Всё золото солнца

Башня для усовершенствованного населения планеты. На что-то это похоже... Николай Эстис. Из цикла "Башни"

Котлован подсыхает в жарком свете разгулявшейся поздней весны. Серо-бурые отвалы вывороченной земли бугрятся по краям отверстой ямы. Судя по всему, котлован вырыт на месте снесенного дома. Останки его валяются по всему участку. Вон старая дверь в дальнем углу лежит на столбиках из отбитых кирпичей, на ней – потрепанный тюфяк. Дверь, видно, вела в тот самый снесенный дом. Был тот дом, скорей всего, дощатым, послевоенной постройки, в три оконца по фасаду. Думается, красили его в голубой, чтоб под стать небу. А до того, как этот дом появился, тут наверняка находилось поле. До поля, несомненно, рос лес. А до леса… Что тут творилось до леса, не вообразить.

А вот сегодня на этом месте идет закладка дома нового. Замысливается, предположительно, двухэтажный, брусчатый, чтоб было просторно большому семейству. Конечно, сделают террасы. Две. Одна с видом на Оку. Не могут же упустить возможность, сидя в каком-нибудь плетеном кресле на открытой террасе, любоваться с этого высокого места на вольно раскинувшуюся речную пойму и текучее, блёское тело реки. А ощущение паренья? Вполне возможно, что возникнет, если с высокой террасы долго смотреть на смыкавшиеся просторы бездонного неба и бескрайней речной поймы. А с другой террасы будет другой притягательный вид – на янтарно-чешуйчатые корабельные стволы с игольчатым, темно-зеленым навершием. Высокой, пронизанной светом стеной высятся эти стволы над крышами соседних домов, обозначая начало храмового, смолисто пахнущего пространства соснового бора.

Вот как здесь есть. Для жизни мирной и полной, под солнцем на редкость для жизни пригодным. Впрочем, в действительности надо бы кое-что подправить, подчистить, подстроить. Вот тогда будет здесь самое что ни на есть подходящее место и не для просто людей, а для форменных ангелов, если такие тут возможны.

Гудит победно кран, скрежещет лебедка, опускается бетонный блок в землю, ложится углом к первому, белеющему в сырой глубине.

***

Молодая листва деревьев бросала сетчатую тень на раскладной стол. Подле стола темнели две хозяйственные сумки. К ним нацеленно устремилась Роза.

– Роза Рустамовна! – крикнул ей тот, кто направил всех к двум кленам. – Зачем вы всё это натащили? Мы же тут чисто символически…

От стола отошел с насупленным видом юнец. Ему вслед моляще голос Розы Рустамовны:

- Ну хоть кыстыбий возьми, Андрей!

- Что? Что? – брошен ей через плечо недовольный отзыв.

Юнец Андрей, покачиваясь тонким корпусом, направился в сторону отца, раздумчиво шагавшего по сухой голой земле к столу. Шел юнец не по прямой, а зигзагами, словно выделывая какие-то па.

Олег сам быстро подошел к Андрею и, приобняв, шепнул на ухо:

– Что, сын? Не нравится бабкина еда?

Припав на мгновение виском к отцовскому плечу, Андрей от него вывернулся и, отступив, буркнул:

– Такое жирное в жизни есть не буду.

– Я тоже так думал, – признался Олег. – А потом ничего, стал. Родственники всё же. Бывает даже вкусно.

***

В спину Олега постучали. Дочь Даша. Со смешливым удивлением она кивала на дальний угол участка. Там на лежащей плашмя двери, в золотистой дымке солнца сидел некто в кепке и болотного цвета куртке. Спокойная, даже скорее застывшая поза, сцепленные руки свешены между колен. Пришельца поливал с предзакатной силой жар солнца. Но отрешен от этого жара пришелец. Солнце палило мимо него. Он словно пребывал в недоступном светилу пространстве, и кожа его была землистого цвета, на такую загар не ляжет.

– Что вам здесь нужно? – не очень дружелюбно спросил Олег, приблизившись к незнакомцу.

Тот поднял на него глаза. Были они жестко-светлые, как кварц.

– Да вот пришел, думал – к себе, а дома тут уже нет. Мать у меня здесь жила.

Он перевел взгляд за спину Олега. В их сторону поспешно двигался Михаил Семенович. Быстрота шага с трудом ему давалась из-за его солидной тучности.

Пришелец снова посмотрел на Олега. Холодновато-тусклым был его взгляд.

– Ладно, пойду я, – словно сжалившись, заявил он. – Всё равно ничего не поделаешь.

Хлопнув себя по коленям, он поднялся.

Пусть идет на все четыре стороны. Или надо кое-что всё-таки прояснить?

– А вы кто будете бывшей хозяйке этого участка? – осторожно спросил Олег.

– Кого имеете ввиду?

– Ларису Викторовну Конягину.

– Брат.

– Значит, у нее был брат, – констатировал для себя этот факт Олег.

– Почему – был? Вот он – я, Валентин Конягин.

– Откуда вы взялись? – Грубо получилось, но уж как получилось.

– Издалека, – уклончиво ответил Валентин. – Ну я пошел.

– И что? Будете оспаривать? – не мог не уточнить Олег.

– Что?

– Продажу участка.

– А могу? – с усталой язвительностью осведомился Валентин.

– В каком-то смысле, – вглядываясь в него, произнес Олег. – Я – юрист, поэтому сразу могу сказать: у меня оспорить – шансов никаких. А вот у вашей сестры можно, часть денег от продажи.

– Да? Ладно, разберусь. Спасибо за консультацию.

Валентин взял рюкзак, стоявший у него за спиной, и поднялся, закидывая его на плечо. Сделал он это с такой притягательной ловкостью и свободой, будто был все еще молод и красив. Сквозь потрепанность его облика проступило нечто на удивление привлекательное.

– Значит, вы не знали, что дом вашей матери продан? – неожиданно озаботился Олег.

– Виноват. Не писал ей. Вот и не знал.

– И куда вы теперь?

– Посмотрим.

– Если что, можете переночевать здесь в бытовке, – как-то бесконтрольно вырвалось у Олега.

– А вам не страшно?

Валентин поставил рюкзак на землю.

– Мне? – растерялся Олег.

Крупный сухой рот пришельца слегка двинулся в усмешке. Он достал сигарету, щелкнул бензиновой зажигалкой и, сделав глубокую затяжку, выпустил клуб дыма.

– У меня в поселке крестная. Авось жива.

Он снова закинул рюкзак на плечо и неспешным шагом направился с участка.

– Если крестной нет, – крикнул ему вслед Олег, – приходите сюда! Я предупрежу!

– Ты что! – хватая за локоть, осадил его подскочивший Михаил Семенович. – Знаешь, кто это?

– Брат Ларисы Викторовны. – Олег отстранился от тестя.

– Он сидел в тюрьме. По касимовскому делу. Золото воровали с нашего ЗЦМа. Около двухсот человек с завода посадили. Сколько этот Конягин получил, точно не знаю, но много. Его сестра думала, что он окончательно пропал.

– Я говорил с ним. – Олег приподнял лицо к солнцу, до чего славно греет. – Вполне адекватный мужик.

– Кто сидел, да еще такой срок, – негодующе вспух Михаил Семенович, – к нормальной жизни уже не пригоден! Видел я таких! У меня в Касимове в автосервисе пробовали работать. Ты-то с ними только в зале суда, а я по жизни их знаю, – заявлено было зло и категорично. Потом с хитроватым прищуром пошло устрашение. – Таких, сколько ни корми, всё голодными волками смотрят. Я-то знаю, навидался, что с людьми делается даже после пяти лет отсидки, а этому Валентину наверняка все десять влепили. Органы были тогда страшно злы. Такие дела у них под носом с золотишком делались. Да еще у некоторых из них самих нос оказался в пушку. Чумовое время было. Так что зря ты с этим Валентином как с нормальным.

***

Валентин вытянулся на кровати, и его твердые белесые глаза уставились в потолок. Зачем после стольких лет приехал? Отрезал ведь себя от этого места в первый же год тюрьмы. А вот неделю назад поднялся из оставшегося теперь далеко за Уральским хребтом поселка и оказался на станции Таксимо. Сел на поезд и сюда явился. Без всякой тоски по здешним местам или какого-то желания наладить тут свою жизнь. Ничего такого и в помине нет. И виниться тут не за что. Делал то, что возможно было тогда делать. Сам выбрал, как выживать, – сам и получил то, что за это давали. По справедливости или нет – такой вопрос не возникает. Валентин усмехнулся – этот вопрос для другой жизни.

***

Закладку будущего дома семейство отметило в узком кругу в ресторане с пожеланиями благополучия и процветания. Теперь Олег сидит на кухне своей рязанской квартиры, утомленный и немного раздраженный от выпитого и съеденного. Чтобы привести себя в норму, позвал сестру присоединиться на чашку кофе перед сном.

Сестра с терпеливой снисходительностью смотрит на своего взрослого младшего брата и слушает его голос. Создан этот голос чуть рокочущим, бурунчивым, будто прошедшим через скрытые у него внутри пороги. Речь Олега должна идти сейчас приглушенно, чтобы не привлечь внимание его жены. Журчит Олегов голос о предполагаемом будущем его детей. Журчит переменчиво, то с досадой, то с обожанием. Рассуждения его идут о том, кто из троих на что, может, будет годен. Будущее не то, чтобы страшит, но ощущается перед ним некоторое бессилие. Нет, конечно, делается всё, чтобы как-то застраховаться, особенно ради детей. Но будущее всё время меняет свой облик, и нет уверенности, что именно надо делать сейчас, чтобы быть к будущему готовым. Только ведь успеваешь приноровиться к одним порядкам, как возникают другие.

Олег неодобрительно хмыкнул, а сестра шумно вздохнула. Хоть бы прикоснулась утешающе к своему младшему братику. Умела же раньше проявлять сочувствие. Показал же он ей свою ранку, там – бо-бо, а сестра только поверхностно, без всякого облегчающего воздействия скользит по нему взглядом, потом вообще отворачивается. Глядя в сторону, заговаривает о своем. Голос дан этой женщине, тонковолосой, светлокожей и худощавой, несоответствующий ее облику – хрипловато грудной и низковатый.

Говорит она, что сейчас у них в заповеднике жуткий переполох. На Бабьем болоте уже несколько дней то и дело поднимается страшный гвалт и крики тамошних обитателей. И непонятно пока отчего. Что их всех всполошило, определить не могут. Гоняют сотрудников туда-сюда проверять территорию. Трясут весь заповедник. Боятся, предполагая то ли эпидемию, то ли нашествие неуловимых браконьеров, то ли появление новых хищников. Невозможно сосредоточиться на своем деле. Нарушены размеренность и порядок в работе. А ведь ради них, ради устойчивости и предсказуемости заведенной там жизни бросила она город и переехала туда. Так было отрадно наблюдать естественное течение природной жизни, в которой всё происходит в положенное тому или другому время…

– Неужели заповедник пропадает! – жестко простонала сестра.

– Прекрати паниковать, Ирина! – с раздражением шикнул на нее Олег. – Ничего у вас там не пропадает. Просто какие-то происходят перемены. Приспособится этот ваш заповедник, и всё успокоится. Только не надо ныть. И чего ты такой стала!

Да, теперь уже не найти в старшей сестре той основательности и устойчивости, что когда-то, в пору его взросления ощущались как надежный тыл… Стала черствой даже к нему, младшему брату. Не говоря уже о ее собственном сыне. Тут у Олега не могли не промелькнуть перед глазами мордашки собственных детей. Их-то он никогда так не бросит, как сделала сестра Ирина со своим сыном. Оставила его, умчалась в заповедник, когда у парня был самый сложный момент выбора пути после школы. А она в это время только дергала его звонками из своей глуши и ничем реально не поддерживала. Никита и сейчас еще не в том возрасте, чтобы оставлять его без родительского участия и бросать одного выживать, тем более в таком месте, как Москва.

Ирина с грустью покачивалась на табуретке и вдруг тихо и мечтательно пропела:

– Всё будет хорошо. Когда вернусь, в заповеднике будет уже тихо, всё утрясется.

***

Взвизг телефона. Вздрог расслабившегося тела. Визжит сигнал, выдергивает Ирину из затинного покоя размышлений о предстоящем дне отдыха. Кому-то на том берегу неймется.

Перекинут мост – соединение. И тут настораживающая неожиданность – возник на другом конце голос того, кто мог так настойчиво звонить единственно, если что-то срочное надо сообщить из Москвы. А это могло быть только о сыне. Звонивший – один из немногих земляков Никиты, с кем он постоянно встречается в Москве.

И сразу вырвался вопрос: что-то с Никитой? Нет? Всё в порядке? Просто так звонишь? Повидаться? С Никитой точно всё нормально? Не язви! Конечно, можно хотеть просто увидеться. Только на тебя это не очень похоже. Ты ведь стал таким деловым! Ну да, понятно есть разные с людьми отношения. Да, у нас давние. Сколько, сколько не виделись? Надо же, подсчитал. Хорошо, приезжай через час…

Нарушен приятный ритм дня. Разбит вторгшимся московским рязанцем. Был когда-то школьным товарищем брата. Теперь, надо понимать, – покровитель сына. Через него Никита, как говорит, нашел работу и завел нужные знакомства. Опекает этот сирота рязанский теперь Никиту. А сам когда-то отвергал все попытки старшей сестры школьного друга ему покровительствовать, хотя рос без отца, без матери в семье наверняка бесчувственной к нему тетки. А ведь от сестры друга, кто старше на целых четыре года, мог бы тогда получать совершенно бескорыстную заботу и поддержку. Была в состоянии по-матерински его ободрять и обихаживать. Ну и что, что в школе прекрасно успевал! Зато какой зажатый был, бычливый. Так и хотелось погладить его по горбившейся спине, расслабить, чтоб раскрылась его замкнутость, спала суровость с хорошего, милого лица. Но нет, не это тогда ему нужно было.

И вот вдруг сам напросился на встречу. Что? Может, случилось упасть с московских высот и понадобилось сочувствие и поддержка? Так ведь не получит! Всё, выдохлась. Это тогда, двадцать с лишним лет назад было, чем насытить нуждающегося. Теперь бы самой от кого-нибудь подпитаться.

Открылась дверь. В проеме обрисовалось погрубевшее, подсушенное временем, но вполне узнаваемое лицо. На лоб мыском сходят коротко стриженные седеющие волосы. Глаза, как и прежде, круглые, будто очерченные циркулем, матово-карие, но без раздражавшей когда-то, по-мальчишески дерзкой, уязвимой чувственности. По цвету и форме глаза те же, хотя уже тысячу раз сменили все свои клеточки. Смотрят теперь с легкой снисходительностью ко всему, что бы перед ними ни оказалось.

Что ж, пусть так. Пошла медленно следом. Этот Антон Уваров, говорят, стал весьма успешным айтишником, где-то что-то программирует. И, по словам Никиты, любит продвинутые тусовки. Но, видимо, всё-таки больше корпит над компьютером – сутуловат. Хотя выглядит неплохо. Надо ему первой выдать какой-нибудь глупый вопрос.

– Ну как там в Москве?

Воспринял вопрос всерьез и дал пространный ответ:

– Да по-разному. То обожжешься, то что-нибудь дельное получается. Но в целом я доволен.

Смотрит на Ирину внимательно и отстраненно, скользит взглядом по всему ее облику. Скрыто в ней то, что хранит его память. Есть сходство с тем, что было, – то же удлиненное, чуть покрытое веснушками лицо, тонкие, слегка вьющиеся волосы, небольшая твердая грудь и узкие сильные руки. Свесила их с подлокотников кресла, а загорелые худые ноги, скрестив, поджала.

– Вот приехал – захотелось немного в провинциальной тишине передохнуть, – вглядываясь в Ирину, сообщил Антон.

– Думаешь, тут в Рязани тихо?

– А что, разве шумно?

– А то нет!

– Так ведь рядом заповедник, – с наигранной наивностью удивился Антон. – Ты же теперь там. Вот где уж точно полная тишина и покой.

– В заповеднике идет серьезная работа, – сердито парировала Ирина.

– Ну да – ходишь, бродишь, наблюдаешь. Любопытно?

– Бывает невероятно любопытно, – огрызнулась Ирина.

– А про нашего Никиту тоже ведь любопытно, верно?

– Что ты имеешь в виду? – насторожилась Ирина.

– Ну как же! – Чистое гладкое лицо Антона выразило недоумение. – Он же собрался жениться.

– С чего ты решил?

– Ты, что, не знала? – Антон с довольным видом откинулся на спинку дивана. Подержал пристальный взгляд на когда-то, очень давно возбуждавшей его женщине. Теперь не то, и не та она. Теперь сила на его стороне, это он может сейчас ее пожалеть и сказать, что, наверное, не так понял намерений Никиты, и, может, он вовсе и не собирается жениться.

Ирина удовлетворенно посветлела. В ней даже появилась какая-то смешная величавость.

– Вот, вот! Я бы знала! – наставительно заметила она.

– Хотя, с другой стороны, – засомневался Антон, – Никита просил у меня денег взаймы. Сказал, что не хватает на кольцо с брильянтиком для одной хорошей девушки. Обычно такое кольцо нужно, когда собираются делать предложение…

Ирина вскочила на ноги и жестко прошлась по комнате. Усмехнувшись, вернулась в кресло.

– А ты? Давно это дело сделал? Женат? Дети?

– А как же! – Лицо Антона округлила напускная простоватость. – Само собой. Отдал дань этой природной потребности.

Он прислонился затылком к верху дивана и, прикрыв глаза, опустил на лицо холодноватую невозмутимость.

– Дети уже почти взрослые, – оповестил он Ирину. – Так что всё нормализовалось. Да. Вот так. – И застыл с прикрытыми глазами.

Внезапно броском распахнул их на Ирину и несколько взвинченно и колко спросил:

– А ты? Как у тебя с мужем?

– Нормально.

– Он тоже в заповеднике?

– Нет. Он тут, в Рязани.

Антон смешливо вылупил глаза на Ирину.

– А ты там, в заповеднике.

– Ну и что?

– Я-то считаю, что ничего.

– Вот и помолчи...

Антон рывком поднялся с дивана и подошел к окну.

– У меня квартира в Москве на двадцатом этаже.

– Неужели? И что же оттуда видно?

– В основном небо.

– Скучновато.

– В самый раз. Дает мозгам отдохнуть.

– Нуждаешься?

– Теперь намериваюсь с госслужбы совсем отбыть в свободное плавание. Скоро откроется возможность. Будем делать софты для роботизированных систем.

– Вот оно что. Значит – роботы. – Ирина вроде всё устало поняла.

– А если пойдет так, как предполагается, – в голосе Антона вдруг откуда-то взялась слабо рокочущая угроза, – то будут созданы универсальные нейронные сети. Всё к тому идет. И настанет момент, – теперь вроде как в шутку спрогнозировал Антон, – когда появится новое усовершенствованное население планеты.

– Сумасшествие, – со смешливым ужасом определила Ирина.

– Нет, новая реальность... Нужно исключить психику, и тогда дела пойдут без срывов.

***

Антон Уваров был доволен удачей – хотел повидать давнего приятеля и вот встретились на дороге.

Оказались в ближайшем подвальном ресторанчике.

Двое за столиком перегнулись слегка через него друг к другу, движимые обоюдно возникшим притяжением.

Ну как ты? Да по-всякому. Понятно. А ты? Да все вроде ничего. Москва не зажимает? Прорвемся. Конечно.

Откинулись на спинки стульев, посмеиваясь. Хорошо, что встретились. На столе появились тарелки с бордово лоснящимся борщом. Склонились над ними. В ход пошли ложки и рюмки. Отяжелев от съеденного и выпитого, они снова откинулись на опору за их спинами и, словно заново увидев друг друга, цепко вгляделись.

– Дом, значит, строишь? – спросил Антон.

– А что? Вполне естественное желание иметь жилье, где можно собрать всю семью под одной крышей, и где каждому будет свое личное место.

– Дурацкая идея, – нервно хмыкнул Антон. – Никому это не нужно. От твоей затеи лучше никому не станет. – Тут Антон пыхнул на Олега едким взглядом. – У тебя в голове засели наивные понятия о семье, и ты изо всех сил пытаешься всех под них подмять.

– А что ты злишься? – Олег постарался улыбнуться.

Антон тоже оскалился в улыбке. Вскинув голову, снисходительно пояснил:

– Я просто трезво оцениваю теперешнюю жизнь. Может, раньше и надо было сбиваться в кучу, чтобы выжить, но теперь такой необходимости нет. Все теперь обросли всяческой техникой и приспособлениями для своей безопасности и удобства, и особой нужды в других людях нет. Ну или, по крайней мере, она существенно ослабла.

– Ты так думаешь? Ну давай! – ровным тоном разрешил Олег. – А мне лучше в окружении живых людей.

Антон хмыкнул, пожав плечами. Размеренным холодным тоном спросил:

– Не понимаю, зачем тебе столько сил и средств вкладывать в свой собственный дом? Люди становятся всё более мобильными. Нет нужды в каком-то семейном гнезде. Я вот в Москве уже четыре квартиры сменил и вполне доволен. Это у кого нет средств, должны сидеть на одном месте.

***

– Плохо твое дело, Олежка, если будешь вникать в людские пакости, – с усмешливым сочувствием заявил Антон. – Я-то стараюсь поменьше иметь дело с людьми.

– И как? Получается? – Олег устало подпер голову рукой.

– Двое сотрудников и всё, минимум живых контактов.

– Это что за работа у тебя такая?

– С интеллектуальными системами. Всем на счастье работаем над искусственным вариантом человеческого интеллекта, высокоразвитого и свободного от всякого человеческого дерьма.

– Ух ты! – кисло восхитился Олег. – Понятно – киборги, роботы. Прекрасно. Хотя до вас тоже занимались усовершенствованием человечества. С жутким треском провалились. Теперь вот вы взялись за это дело. Ну, флаг вам в руки, спасители человечества.

Антон снисходительно на эту тираду покривился, а потом выпалил:

– А сам ты, знаешь, кто?.. Ага, вот! – Выскочило слово, когда-то застрявшее в мозговых извилинах: – Золотарь!

– Это в каком смысле? Что я золочу?

– А в том смысле, что с дерьмом дело имеешь.

– Ну что поделать. Все мы его в себе носим.

***

– Еще и фотографии твои старые ему показывала. Не много их, но уж сколько ты давал. И школьные, и студенческие, и семейные. Что? Разве плохую ты жизнь вел, пока этот проклятый завод не появился? До того ты жил, как все. А тут с этим золотом у ваших заводских крыша поехала. Хорошо жить захотели. А когда мы хорошо жили? И ничего. А тут вдруг такое!

Да уж! Пошла тогда ломка: наркотик уравниловки отменили, а ведь на нем сидели почти поголовно. А тут раз и его перестали давать. Вот и наступила ломка. Что делать? Ничего ведь взамен не дали. И вот в этот момент и начал действовать ЗЦМ. Там золото текло в изложницы рекой. Как гальванический элемент сработал этот завод. Осмеливаться стали работники на зажиточную жизнь. И в результате огромное их число село в тюрьму.

– Знаешь, что отец Василий сказал про то, что ты десять лет отсидел? – Варвара Тихоновна со скорбной неприязнью подергала ртом. – Что так ты за нас всех пострадал. Во как рассудил! Что, мол, так ты расплатился за то, что бандитам дали власть над городом и что выход из нищеты правильный не видели. Ты бы сходил к отцу Василию. Может, он что-нибудь дельное тебе подскажет. Надо же тебе как-то налаживать жизнь.

– Ничего не надо, – с мрачным равнодушием Валентин уставился в какую-то точку у плинтуса.

– А на что жить будешь?

– Жить? Придется как-то. – Валентин вскинул на крестную холодно искрящийся кварцевым блеском глаза и жестко хохотнул. – Нагрузка у меня, видно, такая – жить.

***

Ирина растерянно обвела округу глазами, словно ища, за что уцепится взглядом. Но всё вокруг было таким примелькавшимся, обычным, что тоскливость только усилилась… Если Конягин уйдет на дальний кордон, не останется никакой надежды вернуть его к полнокровной жизни. Не будет возможности с ним видеться и пытаться привести его в чувства. А сейчас здесь под ее присмотром он хоть немного оттаивает. Когда просишь его чем-то помочь, всегда отзывается. Чинил недавно крыльцо, потом на чай согласился зайти. Разомкнул молчун за столом уста и какие-то человеческие слова произнес – о зубрах заповедника. Смешно немного, что только о них и смог что-то сказать. Похоже, зубры – единственное, что вызывает у него отклик. Иногда прикоснешься к нему, проведешь рукой по его отвердевшей, как камень, спине, не отдергивается, но и никакого отзыва. Ничего не чувствует? Спящий красавец. Омертвел.

***

Умница Серафима ничего не поняла. Она упорно повторяла, что, если Валентин хочет на кордон, то значит, у него есть на то причины. Если посчитают, что он подходит для работы там, то пусть туда идет. И нечего против этого интриговать.

– Но как ты не понимаешь, что там, на отшибе он совсем одичает! – возмутилась Ирина. – Тут он хоть со мной немного общается, а там вообще человеческий язык потеряет.

– Это тебе нужно, чтобы он тут был. Не ему. Тебе хочется его для себя одомашнить. Своей опекой собственную власть над ним утвердить. Если не любовь, так хоть зависимость от него получить.

***

Конягин пребывал в движении по дороге, как и Ирина. Но шел в противоположном направлении. Он шел к реке Пре.

Древнее племя многие века назад так назвало эту реку. Позже с Запада на ее берег пришли люди другого племени. Потеснив местных, изменили многое, но название это оставили. Вот и Ирина, с этим племенем связанная, тоже звала эту реку Пра. Правда, вело к ней Ирину совсем другое желание, очень простое – встретить там Валентина.

Он стоял на краю обрывистого утеса. Ирина приблизилась к Валентину с вопросом: «Не помешаю?» Ответом было молчание. Ирина встала рядом с молчащим и направила взгляд туда же, куда смотрел Валентин – на противоположный низкий в зарослях ивняка и ольхи берег. Поверх этой низины все огромное пространство занимало принимавшее фиолетовый оттенок, вечереющее небо.

Ирина скосила взгляд на Конягина. Каменный гость. Стоит чудно вылепленный на краю крутого мыса, притягательный и карающий молчанием. От этого его безмолвия можно и самой окаменеть. Разбить надо это тягостное наваждение. Хотя бы вот такое спросить: «Как прошел день?»

На это – медленный жесткий поворот шеи, холодный удивленный взгляд и неопределенный хмык. Не густо... Ирина легким поглаживанием прикоснулась к конягинской руке.

– Вас здесь в центральной усадьбе ценят, уж поверьте, – ласково проговорила она. – Скоро добьемся для вас комнаты в общежитии.

– Спасибо, не надо, – с неприятным спокойствием произнес Конягин. – Меня переводят на дальний кордон.

Ирина сжалась и жалобно выговорила:

– Зачем?

– Шли бы вы домой. Холодает. – Конягин скользнул взглядом по Ирине и отвернулся.

– Почему вы решили уйти на дальний кордон? – не унималась Ирина. – Там подолгу бывает, что нет связи, особенно зимой.

– Меня это устраивает.

– Вам неприятно общение с людьми? Затаили какую-то на них обиду? – осмелела Ирина. – Но ведь это люди помогли вам сюда устроиться. И я, поверьте, ваш искренний друг.

Валентин повернулся лицом к Ирине. Приник плотным сочувственным взглядом к ее глазам, подержал так с чуть пробивающейся теплотой, а потом его взгляд потух до полной непроницаемости.

– Предпочитаю быть подальше от разборок.

– Какие у нас тут разборки? – негодующе всколыхнулась Ирина.

– Ну я пойду. Кое-какие дела. – Валентин взял руку Ирины.

Она замерла и не почувствовала, что он что-то крохотное вложил ей в руку.

Широким, чуть подпрыгивающим шагом Конягин спустился с обрыва и углубился по едва заметной тропе в заросли. Ирина судорожно сунула руки в карманы куртки, из одной из них выскользнул маленький бумажный комочек и забился на самое дно.

Вот и всё. Ничего теперь не поможет. Валентина не проймешь, не приобщишь, он не приручаем. Горько.

***

На середину стола Серафима водрузила большую миску исходящей паром, белоснежной картошки. К ней подала купленную Ириной селедку, щедро посыпав ее зеленым луком. И еще – обжаренные до румяной корочки толстые куски вареной колбасы. Простая еда не мешает разговору. Говорили, правда, только Серафима с Антоном. Ирина отрешенно ковырялась в тарелке, раздвигая размятый картофель к ее краям. Освобождалась середина, Ирина уставилась в нее взглядом, будто по ней прокатилось яблочко, и теперь Ирина что-то там углядела.

– А тебе как это, Ирина? – оторвала ее от этого занятия Серафима.

– Что? – тревожно встрепенулась Ирина.

– Вот Антон говорит, что таким, как мы с тобой, в будущем не будет места.

– Не это я говорил! – возразил Антон. – Я просто хотел сказать, что, если развитию технологий ничего не помешает и никакая глобальная катастрофа не случится, то определяющим жизнь общества станет разделения людей по их способностям владеть высокими технологиями. Но самое главное, к чему мы прилагаем усилия, должна сложиться такая система, при которой управлением будут заниматься искусственные нейронные сети. Тогда дела будут вестись четко, продумано и эффективно.

– Это почему же? – ворчливо усомнилась Серафима.

– Да хотя бы потому, что искусственные нейронные сети не подвержены эрозии от страстей и инстинктов! – Антон чуть задыхался, но выпускал слова твердо, с напором. – Избежать полного раздрая и хаоса можно только, если передать функции принятия решений интеллектуальным машинам. Вот, в чем спасение от нынешних идиотизмов.

– Ничего не скажешь, замечательная идея, – снасмешничала Серафима.

Ирина откровенно зевнула. Антон бросил на нее пронзительный взгляд.

– Ну, если к тому придет как-то само собой, – рассудила Серафима, - то значит это неизбежно, как смерть...

Серафима отерла выступившие над верхней губой капельки пота и бросила Ирине:

– А что ты такая скучная? Тебе и раньше всё это Антон наговаривал? Надоело уже?

– Мы с Антоном не так часто видимся. Я была даже удивлена, что он решил приехать в такую даль, чтобы увидеть, как я тут живу.

– Ну что, увидел? – обратилась Серафима к Антону.

– Кое-что увидел. И знаете, что понял: такие заповедники нужны так же, как какие-нибудь музеи. У вас ведь здесь сохраняется то, что в других местах обречено на исчезновение. Природный заповедник – это вроде музея прошлого Земли.

– Прошлого?! – взорвалась Серафима. – Это же катастрофа, если наша природа останется в прошлом. То, что в ней творится, и есть подлинная жизнь, а не ее суррогат.

– Под суррогатом вы что имеете в виду? – снисходительно усмехнулся Антон. И получил в ответ то, что, видимо, и ожидал.

– Эти ваши виртуальные реальности! – подергивая головой, заявила Серафима. – Киберпространства – вот это и есть суррогат, где живой человек уже не живой человек.

– Так ведь этот, как вы говорите, суррогат, а я называю – расширенная реальность, может дать человеку гораздо больше удовлетворения, чем реальная жизнь Человек будет получать там удовольствие, а не страдать.

– А вам бы только, чтоб послаще было да поприятнее, – пробурчала Серафима.

– Так это ж в природе человека, вашего любимого живого человека – любить сладкое и интересное. Даже ваши животные разве не любят сладкого, не любопытны, не движимы интересом?

– Это у них ради выживания, а у вас ради развлечения.

– Человеку нужны развлечения тоже ради выживания.

– Губят человека ваши развлечения!

– Нет, спасают.

– Губят! – сердилась Серафима.

– Спасают! – веселился Антон.

– Губят.

– Спасают.

И тут Серафиму тоже начал разбирать смех.

***

Ирина до своего ухода весной из заповедника так ни разу с Конягиным не встретилась. И можно сказать, что она его из головы выкинула. Не стал он для нее кем-то таким, кого можно было бы держать в любовной памяти как дорогой, хотя и не осуществленный проект. Обнаруженный в кармане куртки бумажный комочек, попавший туда во время давней встречи с Валентином на берегу Пры, Ирина, не задумываясь, что это такое, просто выкинула. Случилось это у реки, и комочек попал на ее дно. Вода размочила бумагу, комочек распустился, и в песок ушел маленький золотой самородок.