0
4965
Газета Интернет-версия

25.09.2018 21:00:00

Бумажный носитель. История, память, артефакты

Тэги: литература, история, общество


литература, история, общество

Очередной выпуск «БН» составлен из книг, так или иначе связанных с осмыслением зафиксированной в артефактах памяти. А это прежде всего присуще не просто историкам, но историкам науки и техники. Получилась подборка, отражающих динамику этой дисциплины более чем за три века…

15-1-1-t.jpg

СКОРЛУПА ВСЕЛЕННОЙ

Батурин Ю.М. Властелины бесконечности: космонавт о профессии и судьбе. – М.: Альпина Паблишер, 2018. – 676 с.: ил. + вклейка 16 с. 21,6 х 14,6 см. Тираж 2500 экз.

Дневники и воспоминания людей, побывавших в космосе, составили уже, кажется, отдельный поджанр мемуарной литературы. Навскидку то, что оказалось под рукой: Юрий Гагарин, Владимир Лебедев. «Психология и космос» (1968); Алексей Леонов. «Время первых. Судьба моя – я сам…» (2017); Валентин Лебедев. «Мое измерение: Дневники космонавта» (1994) и его же «Материалы научных исследований бортинженера 1-й основной экспедиции орбитального комплекса «Союз Т-5»–«Салют-7»–«Прогресс» (2001)… Да и у самого Юрия Батурина «Властелины бесконечности…» – не первая книга о космосе и космонавтах. Есть, например, «Повседневная жизнь российских космонавтов» (2011); под его редакцией изданы монументальная энциклопедия «Мировая пилотируемая космонавтика. История. Техника. Люди» (2005) и незаменимая для историков науки и техники архивоведческая работа «Советская космическая инициатива в государственных документах. 1946–1964 гг.» (2008)… И это еще далеко не полный перечень. Оно и понятно: член-корреспондент РАН, физик, юрист, историк науки и техники Юрий Батурин принимал участие в двух полетах в космос – на «Союзе ТМ-28»  (1998) и «Союзе ТМ-32» (2001), в общей сложности около 20 суток.

Однако «Властелины бесконечности…» – совершенно особая книга. В ней автор, что называется, выложился по полной. По крайней мере это первое впечатление по прочтении книги. Любой человек, более или менее сознательно относящийся к своей работе или даже – к своему увлечению, рано или поздно приходит к необходимости заняться рефлексией над своей работой. А Юрий Михайлович Батурин относится не «более или менее», а на все 100% сознательно. «Есть какое-то смутное ощущение, что подобрался к проблеме смысла жизни. Конечно, только в личном плане», – цитирует Батурин запись из своего полетного дневника 1998 года. Это и подкупает во «Властелинах бесконечности…».

15-1-2-t.jpg
«Космонавт – это три личности».
Рисунок Ю.М. Батурина из рецензируемой книги

В предисловии, которое написал летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза, генерал-майор авиации Алексей Леонов, совершенно точно определен жанр: «Книга «Властелины бесконечности» – это анатомия профессии. С дотошностью ученого и опытом летавшего космонавта автор разбирает ее суть, особенности, способы овладения ею и, как пик реализации себя в профессии, – работу на орбите».

В книге действительно ливень интереснейшей информации. Например, кого и как отбирают в космонавты. Чего только стоит сводка предельных, иногда очень неожиданных антропометрических показателей для амортизационного кресла «Казбек» и скафандра «Орлан»: максимальный рост стоя – 190 и 190 см; минимальный рост – 150 и 164; максимальный обхват груди – не ограничивается и 112; кисть руки в сложенном положении должна проходить через разъем перчатки скафандра – кольцо с внутренним диаметром 93 мм… Любому, не только стремящемуся в отряд космонавтов, будет интересна таблица (на разворот) некоторых нормативных требований по физподготовке кандидатов в космонавты и космонавтов. Может заменить платный курс у фитнес-инструктора!

В мельчайших подробностях Юрий Батурин воссоздает быт на борту космической станции: несколько страниц, например, посвящены тому, как обустроить свое спальное место в невесомости. (О самой невесомости – с десяток страниц!) Кстати, Батурин очень элегантно, афористично даже, развенчивает миф, выразившийся в поговорке: «Здоровье, как у космонавта». «Космонавт, – пишет Батурин, – это система моделей профессиональных заболеваний, обладающая профессиональным здоровьем, позволяющим летать в космос». И далее – подробный разбор, со статистикой, того, как космос влияет на организм человека. В общем-то, ничего хорошего…

Вообще «Властелины бесконечности…», несмотря на всю свою скрупулезность описаний, очень афористичная книга (поэтому и читается легко). Удачная находка – афоризмы эти вынесены на шмуцтитулы в виде правил. Вот последнее (крайнее – как говорят космонавты): «Правило № 47. Космос надо уважать, понимать, любить, дружить с ним».

Для нас, большинства, не летавшего и никогда не полетящего в космос, это может показаться банальностью. Однако земная спесь быстро проходит, когда добираешься вот до этой статистической сводки: «В космосе с 1961 года побывало 553 человека (по состоянию на 29 мая 2018 года), и каждый двадцать второй из них погиб». После этого совсем по-особенному – хребтом! – начинаешь чувствовать слова Алексея Архиповича Леонова: «Но космонавты годами летают на станции, корпус которой выполнен из фрезерованного, толщиной 3,5 мм, дюраля».

«Ну и какие же они властелины после этого…» – закрадывается в голову крамола. А вот такие: «Заключите меня в скорлупу ореха, и я буду чувствовать себя властелином бесконечной вселенной» (Шекспир У. «Гамлет». Акт 2, сцена 2). Это эпиграф к книге.


15-1-3-t.jpg

ВОЛНОВАЯ МЕТАФОРА

Вихревая динамика развития науки и техники. Россия/СССР. Первая половина ХХ века: в 2 т. Том I: Турбулентная история науки и техники / Отв. ред. чл.-корр. РАН Ю.М. Батурин; Ин-т истории естествознания и техники им. С.И. Вавилова. – М.: ИИЕТ РАН; Саратов: ООО «Амирит», 2018. – 658 с.: ил. 22,3 х 14,8 см. Тираж 302 экз.

Немецкий философ, историк и теоретик искусства Вальтер Беньямин в одном из своих эссе, говоря о предмете исторической науки, отмечал, что это «не аккуратный клубок чистых фактических данностей, а бесчисленное количество нитей, с помощью которых наследие прошлого вплетается в ткань современности. (Тот, кто отождествляет это вплетение с простой каузальной связью, заблуждается. Связи здесь совершенно диалектические, и некоторые нити могут быть потеряны на целые столетия, пока актуальный ход истории внезапно не подхватит их, не привлекая к этому внимания.)»

Работа большой группы авторов – 28 сотрудников Института истории естествознания и техники им. С.И. Вавилова РАН, – выполненная в рамках Программы фундаментальных исследований РАН 2015–2017 годов «Исследование исторического процесса развития науки и техники в России…», – в чем-то перекликается с определением предмета истории, которое дал Беньямин. Историографических концепций много. И все же эта коллективная монография претендует на то, чтобы считаться новым методологическим подходом в исторических исследованиях. По крайней мере в исследованиях по истории науки и техники.

Названия некоторых глав и параграфов: «Рождение, гибель и возобновление профессии «историк науки»; «Роль начальных условий при нелинейном развитии»; «Подготовка к Первой мировой войне»; «Самолетостроение в России в количественных показателях: первые годы»; «Статистика, динамика и география русской научной эмиграции первой волны»; «Попытка симбиоза науки и образования: пример развития турбулентности»; «Судьбы российских естественно-научных обществ: первая треть века»; «Политика популяризации науки и техники»; «Восприятие и развитие релятивистской революции в революционной России и СССР: 1920-е и 1930-е»; «Социально-географический и гидротехнический аспекты развития водных путей»… И всюду обнаруживается турбулентность: либо внутренняя, присущая науке как таковой, либо внешняя (социальная), а чаще всего – суперпозиция этих вихрей.

Колоссальный массив информации, достойный эпохи Big Data! Но это не просто набор статей а-ля «Большая советская энциклопедия». Весь этот информационный поток пропущен через методологическую оптику вихревого подхода. В беседе с «НГ» ответственный редактор монографии Юрий Батурин так пояснил необходимость для историка науки выйти за пределы привычного понятийного гуманитарного поля: «В попытках описать историческую реальность мы часто сталкиваемся с недостатком научных понятий. В какой-то степени это является отражением известной теоремы Геделя о неполноте. Одна из ее интерпретаций говорит: для того чтобы решить проблему, необходимо выйти на границы проблемного поля. То есть биологу обратиться к понятиям и представлениям химии, физику – биологии, историку – физики и т.д. Историки науки и техники, владеющие (по крайней мере некоторые) методами точных и естественных наук, могут позволить себе применить разработанные там сложные и конструктивные модели для исследования своего предмета изучения».

А в самой монографии этот методологический подход объясняется так: «История науки гораздо запутаннее, чем ее отражение в большинстве книг по истории», – заметил в 2004 году в своей нобелевской лекции Дэвид Гросс. Причины этого можно разделить на внутринаучные и обусловленные внешней средой. Как пишут И. Пригожин и И. Стенгерс: «История науки – отнюдь не линейная развертка... История науки изобилует противоречиями, неожиданными поворотами. Это преимущественно внутринаучная причина нелинейности истории науки и техники. Но существует еще и причина внешняя – нелинейность внешней среды, вызывающая турбулентность развития». Именно в контексте внешних для науки вихревых условий ведется рассмотрение в настоящем исследовании».

Волновая метафора независимо от того, откуда она перекочевала в историю науки и техники – из физики или из обыденного словаря (впрочем, физика (фюзикс) – это и есть природа), – оказывается очень уместной. По-видимому, она отражает какие-то «природные», глубинные закономерности: гравитационные волны, демографические волны, волны истории…

«Удивительная задача в истории – развитие России...» – отмечается в главе «Методология исторического исследования социальной турбулентности». – Вновь все повторилось, даже усилилось и растянулось на целый век. Вновь «родные братья, вовлеченные в борьбу, не узнавали друг друга»! В XX веке масштабы турбулентной истории стали однопорядковыми с масштабами научно-технического развития. И это потребовало иной – «вихревой» – логики изучения».

Вот-вот должен выйти из печати второй том, посвященный периоду 1900–1950 годов. И готовится том по истории науки и техники в России во второй половине ХХ века.

Поток истории турбулентен, но это именно поток – направленное движение. Движение чего? Движение куда? Это самое интересное. Степень турбулентности зависит от масштаба рассмотрения: короткие волны хаотичны; длинные закономерны.

15-1-4-t.jpg

ВЗГЛЯД ИЗ АКАДЕМИЧЕСКОЙ КАНЦЕЛЯРИИ

Пекарский П.П. История Императорской академии наук в Петербурге. В 2 т. – Санкт-Петербург, Типография Императорской академии наук. Т. 1, 1870. – LXVII, 774 с. 27 х 18,3 см; Т. 2, 1773. – LVII, 1042 с.; 1 вкл. л. илл., 27,9 х 19,8 см. Тираж не указан.


Еще в середине 1990-х годов с трибуны Общего собрания Российской академии наук прозвучало предложение создать так называемую «Белую книгу науки». Цель – авторитетно и доступно рассказать о значении науки для жизни современного общества. Потом про эту идею вспоминали еще несколько раз. И все же она так и ушла в песок… Но, возможно, это и неудивительно, если вспомнить, что до сих пор так и не создана полноценная академическая история самой Российской академии наук. Хотя бы за ХХ век.

Поэтому и поражает попытка историка и архивиста Петра Петровича Пекарского, создавшего в одиночку капитальный труд по истории Академии наук за XVIII век. Беспрецедентный до настоящего времени.

Петр Пекарский родился в семье помещика, в поместье вблизи Уфы. В 1847 году окончил Казанский университет по юридическому факультету. Кстати, его однокашником по факультету был Лев Николаевич Толстой.

После окончания университета Пекарский быстро оказался в Самарской удельной конторе. В 1851 году переводится в Петербург на службу в канцелярию министра финансов. В 1853 году знакомится с Н.Г. Чернышевским. О Николае Гавриловиче Пекарский отзывается с восторгом. Все шло к тому, что участи стать революционным демократом ему не избежать. Он делит все свободное от службы время между Публичной библиотекой, где собирает материал по истории русского языка и русской литературы, и семьей Чернышевского. Но в итоге библиофильская страсть и библиографические изыскания оказались сильнее революционной идеологии.

15-1-5-t.jpg
Петр Петрович Пекарский. Фото XIX века

В 1862 году Чернышевский был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. В этом же году выходит монументальный двухтомник Пекарского «Наука и литература в России при Петре Великом». Парадоксально, но о тщательности, с которой составлен этот труд, говорит даже явно уничижительный отзыв критика, революционного демократа Д.И. Писарева: он относит Пекарского к «отчаянным библиоманам» и к «породе ученых переливателей из пустого в порожнее». Как бы там ни было, двухтомник произвел сильное впечатление на ученых – современников П.П. Пекарского. В 1863 году он избирается адъюнктом в Академию наук по Отделению русского языка и словесности. А с 1968 года Пекарский – ординарный академик.

В 1863 году Академия наук поручает ему составление ее истории. В 1870 году выходит первый том «Истории Императорской академии наук». Талант библиографа и архивиста Пекарского оказался такой силы, что и по сегодняшний день нигде в мире ни одно серьезное исследование по истории науки в России не обходится без ссылок на эту работу.

О том, чего стоила такая тщательность автору, говорит тот факт, что как раз в годы работы над «Историей Академии наук» Пекарского дважды разбивает паралич. Сам о себе он пишет в этот период как о «человеке больном, нервном и нетерпеливом»...

Первый том состоит из обширного введения – «Академия наук в 1725–1742 годах» и второй, основной части – «Жизнеописания президентов и членов Академии наук, вступивших в нее в 1725–1742 годах» (51 очерк). Служба в Государственном архиве Министерства иностранных дел, куда Пекарский перешел в 1862 году, давала ему возможность поработать с редчайшими документами. В частности, он отмечает, что пользовался бумагами историографа Герарда Фридриха Мюллера (Миллера), составлявшими «часть собрания, приобретеннаго Екатериною II для московского главного архива Министерства иностранных дел». Но основной источник для Пекарского – все-таки академические архивы.

«Академическая канцелярия есть то самое учреждение, на самовластие и придирки которого так часто слышались жалобы от старинных академиков, – пишет Пекарский. – Она существовала с первых годов основания Академии наук, и ея деятельность была приостановлена 31 октября 1766 года распоряжением графа В. Орлова. «Во оной канцелярии (записано в ответе Сенату 14 декабря 1745 года) все президенты… присутствовали, и к профессорам ордеры, а во все подчиненные места указы посылывались. И все дела происходили из канцелярии; контракты с профессорами, адъюнктами и с прочими служительми заключает, профессоров выписывает, отпущает и жалованье им дает канцелярия…» Из этого краткого перечня занятий академической канцелярии можно уже понять о значении архива ея, в котором действительно находится много любопытных материалов для истории не только просвещения, но даже искусств и ремесел в России XVIII столетия».

Второй том «Истории Императорской академии наук» выпущен в 1873 году. Все его почти тысячу страниц составили подробнейшие жизнеописания двух академиков: Василия Кирилловича Тредиаковского и Михаила Васильевича Ломоносова. Том открывало предуведомление читателям:

«Составителю «Истории Академии наук» не суждено было дожить до выхода в свет появляющегося ныне тома; но в день кончины Пекарского, 12 июля минувшаго года, был уже набран и почти вполне отпечатан весь текст этой книги, не исключая и приложений, прочитанных им самим в корректуре. Таким образом, одному Пекарскому принадлежит труд не только редакции, но и издания настоящего тома. Только Указатель, за который наш академик не успел приняться, составлен, уже по смерти его, посторонней рукой. Январь 1873...»

Споры о том, кто же такой П.П. Пекарский – бесстрастный фактограф, маниакальный библиограф, выдающийся историк литературы, – начались еще при его жизни. Кажется, от современников Петра Петровича Пекарского ускользнула еще одна черта его таланта. «У нас, как и в других развитых странах, история науки как особая профессиональная область со своим понятийным аппаратом и языком лишь только входила в период дисциплинарного становления, – подчеркивает доктор исторических наук Симон Иллизаров. – Эта ситуация характерна при рассмотрении историко-научной деятельности всех ученых до ХХ века. Только сравнительно недавно мы стали понимать, что такие русские ученые XVII–XIX веков, как Г.Ф. Миллер, П.П. Пекарский, М.М. Сухомлинов и др., являются крупнейшими историками науки».


Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.

Вам необходимо Войти или Зарегистрироваться

комментарии(0)


Вы можете оставить комментарии.


Комментарии отключены - материал старше 3 дней

Читайте также


Более половины белорусов не считают себя отдельной нацией

Более половины белорусов не считают себя отдельной нацией

Дмитрий Тараторин

Аналитики выяснили, какой образ будущего для Белоруссии выбирают ее граждане

0
939
Павел Бажов сочинил в одиночку целую мифологию

Павел Бажов сочинил в одиночку целую мифологию

Юрий Юдин

85 лет тому назад отдельным сборником вышла книга «Малахитовая шкатулка»

0
1614
Стихотворец и статс-секретарь

Стихотворец и статс-секретарь

Виктор Леонидов

Сергей Некрасов не только воссоздал образ и труды Гавриила Державина, но и реконструировал сам дух литературы того времени

0
566
Хочу истлеть в земле родимой…

Хочу истлеть в земле родимой…

Виктор Леонидов

Русский поэт, павший в 1944 году недалеко от Белграда, герой Сербии Алексей Дураков

0
782

Другие новости