Будьте осторожны с таинственными портретами

Чуден Днепр… Антон Иванов. Переправа Н.В. Гоголя через Днепр. 1845. ГТГ

Разные реки, разным наполненные, вечно текущие. Сила воды, некогда давшая реальность и силу жизни, превращается в энергию информационного потока, смывающего всех, вбирающего всё. Чудно мерцают «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя. Вспыхивают звезды фантазий, и даже нечисть одомашнена. Чуден и Днепр – при летней ли ночи, при свете ли дня.

Гоголь запускает птицу фантазии. Из бесконечно текущих рек информационного потока необходимо выбрать главное – то, из чего получится сложить образный строй грядущей книги. Метафизические толчки или подсказка рождает поэму? Сказанное Пушкиным было как будто просто: ну, перепутали с важным чиновником фитюльку, ну, придумал некто скупать души, дабы заработать капиталец. Посеянное в душу Гоголя дало немыслимые всходы: даже люди, прочитавшие за жизнь 10–15 книг, будут относиться к «Мертвым душам» с теплом. Поисковик, чье название похоже на фамилию Гоголь, даст бессчетно ссылок, и лукавая улыбка Николая Васильича свидетельствует о знании грядущего.

На кого больше похож ваш сосед – на Манилова или на Собакевича? А вы сами? В каждом сокрыт целый спектр: от остро негативной, пергаментной скукоженности Плюшкина до неистового завирального размаха Ноздрева. Только Муразовы не встречаются. Потому и не состоялась вторая часть, не вышло, не выписалось чистилище. А рай, легший суммою рассуждений-ощущений в «Выбранные места из переписки с друзьями», оказался столь же мистическим, что и у Данте, поэма которого бралась за образец.

В римском трактире некто подсказывает Чичикову идею, как разбогатеть. И кьянти мерцает в стаканах, и бродячие музыканты поют на улице. Так начинается булгаковская инсценировка «Мертвых душ» – «Похождения Чичикова, или Мертвые души», сценарий Михаила Булгакова по мотивам поэмы Гоголя.

Будьте осторожны с таинственными портретами: они имеют тенденцию ночью оживать. Портреты современности перекликаются с образами Гоголя. Только Чичиков в наши времена не воспринимается подлецом: ну хочет человек разбогатеть. Так в наше время и покруче аферы заворачивают. К тому же Чичиков – щеголь, и приятной округлости. Иное дело Петух Петр Петрович – единственный, пожалуй, персонаж из того, что сохранилось от второй части, который не уступает героям первой. Какова метафизика еды! Даже не еды, а обжорства. Упоенного, раблезианского, фантасмагорического.

Сам Иван Андреевич Крылов был бы счастлив заехать в имение Петра Петровича. Неизвестно, стал бы читать тому басни, но должное обеду из бессчетного количества блюд отдал бы. Поисковик мерцает, Гоголь, как будто подаривший ему название, улыбается. Впрочем, во дворике дома, где завершилась земная линия классика, памятник скорбен, что вполне подходит Гоголю периода «Выбранных мест…». Скорбь сочится: как грустно жить на свете, будь вы господами, или не очень. Как бы мощно ни мчалась тройка, цель все так же далека, и сформулировать ее – глобальную – трудно, не говоря уж прийти. Остается лукавая улыбка великолепного, таинственного Гоголя, щедро поделившегося с грядущим. В том числе и фамилией.

* * *

Какие кошмары томили его, раздирая душу? Смерть все время рядом. В книгах Гоголя она часто обретает даже и комический излом. Так, умерший прокурор словно и умер для того, чтобы точно обнаружилась, что у него была душа – правда, по скромности своей он никогда ее не показывал.

Пульхерия Ивановна четко говорит о своей смерти, словно увидела ее рядом, знала точно срок, и об одном сожалела: как же оставить дитя свое большое – вечно кушающего Афанасия Ивановича. Они – эта пара, согретая таким примитивным вариантом любви – вовсе не объект сатиры. Домашнее тепло, домовитость, исходящие от них, свидетельствуют просто о жизни – какая уж есть.

Сатира на двух помещиков, поссорившихся из-за гусака, тоже оборачивается сочувствующей интонацией.

Италия, роскошь изломистых улиц, каменные города, небо, выкипающее в золоте солнца. Вино, которое для Италии естественнее воды. Бесконечные макароны с многообразием наполнителей. Да, лучше Италия, но умирать придется в России.

Монументально и вместе, дрожа избытком тела, как студень или желе, выкатывается на сцену городничий: каких пройдох проводил. И на другом полюсе, приближаясь, вибрирует фитюлька – Хлестаков, принятый за важную персону, морок какой-то нашел.

Мы уже выяснили, что в наше время Чичиков был бы героем. А что плохого в Собакевиче? Крепкий такой хозяин. На медведя похож. Плюшкин? Но он просто болен. Коробочка? Банально глупа, мало ли таких. Что в тугой этой людской грозди плохого? Тем не менее они мертвые, они суммарно – ад. Зато какой живой, какой уютный пухленький Иван Шпонька. И как дивно хрустит снег вечерами на хуторе близ Диканьки – особенно под Рождество, да и черт не такой уж страшный.

Гигант Гоголь производит человеческую козявку Акакия Акакиевича. Именно для того и производит, чтобы увеличить меру сострадания в мире. Гоголь верил, что книгами можно изменить мир. Потом изверился.