Пускай мой сын переживет меня

Поэт Дмитрий Сухарев (Дмитрий Антонович Сахаров) родился 1 ноября 1930 года в Ташкенте, вырос и учился в Москве. Многие знакомы со стихами Сухарева на слух и звук благодаря знаменитым бардовским песням («Брич-Мулла», «Альма-матер», «Песенка о собачке Тябе», «Александра», «Вспомните, ребята» и многие другие). Не утихает изумление от чтения ранних стихов 1950–1960-х годов: это первоклассные детские стихи. Они так и просятся в школьную хрестоматию. Однако стихи Сухарева, похоже, никогда не предназначались отдельно для детей или взрослых. Он писал их для того, кто внутри, адресуясь к взрослому в подрастающем ребенке и к ребенку, сохранившемуся во взрослом. Посему семейное чтение его стихов само по себе способно воспитывать как детей, так и родителей.

Погружаясь в его стихи следующего десятилетия, 1970-х, словно попадаешь в другую комнату. Из недр «детскости» выпархивает – птенцом из гнезда – отцовское, ответственное отношение. Взрослое и детское по-прежнему связаны общим чувством и единым пространством. В это десятилетие написаны стихи об отце – важная точка самоопределения. Главное в ипостаси сына – чувствительность, в отце – ответственность. Отцовская сила, опека, внимательность – то, на чем держится мир. Детская (сына) любознательность, азарт, интерес – то, чем этот мир движется. Пожалуй, только вместе, объединившись, «отцовское» и «сыновнее» создают поле света и защищенности. Стихи о близких на войне – бабушке, маме – еще и дань благодарности уцелевшему семейному миру. Автор принимает его в дар, чтобы передать дальше.

Будет время, составлю

Родословное древо,

Его детям оставлю,

Чтоб светило и грело, –

Родословное древо,

А на нем человеки –

Те, что были когда-то

И пропали навеки.

Но в тех же стихах 1970-х семейное пространство словно бы подтачивается, трещит под напором социальной жизни, озабоченности внешним миром. В поэзию Сухарева проникает литературная полемика. Отголоски публичных споров слышны во многих стихах. Их насмешливая ироничность знаменует превращение поэтического содружества в «литературный цех». Появились идейные противники. Маятник общественного внимания клонится к тем именам и ценностям, которые поэт не поддерживает, а дорогое ему – в небрежении. Кажется, именно в этот период Дмитрий Сухарев окончательно определяется как «поэт нормы», отстаивающий опорные – в социальном смысле – ценности: приоритет семьи, лада, труда, родины. Темы рискованные, потому что скомпрометированы официальной советской поэзией и идеологией. Но Сухареву дарован спасительный противовес пафосу – юмор, играющий всеми оттенками: от танцующей улыбки до горчайшей иронии и сарказма. Свой статус в литературе, уже к тому времени весьма почтенный, он «растворяет» улыбкой – например создает впечатляющий и живой автопортрет, трогательный и едкий одновременно:

Он и лучник, и борец,

Прямо скажем – многоборец,

Ратоборец! Ну, заборист!

Просто-напросто храбрец!

Сдвиг десятилетий весьма ощутим в стихах Сухарева: в 1960-е в них жило больше природы, творческого уединения, просто человеческого. В 1970-е событийность, плотность, социальная адресность стихов возрастают. Ранние стихи отличает точный взгляд на природный мир, цепкость живописца и птицелова, переживание уникальности мига – и умение его воссоздать. Слышнее стихийность поэтического дара. В 1970-е стал очевиден осознанный поиск основ, работа над их воплощением в слове. Никакого лирического героя. Биографическая тождественность и определенность. Автор словно укрепляется в пространстве, обретает вес, осмысляет семейные корни. Ощутимо идет строительство и расширение личного космоса: укрепляются связи не только горизонтальные, но и по вертикали: соотнесение себя со старшими, с тем, кто был и казался «верховным богом» в раннем детстве. Тогда же, в 1970-е, нарастает ностальгия по былой легкости: пишутся «Альма-матер» и «Вспомните, ребята». Казалось бы, воспоминание о военном детстве легкостью не назовешь, и все же она там есть. Это легкость правды, неоспоримой и одной на всех – в противовес тяжести, муторности литературных и идейных разборок 1970-х.

Вокруг усиливается размежевание между «быть» и «казаться», дистанция между словом и делом. А Сухарев слово и дело сближает. Может, поэтому упоминания в его стихах о работе («спешил ко звонку», «взял отгул» и пр.) звучат не узкобиографически, а вполне принципиально. В этом он отчетливо расходится с традиционным образом поэта – как существа, стремящегося к запредельному и отторгающего банальность. В сухаревских признаниях не слышно раздвоенности между долгом и чувством, потому что долг ему в радость.

В 1980-е годы в поэзии Дмитрия Сухарева нарастает «кризис ответственности». Отцовская позиция по отношению к миру дала трещину. Из года в год крепнет ощущение, что она больше невозможна, – современность отвергает ее. Собственно, кризис наметился уже в предыдущем десятилетии – в стихах, посвященных отцу. Вокруг образов отца и сына у Сухарева сложилась своя драматургия: отцовская фигура уязвима в некоем духовном смысле. Он – не всемогущ. И это касается не только реального отца, но и самого автора, который, став отцом, не может защитить от боли – ни мир, ни своих детей…

Поэзия Сухарева держится не на «советских», а на досоветских, исходных человеческих ценностях. То, что объединяет сына и отца, отца и дочь, мужа и жену, – все семейные горизонтально-вертикальные связи отражают некий каркас дома в высшем смысле, основу существования конкретного человека. Если обозреть с птичьего полета корпус сухаревских стихов за несколько десятилетий, видно, что они вытачиваются и подгоняются друг к другу, как стены дома. Причем он на редкость вместительный, рассчитанный на несколько поколений…

Едкость, ироничность в 1990-е еще больше усиливаются, насмешливо смягчаясь уменьшительными суффиксами, домашними выраженьицами («ну и ладушки», «золотые мои» и пр.), обыгрывается стариковский ворчок. Из прежнего отца кристаллизуется образ деда. Разрушает ли это гармонию изначального – для сухаревской поэзии – семейного мира? Пожалуй, в итоге только укрепляет. Без дедушки дом неполон, детская вселенная не завершена. В сочинениях Сухарева для театра, в шутливых посвящениях друзьям игровая дедушкина роль постепенно становится новой опорой, потесняя отцовскую гиперответственность. Мир, по мнению автора, катится в пропасть. Но появилась сила и свобода смотреть на это как бы со стороны. Правда, внутренняя дистанция неизбежно привлекает тему прощания:

И покуда не совсем смолк,

Я скажу, что в жизни есть толк,

Если только в жизни есть честь

И хотя бы небольшой долг.

Государство небольших прав

Отучило проявлять спесь.

Оставляю небольшой прах,

Он поместится в кульке весь.

Осязаемость, конкретность – изначальная примета поэзии Сухарева. Критики порой говорили о продолжении акмеизма.

Но к чему бы в сухаревской поэзии читатель ни обратился, не уйти от конкретной личности автора. Поэт в стихах любого периода живет во всей своей неповторимости – с пристрастиями и убеждениями, с конкретным и яростно определенным отношением ко всему, что попадает в поле внимания. Дмитрий Сухарев принес в стихи новую степень жизненности, полнокровного существования в слове – именно своим упрямством, заинтересованностью, желанием настоять на своем. Себя живого оставил в стихах – будущим читателям. С достоинствами и слабостями (в которых сам же себя и корит), неутомимым умом и слухом, способностью вникать и загораться. Предъявил весь возможный спектр чувств: от нежности, трепета – до язвительности, от слезного потрясения – до ярости и горечи.