Лиловеет, бледнеет, плывет

Задор жизни бушевал в ее стихах.  Фото Светланы Хромовой

Глаза серо-зеленые,

Лукавые, соленые –

Глаза нельзя, закрой!

Иначе море теплое,

Как молоко топленое,

Обнимет шар земной.

Ресничкой бы, соринкой

По радужке – кругом,

Где спит зрачок икринкой

В окладе берегов…

Нежность особым собственным солнцем топила мир, как молоко, и Елена Семёнова, словно вовлекая предметы и явления мира, хотела изменить реальность. К лучшему.

Она могла изобретать слова:

В людях божественность,

В Божьем людскость –

Чуем ногами,

Как в них натянут

на тонкую кость

Кожный пергамент,

Как собирают солнце

в живот

Мышцы и жилы.

Все очень четко –

Выход и вход,

Мы – пассажиры.

Вспыхивает в туго скрученном, как гнездо, стихе эта необычная «людскость» – детская отчасти, связанная с широко раскрытыми на мир, дивно-удивленными глазами. Вспыхивает, опаляя душу и беззащитностью, и поэтичностью, и вдвойне чувствуешь, насколько мы пассажиры.

Экспресс оказывается очень быстрым.

Ни выход, ни вход причем от нас не зависят.

Она создавала своеобразный сад стихов. Указывая на сад людской. Колышет онтологический ветер, закручиваясь порой турбулентно:

Людей,

Которые обречены

на смерть,

Нельзя ни обнулить, ни –

Раньше времени

Стереть.

Их сад сухой,

Где стынет тишина

в древесной лаве, –

Ни вырубить, ни

Обезглавить.

Словно и свою обреченность Елена Семёнова чувствовала, представляя раннюю смерть свою, заглядывавшую в стихи.

Какие у нее глаза? Может, бирюзовые, как из стихотворения:

Футболка бирюзова

И в бусах бирюза –

Весь мир преобразован

В цветные телеса.

Кому-то все алмазы –

То в небе, то в косе.

Мне ж это все без мазы,

Мне все – по бирюзе.

На самом деле ей ничего не было по бирюзе. Она горела – и поэзией, и журналистикой. Благородно, артистически горела.

Точные и вкусные сравнения кругло вводились ею в действительность. Двойственность состояний прописывалась четко, оплетаясь волокнами эмоций. Тонкими, золотистыми волокнами:

Летний день, как персик

в молоке,

Мы с тобой сидим на ободке,

На качалке мира – легкой,

хрупкой,

Дымка дней, и листья на песке

Так хрустят,

как выжатый эскейп

В терпком равновесье

промежутка.

Мир наш цел, оправдан,

поражен,

Небо целит вечностью

и дулом –

Как мне плохо – как мне

хорошо, –

Рвется плоть из тела

нагишом,

А на сердце плотно

сводит скулы.

А сладость этого персика в молоке!..

А черное дуло это, ледяной зрак вечности!

Страшно?

Да нет: ведь персик сияет солнышком.

Искры игр литературных разносятся, возникает «Ода банке с хреном»:

Отличный хрен в деревне

Кобрино!

Не повторить крутой

замес.

И жизнь покажет, сука,

вовремя,

Где есть баланс, где перевес,

Где пересолено, где сдобрено

Обильно влагой, где остро.

Вольно ж вам, витязи

хоробрые,

Готовьте ж хрен, а мы – перо!

Но и здесь проступает метафизика жизни, ведь хрен словно соединяется со словом – и имеется в виду, конечно, поэтический его аспект, и сочетание такое будто укрупняет ракурсы жизни. Но и уводит от обыденности:

Пускай дожди в деревне

Кобрино,

Пусть там коррупция,

тоска...

Вкусим мы хрен,

во поле собранный,

А снимем – слово с языка.

«Ойкумена» Семёновой, посвященная Максимилиану Волошину, переливается красками:. Красками вод и волн, красками жизни, качающейся на волнах.

Нежный свет над водою

разлит,

Переливы легки и мгновенны –

Тонкий облик твоей

ойкумены

Над горами, как призрак,

парит.

Лиловеет, бледнеет, плывет,

Обращаясь в сиренево-синий,

Тот сквозной паутинкой

линий

Разожмуренный небосвод.

Было ли счастье у поэта?

Она заходила в гости на чай с вареньем?

На холодец с хреном?

Елена Семёнова оставила прекрасный словесный сад, где все найдется. Сад растений-эмоций, цветов-ощущений. Этого достаточно, чтобы представить всю жизнь – с радугами радости и гранями горестей.