Вячеслав Харченко
А вот вы за кого – за Маяковского? Или все-таки за Есенина? Фото Александра Анашкина
Узкий выбор
У памятника Грибоедову в 30-градусный мороз в распахнутом демисезонном пальтишке на деревянном шатающемся стуле стоял в полный рост безусый юнец, выставив вперед шапку и крича: «Вы за Маяковского или Есенина?»
Я бы не обратил внимания на этого поганца и прошел мимо, но меня возмутил столь узкий выбор классиков. Я остановился, поправил холодные от налипшего снега очки и, уже проходя мимо, обернулся и ответил: «За Заболоцкого», – бросив в черный вязаный чулок, который юнец, наверное, использовал в качестве головного убора, 500 рублей.
Что со мной случилось, я не знаю и, честно говоря, не могу сказать, почему я для явных возлияний не инвалиду и не бомжу пожертвовал столь большую сумму, но скорее всего меня умилила столь решительная тяга подрастающего поколения к поэзии.
Вот говорят, они теперь совсем никакущие, ни фига не читают, слушают рэп и курят марихуану или даже что еще пожестче делают, здесь же я увидел явный проблеск надежды и здравого смысла и бросил эти несчастные 500 рублей в шапку.
Юнец опешил от такого действия и быстро выхватил денежку из чулка и внимательно осмотрел ее.
«Неплохо», – сказал он, и непонятно было, то ли его возглас относится к нехилой сумме, то ли к Заболоцкому.
Еще раз осмотрев добычу, Иммануил, а юнец представился Иммануилом, потащил нас в ближайший продуктовый магазин, и, несмотря на мои возгласы, что в моем возрасте давно уже не пьют, купил ноль пять самой дешевой водки, полбуханки черного хлеба и три сосиски «Останкинские», которые он здесь же нарезал небольшим швейцарским складным ножом, невесть откуда появившимся у него в руках. Примостившись в магазине на кофейном столике (видимо, продавщицы его хорошо знали и позволяли выпивать в мороз и непогоду), он достал из-за пазухи стопку листов формата А4 с отпечатанными стихами и решительно придвинул их ко мне.
«Ну вот и конец», – подумал я и внимательно всмотрелся в его безусое, бледное, мягкое лицо с розовыми подтеками румянца на щеках, в надежде полагая, что мне удастся избежать предстоящей экзекуции, но, похоже, вечер предстоял тяжелый и томный.
К счастью, алкоголь быстро сделал свое дело, и я в спокойствии и сонном неведении выслушал стихи Иммануила и даже пообещал оказать ему протекцию, так как мой двоюродный дядя работает верстальщиком в типографии «Госпечатьиздат».
Мы сбегали еще за одной бутылкой, купленной опять же на мои деньги, и через два часа я пообещал прочитать роман Иммануила, который он должен был выслать по электронной почте, столь неосторожно предоставленной мной.
В общем, мы расстались друзьями, а наутро я не пошел на работу, сказавшись больным. Весь день я просидел у компьютера в ожидании романа Иммануила, но этот засранец мне так ничего и не выслал.
Зря я ему декламировал «Некрасивую девочку», «Помнишь, Постум, у наместника сестрица» и «Свеча горела на столе, свеча горела».
Избиение
Как же она его била! Вроде бы сама бизнес-школу закончила, в банке работает, мама – директор музея Льва Толстого, папа – биатлонист, а вот тебе и по ребрам, и под дых, и по щекам, и в глаз, и в бровь, и с левой, и с правой. Или возьмет вазу с водой, в которой цветы стоят, выльет ему на голову, а потом еще и кинет в него. Вроде красивая женщина: высокая, кудри рыжие, завитые, ножки тонюсенькие, губки алые, а вот посмотри-ка.
Он с нею часто вместе битым на людях появлялся. То глаз зарихтован, то щека подмазана, то на скуле фингал, то пятна синие на руках, будто их выкручивали. Как-то раз я у него спросил:
– За что она тебя бьет? Пьешь?
Он испуганно вжал голову в плечи, покосился на меня опасливо, помолчал немного и, поправив воротник белоснежной глаженой рубашки, произнес:
– Не знаю. – Потом подумал и добавил: – Нет, честно, не помню. Придет с работы, посмотрит внимательно – и бах по голове пластиковой бутылкой или под ребра пальцем, больно.
– А отвечать пытался?
– Да если ей отвечать, то она в депрессию впадает, я вообще женщин не бью и не защищаюсь.
Мы сели на кухне напротив ЖК-телевизора и стали смотреть хоккей. Овечкин Тампе гол забил и прыгал по льду. Я потирал свой подбородок, покачивал ногой, тапок размеренно качался в такт.
Потом он подмигнул и, криво улыбаясь, выдавил:
– А знаешь, какая она ночью горячая? У-у-у-у-у.
