Желаю Вам четырех тузов

Станислав Лесневский на Блоковском празднике в Шахматове. 1970-е.

Завтра исполнится пять лет, как не стало Станислава Лесневского (1930–2014). Литературный критик, издатель, исследователь биографии Александра Блока, посвятивший себя восстановлению блоковского Шахматова, Лесневский сохранил в своем домашнем архиве множество бесценных документов, касающихся истории русской литературы и литературной жизни второй половины XX века. В числе хранящихся в нем автографов – письма поэта и переводчика Сергея Петрова (1911–1988), 30-летие со дня смерти которого отметили в октябре минувшего года. Лесневский сохранил девять писем Петрова. Самое раннее датировано 24 декабря 1974 года, последнее из сохранившихся – 2 июня 1976-го. Публикуемые письма не только поведают читателям о трудах Станислава Лесневского, но и откроют малоизвестные страницы творчества «незамеченного гения».

Они познакомились в Доме творчества писателей в Комарове, в самые глухие годы. Успешный литературный критик Станислав Лесневский, уже известный в ту пору как инициатор восстановления Шахматова и создания Блоковского заповедника в Подмосковье. И прошедший сталинскую тюрьму и ссылку Сергей Петров, профессиональный, востребованный переводчик и поэт, полвека пишущий в стол.

Из писем Петрова можно сделать вывод, что инициатором общения более близкого, чем разговоры за трапезой в столовой Дома творчества, стал Лесневский. Критик пообещал Петрову помочь с организацией его выступления со стихами в Москве. Петров не раз упоминает об этом в своих письмах. Выступление «для грамотных», подчеркивает он.

Еще один «деловой» вопрос проходит через письма Петрова: поэт обращается к Лесневскому с просьбой помочь с публикацией его работы о Каренине. Эту публикацию удалось разыскать – работа Петрова была напечатана в «Литературной газете» (возможно, в сокращении) спустя два года (16 февраля 1977-го), в рубрике «Письма о нравственности», за лаконичной подписью «С. Петров. Новгород». В своей статье Сергей Петров предлагает посмотреть на «человека-машину» свежим взглядом и «реабилитировать» этот толстовский образ. Евгений Богат, которого Лесневский попросил помочь с публикацией, опубликовал суждения Петрова о толстовском персонаже вместе со своим эссе «Этот умный, честный Каренин» – в форме полемического диалога.

Что послужило толчком к сближению двух достаточно разных литераторов? Думается, у Лесневского желание сблизиться с Петровым в большей степени было связано с тем, что критик почувствовал связь поэтики его стихов и переводов со своим любимым Серебряным веком. Петрову же, несмотря на его неприятие официальной, «разрешенной» литературы, импонировало внимание со стороны «официально» востребованного критика, он почувствовал искренний интерес Лесневского к своему творческому дару и личности. В числе «общих интересов» могла быть и тема репрессий – сталинский террор как следует прошелся по жизни Петрова. Не понаслышке знал о ежовщине и Лесневский: будучи семилетним ребенком, он стал свидетелем ареста своего отца; оба его деда погибли в сталинском застенке.

Петров в письмах советуется с Лесневским, поэту важно знать мнение критика о своих стихах и переводах. Он доверяет Лесневскому и как человеку, и как профессионалу. И доверчиво рассказывает о своих успехах: его переводы напечатали; книги, в которых есть его переводы, в магазинах нарасхват; его нередко приглашают читать свои переводы…

В письмах Сергея Петрова к Станиславу Лесневскому, насколько это было возможно тогда, отразились глухое время и судьба поэта в нем. Закрывается очередная поэтическая студия Давида Дара при ленинградском заводском ДК. Вокруг царят иезуитские принципы «допуска» в печать («…очень боюсь, что опять поступят со мной, как уже делали: возьмут что похуже. Не брать вовсе нельзя: дискриминация! Так вот есть способ – не брать лучшего: и овцы сыты, и волки целы»). В литературной критике главенствует неприемлемая для Петрова, ненавистная ему необходимость «реверансов и книксенов». «Комитет о печати» обойти невозможно: единственный выход – писать в стол.

Из девяти писем Сергея Петрова, хранящихся в архиве Станислава Лесневского, здесь публикуются семь наиболее ярких. Пунктуация автора писем приведена в соответствие c привычными нормами (у Петрова запятые и точки нередко опущены). Авторская, дореволюционная орфография в первом из писем изменена на современную.

* * *

Дорогой Станислав Стефанович!

10 декабря я закончил свое житие в наспункте, рекомом Комарово, и воротился в град св. Петра, а 29-го уезжаю в Новгородское свое поместье, где и пробуду неопределенно долгое время.

Статью о Каренине я закончил и перепечатал, но послать в «ЛГ» без чужого критического глаза все-таки не решился. В таком роде я еще не писывал, и мне трудно судить, ладно ли вышло.

Если одобрите, то отдайте ее в «ЛГ». Думаю, что не обременю Вас такой просьбой, поскольку Вы в оную редакцию захаживаете и мимоходом можете вручить им текст. (Срочности-то ведь никакой нет.)

Наработал я (в стол) после Вашего отъезда изрядно, но почти ничего не перепечатал. При встрече, разумеется, показал бы Вам всякое-такое (не в значении «я тебе покажу»!).

Буду рад получить от Вас письмецо в Новгород (173004, Новгород-4, ул. Ленина, 66, кв. 37).

Как понравились мои французы? Кстати сказать, 2 Малларме напечатаны в Антологии западноевропейской лирики, которая совсем недавно вышла в Лениздате и была расхвачена так, что для участников осталось только по экземпляру в лавке писателей.

Жму руку и поздравляю с Новым годом, желаю Вам четырех тузов, что у карточных гадалок означает исполнение желаний.

Ваш С. Петров

24 декабря 1974 г. /Ленинград/

* * *

Дорогой Станислав Стефанович!

Спасибо за поздравления! И, разумеется, за хлопоты в «ЛГ».

Я приехал сюда 29.12 и в новом году наработал уже 2,5 листа. Очень приятно, когда пишешь, не рассчитывая напечатать, ибо только тогда и пишешь сам, не правда ли?

Завтра еду на несколько дней в Питер: просили выступить с переводами из польских поэтов ХVII века, а кроме того, мне вроде бы подыскали жилье. <…> Посылаю Вам, чтобы письмо не было нудным, стихотворение. Не помню, показывал ли я вам «Женские портреты», которых у меня за 15 лет собралась целая галерея. Так вот это совсем еще свежий.

Очень доволен, что Вам поглянулся Каренин. Это у меня первый опыт в таком жанре.

Всего наилучшего. Жду письма.

14 января 1975. /Новгород/ Ваш С. Петров.

 * * *

Женский портрет

У девочки-трепачки

глаза - как два сверла

и курит по три пачки

и дует из горла.

А может быть, и враки?

Она не из матрёх,

живя в законном браке

и в незаконных трёх.

Ну а по всей-то правде

дивятся: Каково!

Когда у этой Клавди

И нету никого.

Когда в тоске рабочей

с лицом от дум худым

размазанные очи

и залихватский дым…

Когда у ней не пара,

а может, триста ног

и пуще самовара

гудит внутри станок.

Грехи и дней и ночек

ей отпусти, горлит!

Невидимый станочек

Саму ее сверлит.

27 декабря 1974.

Дорогой Станислав Стефанович!

Ваше письмо я получил незадолго перед отъездом из Новгорода и не отвечал, ибо хотел рассказать Вам о своем «концерте в 2-х отделениях».

При заводском ДК открылась литературная студия «Радуга» под руководством Д.Я. Дара, который и прислал мне приглашение выступить. Я отвечал согласием и приехал сюда.

Вчера в ДК собралась целая толпа слушателей, но вместо поэтического вечера увидела прозаическое сообщение о том, что оный не состоится. Народ не безмолвствовал и потребовал объяснения. Вышел какой-то жирный человек и объяснил, что на поэтические вечера ходят люди случайные, а не свои заводские, а посему

* * *

«Ах, матушка! Не довершай удара!»

Закрыта студия у Дара.

Так мне и не удалось сыграть на голосовых связках несколько фуг, которые показались бы жирным людям жанром «буги-вуги», а худым, смею думать, доставили бы удовольствие. Не попусту же одна из последних фуг называется «Собачьей».

Дело в том, что после Вашего отъезда из Комарова я купил месячного щеночка, на которого ходил смотреть весь Дом творчества и который проживает в Новгороде, быв окрещен Кутеем. Сей «смышленый сын Кутейников Кутей» удостоился чести попасть в «Собачью фугу», а я на свой собственный вечер – нет.

На днях возвращаюсь в Новгород разводиться с женой, ибо без развода я не могу произвести обмен комнатами даже с родной матушкой и приходится ехать вокруг закона. Сколько я пробуду в Н., не ведаю. Если жена вонмет гласу благоразумия, то я поскорей шапку в охапку и вернусь сюда для обмена ордерами, но вряд ли это осуществится раньше 15 апреля.

Короче говоря, картина жизни на старости лет выписывается светотенью, в которой тень заслоняет свет. Биологически это совершенно естественно, а социологически весьма досадно. Не так ли?

«ЛГ» ничего по поводу статьи о Каренине не ответила. Я закончил маленькую статью о Тютчеве и большую об Анненском. А теперь кончаю об Анненском-переводчике. Сия последняя имеет некоторую возможность быть напечатанной в сб. «Мастерство перевода», куда было взяли мою статью о маршаковских переводах из Бернса, да спохватились, что развенчание этого мещанского кумиреныша произведено по всей правде, без шаркания ножкой. А в статье доказано (и с картами в руках!), что сей <…> поэт плохо знал русский язык.

Пишите, пожалуйста, мне в Новгород!

С наилучшими пожеланиями

28 марта 75 г. /Ленинград/ С. Петров.

* * *

Дорогой Станислав Стефанович!

Я послал Вам заказное письмо с фугой о Грибоедове еще в первой половине июня. Получили ли вы его? Жаль, если экземпляр пропал и попал в невежественные руки.

От Е.М. Богата получил очень любезное письмо, в котором он сообщает, что сдал мою статью в секретариат. Что сие означает, не ведаю. Думаю, что это некая инстанция, нечто вроде внутреннего «комитета о печати».

Помните неувядаемые строки:

Как и что творил Создатель,

Что считал Он боле кстати,

Знать не может председатель

Комитета о печати.

Я нахожусь на брегах Карповки, кот. грязнеет у меня под окном. А приехал сюда добеливать Верлена, поскольку получил письмо, уведомляющее меня о том, что весь или почти весь мой Верлен идет в печать (изд. «Наука», «Памятники»). Весь он, знаю наверное, не пойдет, ибо я сам сниму 2–3 стихотворения, кот. ни по собственным, ни по переводческим достоинствам ничем не блещут. И очень боюсь, что опять поступят со мной, как уже делали: возьмут что похуже. Не брать вовсе нельзя: дискриминация! Так вот есть способ – не брать лучшего: и овцы сыты, и волки целы.

Отвечайте мне, пожалуйста, в Новгород, куда я вернусь в середине июля и пробуду очевидно до половины сентября.

Очень много пишу. Написал фугу о Киркегоре. Я ведь, вероятно, единственный человек в СССР, который прочел полное собрание соч. Киркегора в подлиннике и, столь же вероятно, единственный владелец его.

Если бы мы виделись, то я мог бы Вам прочесть много любопытного и уж во всяком случае не скучно-добротного.

Вы растравили во мне публициста, и я уже написал половину статьи о словарях (энциклопедических, отраслевых и лексикографических). Ведь у нас словарное дело поставлено безобразно, чему и приводятся многочисленные примеры, кажущиеся невероятными, выдумкой. Но они напечатаны.

Напишите Ваше мнение, годится ли такая статья для «Лит. газ.»? В ней попало и БСЭ и КЛЭ. В акад. издание она не пойдет: словарники не пропустят, ибо они представлены во всем смехотворном нагише. (и… невежестве!) Статья написана в антиакадемическом стиле, доступна рядовому читателю и позабавит его.

Жду ответа

к средине лета

Ваш С. Петров.

6/VI 75 г.

* * *

Автограф письма Сергея Петрова Станиславу Лесневскому.  Фото из архива Станислава Лесневского

Дорогой Станислав Стефанович!

Я получил приглашение в гости и, стало быть, располагаю пробыть несколько дней в Москве во второй половине октября. У меня есть что показать москвичам, и своего и переводного. Переводное с такими именищами: Готье, Верлен, Рильке, Малларме (в этом году я перевел еще несколько стихотворений), Валери, современные шведские поэты, польские поэты XVII века и т.д. Если бы все то читать да слушать, то хватило бы на 10–15 вечеров. И ей-правда, слушали бы, пока не устали бы. Говорю по питерскому опыту.

А что касается своего, то тут такая же уйма всякой всячины. Вы, кстати сказать, так и не отвечаете мне на мое письмо с фугой о Грибоедове.

А я прочел Вашу заметку о КЛЭ в «Комс. пр.» и могу сказать Вам, что у меня написана статья о наших словарях, в которой им учиняется погром фактами и, в частности, здорово достается КЛЭ, которая безбожно и врет, и пропускает видных писателей.

Памятуя Ваше желание устроить чтение моих стихов в Москве и видя к этому случай, я и пишу Вам заблаговременно.

Я предполагаю вернуться в Питер только в конце сентября, а посему и прошу Вас ответить мне сюда, чтобы мне загодя знать, что и как. Ведь если я приеду в Москву, то как мне с Вами увидеться, поскольку у Вас нет телефона. А если он появился, то сообщите его, пожалуйста. В этом случае дело обстояло бы куда проще.

15 и 16 августа я ездил по Ильменю, Ловати и Полисти в Старую Руссу, откуда вывез три стишка о тамошних церквах.

Итак, если Вы меня не совсем похерили, жду ответа.

Статья о Каренине так и не появилась. Сужу об этом по отсутствию гонорара.

С приветом С. Петров.

Новгородский адрес, если у Вас затерялся, таков: 173004, Новгород-4, ул. Ленина, д. 66, кв. 37 С.В. Петров.

27 августа /1975 г. Новгород/

* * *

Дорогой Станислав Стефанович!

Собираюсь в конце месяца или в начале декабря приехать в Москву на 5–6 дней. В Союзе мне обещали заказать гостиничный номер. Но я хотел бы знать, сумеете ли Вы устроить мне чтение стихов, как Вы намеревались, ибо это немаловажный толчок к поездке.

Пожалуйста ответьте мне по адресу: 198 301. Л-д, ул. Хрустицкого, д 33, кв. 44.

И совершенно откровенно изложите, как обстоит в этом смысле дело, ибо приезжать мне из-за одной беготни по редакциям не страстно хочется, поскольку я не обладаю ни чарующей внешностью, ни обворожительными манерами, ни дипломатическими талантами, ни противной способностью.

Ваш С. Петров

17 ноября 1975 г.

* * *

Дорогой Станислав Стефанович!

Ваше письмо (южное) я получил уже давно, но не отвечал Вам, ибо не знал, когда Вы вернетесь. Думаю, что теперь письмо попадет адресату сразу в руки.

Мой приезд в Москву опять откладывается: надо устраиваться на постоянное жительство в Питере, а это – столько хлопот, что можно и писать разучиться. Кроме этого, у меня мама (86 л.) лежит в б-це с пневмонией, и хотя непосредственной угрозы нет, но выписка будет не раньше чем через 2 недели. И еще всякое. Как я при всем при том умудрился в январе написать 7 лидов – понять и мне самому трудно. И все эти 7 лидов – не то барахло, которое годится для печати. Все-таки техническая грамотность есть и язык человеческий, а не та бездарно-безликая речь, которую доводится читать и слышать.

Пишу на все стороны: в стол. Ибо я пришел к заключению, что написанное с отступлениями от стандарта, будь это даже и переводы (ибо и там есть нормативно-поэтический переводческий стандарт: переводы пожиже, вроде Маршака) – все это, повторяю, не имеет почти никакой возможности появиться в печати. («Как бы чего не вышло!»)

Критические статьи печатать можно, однако они непременно должны быть объективными, сиречь сопровождаться реверансами и книксенами. А я, хоть и обучен с детства всем этим китайским церемониям, но с детства же их терпеть не могу и при случае матерюсь и матюгаюсь даже в самой высокой лирике. А отчего бы и нет? Я использую любые факты языка, если они способствуют выразительности. Послал бы Вам кое-что, да нет под рукой, а окромя того боюсь, что Вы после этого пошлете и меня к <…> матери. А отчего бы и нет?

28-го у меня был вечер, на котором я читал новые переводы из Малларме, оцененные моими взыскательными коллегами весьма высоко, и из А.К. Толстого (его немецкие стихи в переводе на русский и Историю в переводе на немецкий).

А деньги получаю за редактуру плохой и в полной гармонии с этим качеством переведенной прозы. Такая вот селявишка!

Буду рад, если Вы мне черкнете по прежнему адресу, т.е. на ул. Хрустицкого, д. 33, кв. 44.

Ваш С. Петров.

P.S. Сейчас разговаривал с С. Лурье и упомянул про это письмо. Он просил меня переслать Вам привет.

10.2. /1976. Ленинград/ 

Публикация Ирины Аведовой