Михаил Юдсон
Раз музыкант, так Гусля… Кадр из мультфильма «Незнайка учится». 1961
Сначала была книжечка «Тук-тук-тук» – так судьба деликатно стучала в дверь. А в 1947 году, семьдесят лет назад, вышли «Веселые рассказы» – и народу окончательно явился замечательный русский писатель Николай Носов. Язык его, а это, ребята, главное в писании, весьма радовал – ясный, яркий, чистый, полный лучистой энергии, как его же «Лунный камешек». Да перечитайте сейчас хотя бы «Мишкину кашу» – смешная прекрасная проза, крошечный роман воспитания.
Далее одна за другой, погодками вышли три повести: «Веселая семейка» (1949), «Дневник Коли Синицына» (1950), «Витя Малеев в школе и дома» (1951, Сталинская премия 1952 года). Погода тогда, как известно, стояла мерзопакостная, безродные космополиты галдели и гадили где могли, а органы бились с ними не щадя живота – выпалывали с родной земли некоренные сорняки, джойнтовский чертополох. Атмосфера в обществе, веянья вообще, чертыханья в газетах и очередях оказывали влияние на всех, а на людей творческих в особенности. Нельзя жить в нужнике и быть свободным от запаха. Желательно проветривать хотя бы.
И Николай Носов, талантливый инженер коротышечных душ, верный винтик-шпунтик советской машины, бежал в волшебный мир, который сам и создал, нарисовал словами – мир Русской Утопии.
Нигде – это вам не здесь, не какой-нибудь заморский остров канцлера Мора с его средневековым социализмом, и не концентрационный социализм, ангсоц Джорджа Оруэлла, написавшего, кстати, свой «1984» в 1948 году, как раз в то славное время. Русская Утопия – это поистине каша из топора, здание русской постройки, быстрой езды, без никаких гвоздей – от архитекторов-поводырей соборно-блаженной школы.
Школа, по Владимиру Владимировичу Набокову, – «мешок кошмара», а у Николая Николаевича Носова – хрустальный дворец, русское общинное Щастье. Детское всемство! Не оруэлловский, повторюсь, свальный ангсоц с двуспальным английским лёвою, а – невинный, кроткий агнцсоц. Такая себе веселая семейка, городок Солнца: «Началась весна. Снег таял повсюду. По улицам журчали ручьи. Солнышко уже по-весеннему светило в окна». Мовизм крепчал!
В предисловии к классическому, «зеленому» трехтомнику Носова (1969) Валентин Катаев зорко замечает: «О мальчиках замечательно писал Чехов. Носов пишет тоже замечательно, но в своем роде. У Носова не просто мальчики, у него советские мальчики». Федор Михайлович, царствие ему небесное, уточнил бы: «Прежде прочего – русские мальчики».
Взять повесть «Веселая семейка» – мальчики-школьники строят инкубатор (символ коллективного сознательного, тут личность – табу) и выводят цыплят, именуя их «номер восьмой», «номер десятый», «номер пятый» – этакие нумера, «мы», натуральный замятинский инкубатор-интеграл, вдобавок «все цыплята были с красными бантиками – настоящие именинники!» И вот имена благодетелей: Коля (рассказчик, по умолчанию – Носов), Мишка Козлов, Витя Смирнов, Костя Девяткин, Леша Курочкин, Сеня Бобров, Женя Скворцов, Стасик Лёшин, Ваня Ложкин, Вадик Зайцев, Юра Филиппов.
Ах, звучание-то какое, почти колокольчатое, даль открытая – живая да великорусская! Вроде как боевые Коля Колокольчиков, Фима Симаков в крылатом гайдаровском «Тимуре». Это тебе не школьные лолитовы «Флейшман Моисей, Шленкер Лена» – этносы-паразиты, зыбкие тени с других берегов, унылые звуки беспозвоночных флейт… Прав Катаев – «Носов пишет в своем роде». Свой род, свое племя…
Вот «Дневник Коли Синицына» – мальчики-школьники мастерят улей (символ трудового коллектива) и разводят пчел, нумеруя, помечая их на спинке краской, – о, новый сладостный мир! Тут у нас альфабетный народ-герой такой: повествователь опять Коля (Синицын), Юра Кусков, Витя Алмазов, Женя Шемякин, Федя Овсянников, Гриша Якушкин, Толя Песоцкий, Павлик Грачев, Митя Ромашкин. Медом по устам текут имена их.
И наконец, «Витя Малеев в школе и дома» – мальчики-школьники образуют неустанно самообучающийся коллектив, единый крепкий организм, спаянный из звеньев класс, эдакую бригаду. Если «Дневник Коли Синицына» начинался словами одиночки, индивидуума: «Занятия в школе окончились, и я перешел в следующий класс с одними пятерками», то «Витя Малеев» таким же макаром заканчивается, и уже артельно: «Занятия в школе кончились, и мы перешли в следующий класс с одними пятерками». Рефрен известный – в колонну по пять! Эх, комиссия отца Денисия и сына его Ивана… Перед нами детская благая весть, не матфеево, но Малеево евангелие: «возлюби саночки возить».
Легко догадаться, что и здесь имена учеников Носов подбирает не случайно: «Витя Малеев, Костя Шишкин, Федя Рыбкин, Павлик Козловский, Гриша Васильев, Алик Сорокин, Леня Астафьев, Ваня Пахомов, Сережа Букатин, Толя Дёжкин, Женя Комаров, Игорь Грачёв, Глеб Скамейкин, Юра Касаткин, Дима Балакирев, Шура Маликов, Слава Ведёрников, Вася Ерохин, Саша Медведкин, Митя Круглов». Да еще мелькают в речах «Петров, Иванов, Гаврилов». И девочки елизаветно затесались в список «Петрова, Сидорова». Славянская идиллия, корневая раса!
Школьные тутошние учителя, хранители заветного знания, сеятели разумного – яко божества – фамилий не имеют (не произносятся всуе), только имя-отчество. При этом сонм божеств у Носова тоже, скажем так, местного розлива, никаких чужеродных Розалий Моисеевн: Марья Петровна, Надежда Викторовна, Нина Сергеевна, Ольга Николаевна. Есть и младшие божки-вожатые Галя и Юра. Над всеми велесово – директор Игорь Александрович, так сказать, командир полка. Словом, боги – строгие, но справедливые. Никакой школьной шпаны, саечек и тумаков, курения в сортире, отбирания мелких денег и скудных завтраков – светлый мир Полдника, сладкой булочки и наваристого компота.
Причем такое тщательное очищение текста было отнюдь не типично и, пожалуй, сопровождалось риском при прохождении в печать. В те сумрачные советские годы Носов, естественно, не мог вторить Шатову из «Бесов»: «Я верую в Россию, я верую в ее православие». Поэтому он избрал для мира своей утопии иного Спасителя – солнце. Из всех даждь богов важнейшим для нас является Ярило. Культ личности солнца – Носов постоянно ласково называет его «солнышко» – ярко выражен в повестях: «Взошло солнышко и стало светить в окно. На полу заиграли солнечные зайчики, и вся кухня наполнилась радостным светом»; «Яркое солнышко сияло на небе по-летнему, но прохладный осенний ветер срывал с деревьев пожелтевшие листья»; «Только на осине листья дрожат мелкой дрожью. Они как будто серебряные. На небе ни облачка. Красное солнышко заходит за лесом». Так говорил Носов.
Потом он сотворил свою троицу: «Приключения Незнайки и его друзей» (1954), «Незнайка в Солнечном городе» (1958) и «Незнайка на Луне» (1965). За одну ударную десятилетку он создал дивный сказочный эпос, на котором взрос я и миллионы других. В детстве я вообще был уверен, что вот это и есть русское народное и оно существовало всегда.
На дворе было уже другое время, и хронос повлиял на Носова. «Говорящие» фамилии повестей по доброй языческой традиции заменены в сказке-трилогии прозвищами, хотя русской дух Утопии никуда не делся. Не зря древними славянофилами замечено, что к русским принадлежат не только люди, но и некоторые звери, избранные растения (а интересно – пастернак входит?), особые камни и воды…
Носовский малый народец, коротышки – естественно, славяне, народ-герой – тут к Льву Гумилёву за этногенезом не ходи. Парни-гвоздики! Раз музыкант, так Гусля (не Самогуд какой-нибудь, не приведи) – свирель славянина! Коль поэт, то Цветик – ау, Марина Ивановна, уплыл тяжелый шар земной, а возвратилися – ура! – они без всякого шара… Закадычный друг Незнайки, с которым он вечно дерется и мирится, Гунька – вовсе никакой не арий, а кровно и почвенно наш, божий человечек. Ну там соплеменные Авоська, Небоська, Торопыжка – родимцы!
Они смотрят на нас из прекрасного своего цветущего мира вдоль Огурцовой реки – утопическое Носово! – и рядом высятся плечом к плечу титаны Мишка Козлов, Леша Курочкин, Сеня Бобров, Женя Скворцов, Вадик Зайцев, Коля Синицын, Павлик Грачёв, Алик Сорокин, Саша Медведкин – звенья по зверям и птицам, тамошние тотемы. Уж эти не дадут пропасть Солнечному городу, когда там возникают ослы-ветрогоны (стиляги-плесень) и пытаются разрушить уклад и домострой – к примеру, вместо народно-городышечной музыки слушают сумбур, «какофонию». Каковы злодеи! Низкопоклонство, безусловно, ясен пень, но, увы, «ослы» намертво вмонтированы в «Солнечный», они внутри этого слова…
В великолепном романе-сказке «Незнайка на Луне» Носов от души напослед поддел пером-копьем тлетворного змия Запада – зеленого (бумажками), закатного (супротив солнышка-коловрата), алчущего деньжонок-фертингов. У автора только один прокол (или это Носов подмигнул?) – скряга Скуперфильд оказался в лесу «обмотанным веревкой, как булонская колбаса». А так больше нигде никаких космополитных деталей, французских булок – космос Русской Утопии.
Ставшие уже каноническими рисунки Валька в собрании сочинений (оформление Зусмана) забавно изображают лунных богачей (народ-торгаш) обязательно крючконосыми, одинаково мерзкими и слегка даже троцкообразными – не дерштюрмерно, конечно, но вполне кукрыниксово. А кличут буржуев привычно: Спрутс, Крабс, Тупс, Дубс, Гопс – все ближе, горячей, читатель ждет уж рифа – Гибс?! Но подлодку подтекста проносит мимо…
Писатель Николай Носов – велик, несомненно. Солнечный подлунный мир его жив и нов. Ну кто еще, кроме Носова, создал внушительную волшебную страну на русском языке, черноземное Средиземье? Разве что Александр Волков пытался – «Волшебник Изумрудного города» с продолжениями. Но это все же не наша история – сказочно американизированная страна Оз вылезает со своей географией и ведьмологией, шипя кока-колой. Да и сама девочка Элли сомнительна, и поздний «Огненный бог марранов» (нешто Волков не знал, что это крещенные евреи – «взвейтесь кострами, толедские ночи») – короче, есть и эллины, и иудеи…
А у Носова – край родной, утопия русская. Мир Реки (Огурцовой). Ниша детская, ан чаша полная. На закуску же хочу привлечь Незнайку – если бы он пролистал мой опус, то наверняка сказал бы: «Желаю вам, дорогой друг, дальнейших успехов в вашей замечательной научной деятельности!» (это он так Пончика поздравлял с прибытием на Луну). Вот тебе и весь сказ. В 2018 году Николаю Носову – 110 лет.
Тель-Авив (Израиль)
