Татьяна Мельникова - Хочу подчеркнуть невероятную фантастичность этого прекрасного вечера! - с улыбкой заявил писатель Марлен Кораллов на недавней презентации в ЦДЛ новых книг Григория Свирского, много лет как вышедших во всем мире, и только сейчас - в Москве. - То, что Свирский жив и находится здесь, несмотря ни на что, - чудо!..
Григорий Свирский написал в изгнании десять автобиографических романов и повестей. Они переведены на главные европейские языки. Брежневская Москва отлавливала их на таможне, точно наркотики или оружие. И особенно бдительно -парижское издание романа "Заложники" и лондонское - "На лобном месте", книгу уникальную, повествующую о литературе нравственного сопротивления советскому строю: от Эммануила Казакевича, Виктора Некрасова и Веры Пановой до Василия Гроссмана. Эту книгу надо бы изучать в наших школах и вузах!
Петр Николаев, профессор МГУ, так и сказал: - Я на своих лекциях и семинарских занятиях много времени уделял творчеству Свирского. И это всегда вызывало большой интерес у моих студентов.
Марк Розовский рассказал, как в начале 80-х решил поставить на сцене Московского ТЮЗа мюзикл "Рыжик" - по известной книге Алексея Ивановича Свирского. И вдруг эта идея была запрещена... Режиссер доказывал что это -другой Свирский, старый друг Горького, живший в начале века. Но чиновники стояли на своем: о Свирском - ни слова!
- Как же его боялись, если даже однофамилец вызывал содрогание! -воскликнул Розовский.
"Возвращение Григория Свирского" - так назывался этот вечер, потому что после многих лет изгнания писатель возвращается к нам не только теперь уже ежегодными приездами, но и своими книгами, которые издает фирма "Крук". Трилогией "Ветка Палестины", книгами "Полярная трагедия", "На островах имени Джорджа Вашингтона", "Ряженые" и др.
Кто же такой Григорий Свирский?
В 41-м 18-летний студент-филолог, тонкошеий, очкастый, остриженный под "ноль", ушел на фронт. Из окружения под Мозырем командир эскадрильи вывез его, как и других брошенных на произвол судьбы механиков, в бомболюке. В тот час Григорий шкурой постиг, что такое солдатское братство.
Затем был Ржев, где на лесных "аэродромах подскока" наши самолеты то и дело капотировали на грудах занесенных метелью "подснежников" - трупов солдат, в новеньких зеленых ватниках и в серых армейских ушанках, которые ветер гнал-метал по полю... (Выступившая на вечере писательница Елена Ржевская сказала: "Я подтверждаю запечатленную Свирским художественную и жизненную правду того, что мне довелось пережить в кровопролитных боях под Ржевом". Ржевская даже взяла фамилию по названию города, в котором произошло ее страшное боевое крещение...)
Наконец, Северный флот - идущие на дно английские суда, размочаленный бомбами аэродром на краю света.
- Вернувшись с войны, - вспоминает Григорий Цезаревич, - попытался рассказать в своей первой книге о побоище над Баренцевым морем, на дне которого осталось 300% летных экипажей наших торпедоносцев (горела во мне пушкинская строка: "Здесь человека берегут, как на турецкой перестрелке"). Когда затем позволил себе коснуться и других аспектов "гуманизма" и мудрости нашего государства, оно принялось за меня без промедления...
Писателям запомнилось одно яркое выступление Свирского в Большом зале ЦДЛ на представительном собрании литераторов, где в президиуме сидел важный гость - секретарь ЦК КПСС Демичев. Полностью эта речь была опубликована лишь четверть века спустя в журнале "Горизонт", 1990 г., # 3. Вот ее фрагмент:
"...Как-то шли по Осетии с группой альпинистов и туристов. В одном из селений подошел к нам старик и сказал: "Мы приглашаем вас на свадьбу. Вся деревня будет гулять; а ты, он показал на меня, не приходи!" И вот я остался сторожить вещи группы. Сижу, читаю книжку и вдруг вижу: улица селения в пыли, словно конница Буденного мчится, меня хватают и тащат. Жених и невеста кричат: "Извини, дорогой!" - Меня притаскивают на свадьбу, наливают осетинскую водку араку в огромный рог и вливают в меня. Я спрашиваю моего друга, что произошло? Почему раньше я получил "персональное неприглашение", а сейчас потчуют как самого дорогого гостя? Оказывается, мой друг спросил несколько ранее старика, и тот объяснил гордо: "Мы грузин не приглашаем!" Мой друг объяснил, что я не грузин... Тогда старик закричал, что только что кровно обидел человека, и он, этот человек, будет мстить. И вот вся свадьба, чтобы не было мести, сорвалась - и за мной... На другой день старик приходил узнать, простил ли я его за то, что он принял меня за грузина...
Когда кончился маршрут, мы спустились в Тбилиси. Вечером вышли гулять. Подходят два подвыпивших гражданина и что-то говорят мне по-грузински. Я не понимаю. Тогда один размахивается и бьет меня в ухо. Я падаю. Кто-то в подъезде гостиницы кричит: "Наших бьют!" - Альпинисты выскакивают из гостиницы, и начинается потасовка.
И вот мы в милиции. Идет разговор по-грузински. И вдруг ударивший меня кидается к столу дежурного, разглядывает мой паспорт и идет ко мне со словами: "Извини меня, мы думали, что ты армяшка, из Еревана. Идем, будем гулять". Я едва от них отбился.
В нашей группе альпинистов половина была из Прибалтики. Они прекрасные спортсмены. После того, что произошло, мы сблизились. Но когда они о чем-то говорили и мы подходили - они замолкали, а когда я спросил, в чем дело, мне ответили: "Ты же русский". Когда приехал в Москву, узнал, что меня не утвердили в должности члена редколлегии литературного журнала, потому что я еврей..."
Свирский еще тогда пророчески предрек обострение межнациональных отношений в стране с последующими вооруженными конфликтами и развал нерушимого Советского Союза. В той речи он еще и впервые сказал вслух о черносотенцах в рядах Союза писателей и взывал к свободе слова. От него потребовали отречения от своих слов как от клеветнических. Он не отрекся.
Вспоминая то выступление, писатель Юрий Карякин на недавнем майском вечере в ЦДЛ сказал: "Один из самых сильных ударов по цепям, которыми было сковано наше сознание, нанес Григорий Свирский. Свирский первым освободил нас от страха. После его отважного выступления на открытом партийном собрании московских писателей мы вдруг поняли: можно. Не убьют!"
А после того как Свирский еще и осудил вторжение советских войск в Чехословакию, его перестали печатать... В предисловии к "Запрещенному роману" - о космополитическом кликушестве 1948-1953 годов в Московском государственном университете, изданном у нас только сейчас, в 2000-м, Свирский пишет: "Роман был предложен издательству "Советский писатель" и... исчез, как исчезали на Руси люди. Вчера еще держал в руках последнюю сверку, вздохнул облегченно, увидев на ней синий разрешающий штамп Главлита: "В свет. 16.01.1968." На другой день в издательстве объявили: "Роман запрещен. Набор в типографии рассыпан... Где ваша рукопись? Она уже не ваша..."
После 1968 года книги Григория Цезаревича - "Заповедь дружбы", "Здравствуй, университет", "Ленинский проспект" и другие - были запрещены и изъяты из всех библиотек. Зато, как похвалилась сотрудница одной сельской библиотеки, у них было "восемь метров Шолохова и полтора метра Бабаевского!"
В январе 1972 года о Свирском вышло специальное секретное постановление ЦК КПСС, рассекреченное лишь в годы перестройки. В марте того же года Свирский вынужден был покинуть родину... И КГБ достигло своей цели: для молодых поколений России писатель-диссидент Григорий Свирский стал невидимкой...
Бесследно канул в чужой мир? Вовсе нет. Невзирая на все тяготы скитаний по странам и континентам, неистово трудился, стал профессором русской литературы, читает американским и канадским студентам Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского и многих других русских классиков (Из современных там знают только Солженицына, Аксенова и Бродского...) И, конечно, много писал и пишет.
Паковый лед полувекового замалчивания в России трудов писателей-диссидентов пробил журнал "Огонек" Коротича, опубликовав из "Полярной трагедии" рассказ "Лева Сойферт - друг народа" (# 40 за 1990 г.), тот же рассказ и два других в "Библиотеке "Огонька" (# 41 за тот же год). В 92-м в Москве вышло первое издание романа "Прорыв" с предисловием Бенедикта Сарнова. А в 94-м, через 22 года, Григорий Свирский ступил на родную землю...
Сразу неприятно поразило обилие распоясавшихся пьяных, общее какое-то разгильдяйство. "Боже мой! Идет подлинное вырождение" - мелькнула грустная мысль. "А потом я увидел и изменения к лучшему: как много читающего народа в общественном транспорте - это важная примета... А еще я увидел возрастную, так сказать, дифференциацию: старики, увы, нищенствуют, а молодые пристраиваются, работают, выходят на нормальный образ жизни. Приходит новое поколение, которое, может быть, и поднимет Россию..."
Григорий Свирский в курсе всех российских событий, даже когда улетает далеко. В своей последней книге "Ряженые", которую автор называет скандальной, есть и про кавказскую Чечню (глава "Страсти по Сергею Ковалеву", где впервые публикуется долго замалчиваемое интервью известного правозащитника), и про "еврейскую Чечню" в Израиле, правду о которой тщательно скрывали много лет...
Как уже было сказано, все книги Григория Свирского автобиографичны. Героиня повести "Казачинский порог" - "У дверей обернулась, спросила тихо:
- А вы правда писатель?
Я улыбнулся ей:
- Это станет ясно лет эдак через пятьдесят".
