги»: напутствие и обычай бросать муку на дорогу]. На всякий случай, хуже не будет.