Категория времени

	Юрий Трифонов.

Из этого ряда выпадают лишь два первых романа Трифонова, наименее читаемые: "Студенты" и "Утоление жажды".

Какой-то остроумный человек определил, что такое соцреализм: это зеркальце, которое на вопрос партии: "Кто на свете всех милее, всех румяней и белее?" - отвечает: "Конечно, ты, дорогая партия, всех румяней и белее..."

Первый роман Юрия Трифонова "Студенты", удостоенный в 51-м году высшей государственной награды - Сталинской премии, был, бесспорно, плоть от плоти. Нет, Трифонов не хвалит в нем огульно партию - он создает миф о новом человеке, который, даже если он не существует вовсе, должен быть, ибо существование страны и мира зависит от наличия или появления этого человека: честного, героического, исполненного пафоса переустройства мира новым, в общем, гуманным образом. Да, выправляет и страхует от ошибок - партия, но в романе она выступает как невидимый арбитр, средоточие последней правды, инстанция настолько "высшая", что уже едва ли материальная и от мира сего, никак реально в романе не участвующая. И, однако, заставляющая большую часть персонажей быть честными и праведными.

Потом Трифонов назовет время написания таких романов "периодом бесконфликтности". То есть выступит против самого себя.

Роман "Студенты" похож на фильмы тех лет: люди без полутонов, подчеркнуто полноценные, физически и духовно - они сильны, спортивны, отзывчивы, много читают и занимаются в кружках. Идеал калокагатии в деле.

Единственная причина конфликта: лицемерие, приспособленчество, карьеризм, равнодушие к энтузиазму коллектива, индивидуализм. Мудрецам тех лет казалось, что индивидуализм и карьеризм - одно и то же. Право на личную жизнь и невовлеченность назывались ущербностью, если не злом. Студенты - это горящие энтузиасты в обстановке горящей и преобразующейся жизни. И впереди будет лучше и лучше. Оптимизм без всякой оглядки на западные культурные и жизнеобразующие модели, чего так много будет в хрущевскую оттепель, но с оглядкой на ценности отечественные, в том числе классическую русскую литературу.

Трифонов действует безошибочно: его герои уезжают на лесозащитные станции, создававшиеся как раз в то время незабвенным Лысенко - и на все лады мечтают быть "на передовой". Юноши и девушки, не различая полов, рвутся в самое трудное и далекое место на карте, созидая свое и общественное будущее.

Хорошо виден рост автора как беллетриста: если в начале романа он школьник, то в конце - мастер. Совершенство письма совпадает с возросшей "конфликтностью" сюжета, когда могучее, но мягкосердечное и излишне терпеливое добро ступает на тропу войны с не очень большим злом. Но во всей этой аллилуйе, где даже и "зло" почти что и не зло, надо думать, помимо воли автора мелькает мысль, что не все так просто и что, может быть, методы расправы государства с ошибающейся личностью слишком круты.

Борьбу с негодным человеком завершает комсомольское собрание. Вроде бы цель хорошая - разоблачить проходимца. Но как: "Так жить мы тебе не позволим!" Может быть, в отсутствие дуэлей это был единственный способ одолеть негодяя внесудебными методами. Так должны были действовать честные люди, честные комсомольцы. Вообще, сцена "суда" удалась Трифонову. Негодяи у него очень удачно защищаются, апеллируя и к здравому смыслу, и к свободе, и к праву личности на частную жизнь. Они одиночки, на которых напал коллектив и бабачит этим тупым "не позволим!". Их помимо воли жалко. (Теперь с ними сюсюкаются, теперь им все сходит с рук.)

По раннему Трифонову выходило, что коллектив обладает какой-то правдой и всегда может отличить истину от лжи - и на этом основании судить и даже "чинить расправу". Это потом он поймет (да и мы все поймем), что этого идеального коллектива не существует вовсе и в массе все равнодушны, трусливы или предвзяты, а по отдельности - порочны и что прав-то оказывается одиночка, отщепенец. Эта мысль и принесет автору славу.

А пока он выстраивает гармоничную систему своей утопии. Он находит в ней место даже красоте: она помогает в преподавании в школе. Венчает роман первомайская демонстрация, где под общие песни происходит единение душ. Даже природа заодно с людьми - солнце! Бывшие враги обнимаются, осуществляется тот самый идеал соборности. Еще немного - и начнут воскрешать мертвых. Так кончается роман.

Что бы ни писал Трифонов - он прежде всего морализатор. От всей религиозной этической системы он оставил одно - необходимость добра. А от всей человеческой (дворянской) - требование чести. Герой Трифонова стремится быть благородным и возвышенным - значит, в конце концов проигрывает.

Не исключено, что критический пафос позднего Трифонова - это не только "прозрение", но и "консервативная критика" с точки зрения идеалов 20-30-х годов, того романтизма и оптимизма, что долго еще были дороги автору.

Сталин и пришедшие на смену вожди растоптали тот оптимизм, выхолостили ту веру. Они стали строить государство и мир без веры, но и без личной свободы и даже личной пользы. И государство стало монстром, так или иначе пожирающим личность. Будни иссушили праздник, жить стало скучно, собственные страсти накручивают ошибку одна на другую - без всякого вмешательства комсомола и без всякого катарсиса.

Во втором романе, "Утоление жажды", написанном аж через десять лет после первого, Трифонов пока не знает об этом. Теперь он постоянно говорит о времени, которое песчинку за песчинкой смывает старое, страшное время, оставляя человеку главное, что есть в социализме, - возможность больших дел в пику западным "делишкам", мелким частным интересам. Трудно сказать, сколько здесь конъюнктуры - сколько искренней веры автора, но картина строительства канала в песках Каракумов кажется достоверной.

Это первый и последний "немосковский" роман автора. Первый и последний, условно говоря, "производственный". При всем том это очень удачный роман. Здесь Трифонов использует новый композиционный прием: создает несколько изолированных повествовательных линий со своим набором героев, которые в конце концов пересекаются, образуя каркас произведения, куда, как в корзину, помещается сюжет.

В "Утолении жажды" уже с первых страниц герой жалуется на трудности жизни, связанные с клеймом "сын врага народа". И что на комсомольском собрании тех лет могли исключить из вуза не за моральный облик, а за "плохое происхождение". Начинает казаться, что главный герой "Жажды" - это отрицательный герой "Студентов".

Люди уже делятся на нормальных людей и подонков. Они в меру циничны и смелы на язык. Рабочие после смены спешат уже не в библиотеку, а как им и положено - в кабак. Люди хотят денег и незамысловатой любви. Полутонов сколько угодно, но прибавилось темного цвета. Само попадание главного героя на канал напоминает изгнание. И свое студенческое время он вдруг назовет "паршивым". Обласканный самой большой премией автор вспоминает ту эпоху с откровенной ненавистью.

Тем с большей надеждой он смотрит вперед. И привносит в роман некий новый пафос: борьбы с людьми прежнего мира, мешающими строить канал, осторожными, безынициативными и неумными - и ровесниками, во всем разочаровавшимися, в том числе и в канале. Канал выступает как символ нового мира, обновления страны, дорогой, по которой потекут свежие силы. Стоит автору разувериться в этом - и канал превратится в голую функцию, мертвую и трудоемкую инженерную задачу, к тому же с неопределенным результатом. И когда это произойдет, он начнет писать другие произведения.

В главном - это роман об истреблении сталинского наследства. "Водораздел прошел через все сердца". Вместо идеальных комсомольцев 30-х годов, бескорыстных фанатиков, воспетых Платоновым, время которых, увы, прошло, он рисует новых молодых людей широких интересов, которых даже в глухих углах волнует все на свете, даже "венский балет на льду". К тому же способных на протест, и какой специфический в советских условиях протест: "Я не хочу быть винтиком!" Восточный колорит, сомнительная любовь, социальные проблемы и готовность биться за некие идеалы вместе с горсткой честных делают роман похожим на "Факультет ненужных вещей" Домбровского.

Все герои романа - люди с оборванными корнями, искореженными судьбами: у кого родственники погибли в 30-е, у кого - в войну, у кого - во время ашхабадского землетрясения. Едва ли не все пытаются начать жить заново, надеясь на новое время. Время сужено, прежняя история не имеет значения, люди спешат жить, не очень оглядываясь на условности.

Именно теперь появляется его новый герой - неудачник. Человек слабый, не борец, отдающийся потоку жизни. Активно вредящий сам себе. Который хорошо понимает жизнь, но не собирается ее менять. Лишь мыслить о ней и мучиться. По диалектике автора неудачник оказывается неудачником не только потому, что душевно выше удачников - но и потому, что слаб характером и не может в критический момент сказать женщине "нет".

Это потом, еще через десять лет, к конфликтообразующим факторам прибавится соблазн "красиво жить", через который продираются все герои его поздних повестей, теряя друзей и близких. Но сохранится сама "многоуровневость" конфликта: бытовой, социальный и - важнейший - исторический. В его знаменитых повестях появится лишь мотив рока - в своей жизненной неудаче виноват уже не один герой: виноват его отец, дед, время, страна, народ, рискнувший на страшный эксперимент. Бесконечно усилится важность понятия времени - композиция прогнется под гравитационной тяжестью внедренного в повествование прошлого. В такой взрывоопасной среде даже предательство близких, так же новый мотив его произведений, сыграет роль лишь детонатора, отправной точки некоего расследования, которое затеял автор внутри истории.

Но уже в "Утолении жажды" возникает важнейшая категория "двойной истины": когда один герой говорит "не надо барахтаться", то есть унижаться, лезть из кожи, приспосабливаться, лицемерить, а другой отвечает - надо барахтаться изо всех сил, словно прачка, у которой семь человек детей. Тогда жить будет интересно.

И именно в этом романе Трифонов произносит свою самую главную фразу, во многом определившую его последующее творчество: "Нельзя судить о людях по их поступкам". В стране, где долгие годы даже в общих чертах не соблюдалась презумпция невиновности - объявить, что человек невинен вообще! Что судить о человеке вообще необыкновенно сложно. Что нам не известна истина, что нам виден лишь краешек картины. И восстановлением этой картины Трифонов будет заниматься всю оставшуюся жизнь.