Сказка про самоорганизацию науки

Успехи науки и техники во многом определяются научными и техническими прожектами. Иллюстрация из книги Бориса Ляпунова «Мечте навстречу». 1958

Замечательную статью опубликовал ответственный редактор приложения «НГ-наука» Андрей Ваганов «Какая доля прожектерства нужна в науке» с подзаголовком, который я вполне мог бы у него заимствовать: «Чтоб сказку сделать былью, надо эту сказку сначала выдумать». Воспроизвожу название статьи полностью, потому что за каждым словом вижу богатый материал для мысли и соответственно для дискуссии! 

Обратите внимание: название статьи задает тему, а подзаголовок – ее контекст, ибо прожектерство необходимо и практикуется далеко за пределами науки. И примеры Ваганова выходят за эти пределы, хотя, на мой взгляд, нужно пойти еще дальше.

Как использовать науку «в мирных целях»

Чтобы долго не философствовать, можно просто напомнить об идеалах, утопиях и антиутопиях. Да и обыкновенное проектирование представляет собой частный случай прожектерства, когда оно нацелено на непосредственную реализацию. Претендующая на статус науки футурология требует отдельного разговора. А вот прожектерство, как ни парадоксально, практично, причем отнюдь не только в форме проектирования. Идеалы и утопии (которые не надо смешивать) играют в истории человечества не меньшую роль, чем проекты.

И вот тут, на границе социальных идеалов с научной фантастикой, – место особой темы, которая, на мой взгляд, давно требует общественного внимания. Это вполне практичная тема (в наших реалиях более чем актуальная), казалось бы, далекая от фантазии, но тем не менее я хочу пофантазировать на тему об организации науки.

Что касается прожектерства в науке, особенно в нынешней, как ее называют, технонауке, сказанное Вагановым достаточно убедительно. 

Но не случайно и то, что Андрей Ваганов выходит за рамки науки как таковой. Он ведь среди прочего обсуждает, казалось бы, совсем не научные вопросы: понимает ли наше государство, чего ему нужно от науки или что следует делать, чтобы научные результаты были востребованы у бизнеса? Эта сторона дела требует особого внимания и специального подхода. Георгий Петрович Щедровицкий, между прочим, подчеркивал: «Деятельностный подход есть анализ всего с точки зрения запроса». 

Если исходить из того, что наука призвана обеспечивать новыми знаниями человеческую практику, придется признать, что она реализует эту миссию с переменным успехом. Думаю, это как раз связано с разрывом между учеными, производителями и практиками – потребителями научных знаний.

Тут надо обратить внимание на такое обстоятельство: новые научные знания, как правило, общедоступны; все, что не связано с войнами и вооружениями, более или менее оперативно публикуется. Однако одни страны успешно используют эти знания для своего развития, а у других это почему-то не получается. Даже когда авторы открытий и изобретений живут в этих самых странах: пользуются их открытиями почему-то в других.

Давно сказано: нет пророка в своем отечестве. Опыт СССР в этом смысле не превзойден и, надеюсь, еще не забыт. Впрочем, Россия в некотором смысле превзошла СССР: мы экспортируем не только научные знания, но и самих их производителей – ученых.

В связи с этим и обобщая вопросы, поставленные Вагановым, я бы предложил обсудить такой тезис. Успехи науки и техники во многом определяются научными и техническими прожектами, но развитие общества и страны больше зависит от прожектов, объемлющих науку и технику. То есть относящихся к тому, как могут использоваться достижения науки и техники в жизни людей и соответственно к тому, что обществу нужно от науки. Или иначе: к тому, как может строиться взаимодействие между наукой и смежными сферами деятельности, скажем, с политикой, управлением, проектированием, образованием и т.д.

Это, на мой взгляд, главное, что надо понимать, если мы хотим использовать науку «в мирных целях» – в прямом и переносном смысле этих слов. 

Посему, приступая к своей сказке, я рассчитываю на то, что не все читатели «НГ-науки» удовлетворены сложившимся (особенно после «реформы» Российской академии наук) положением дел с наукой в России. Надеюсь, что моя сказка найдет понимание у тех, кого Рассел Акофф назвал когда-то неудовлетворенцами. И вызовет отторжение у тех, кто удовлетворен, а если повезет, то спровоцирует и дискуссию. В этом, собственно, и состоит моя цель: очень уж непростые вопросы связаны с организацией науки.

Поэтому дальше речь идет не о прожекте очередных реформ в означенной области, а всего лишь о предложениях по смене повестки дня общественных дискуссий. 

«Наука в России – это дерево, посаженное корнями вверх»

Между прочим, обсуждаемой теме была посвящена моя первая в «НГ» статья (см. «НГ» от 12.10.93 – приложения «НГ-наука» тогда еще не было), содержавшая некую фантазию, прожект по части науки. (Ее подзаголовок я сделал названием этой главки.) Родился он, между прочим, на организационно-деятельностной игре, проводившейся еще в СССР в совсем далеком 1987 году с Союзом научных и инженерных обществ  (СНИО).

Речь шла о такой реорганизации науки в рамках самоуправления, которая резко повышала бы ее отдачу, не предполагая вмешательства государства. То есть если представить себе, что подобный прожект мог бы реализоваться за последующие четверть века, при жизни одного поколения, то стала бы ненужной уже упоминавшаяся печально знаменитая реформа РАН.

С этого предположения начинается сказка, потому что заметной самоорганизации научного сообщества за прошедшие годы не произошло. Точная квалификация истории с реформой РАН была дана еще в ее начале известным психологом Дмитрием Леонтьевым: «Субъект уснул, разжалован в объект». А в этом качестве уже, естественно, стала объектом внешнего (государственного) управления.

Самое замечательное, что, даже будучи разжалованной в объект, РАН так и не проснулась: реформой академики очень недовольны, но при множестве публичных выступлений на этот счет никаких принципиальных контрпредложений от Академии так и не поступило. Немудрено: в основе политики Академии наук, очевидно, лежала ценностная идея самосохранения и воспроизводства статус-кво. В сложившихся обстоятельствах это свидетельствовало об отсутствии рефлексии у наших академиков. (Что, собственно, и означает леонтьевская метафора сна.) Реформа ведь родилась не на пустом месте: о претензиях государства было известно много раньше.

В этом отношении очень поучительна старая история, о которой я начал рассказывать. Спустя три года после выхода статьи в «НГ», так и не дождавшись реакции на нее, я опубликовал свой прожект в авторитетном академическом журнале «Вопросы философии». Там было даже некое подобие дискуссий, но практически ничего не изменилось, да и не могло измениться. Как говорил тогдашний министр науки Борис Салтыков, научное сообщество в целом предельно консервативно. Надо признаться, в этом отношении я понимаю мотивы «реформаторов» РАН, хотя то, что и как они сделали, не лезет, по-моему, ни в какие ворота. Впрочем, об этом мы с коллегой Сергеем Котельниковым писали специально (см. «НГ-наука» от 11.09.13 и 12.03.14). А сейчас речь о другом, напомню: про «вверх корнями».

Четверть века назад я начинал разговор с распространенного у нас понятия «фундаментальная наука», вполне отвечающего марксистской философии, вскормившей нынешнее старшее поколение. Да и сейчас, кажется, никто особо не спорит: реальность дана нам в ощущениях, вот с ее изучения и надо начинать, переводить ощущения в формулы и графики. Полученные фундаментальные знания должны лечь в основу прикладной науки, а та, в свою очередь, будет рождать инновации, которые обогатят практику.

В общем, кто еще помнит: «кибернетику – на службу коммунизму», сплошной научно-технический прогресс (НТП), а то и революция (научно-техническая, конечно, – НТР), и все – на благо человека! В постсоветской России изменилась преимущественно фразеология.

Под эти песни прошла вся моя жизнь (в России надо жить долго!). Я еще помню кибернетику – «продажную девку империализма», потом она успела послужить коммунизму, да и сейчас преуспевает под шапкой цифровизации. Но, как говорится в старом анекдоте, счастья все нет.

Кибернетика, конечно, просто к слову пришлась, тут бы про несбывшиеся надежды надо поговорить: вот, на смену плановому хозяйству придет чувствительный к инновациям рынок, тут и откроется дорога к НТП... Только это уж большинство читателей помнит. Да и начальство забеспокоилось: сначала Академию наук «реформировали», а теперь еще Нобелевских премий захотелось!

Вот я и думаю под аккомпанемент означенных песен, что собака зарыта много глубже организации хозяйства и инновационных кластеров, глубже даже (простите великодушно!) государственной мудрости. Собака зарыта в мировоззрении. В частности, в упомянутой схеме слоеного пирога, которую так и хочется зарисовать: Практика / Прикладная наука / Фундаментальная наука / Реальность.

И интуиция мне подсказывает, что толку от реформы РАН не будет, и Нобелевских премий не прибавится, если мы с этим вопросом не начнем разбираться.

Президент НИЦ «Курчатовский институт» Михаил Ковальчук и министр науки и высшего образования РФ Михаил Котюков (справа налево) во многом сегодня  формируют запрос на переосмысление организации науки. Фото с сайта www.roscongress.org

Возьмем наш слоеный пирог (где внизу реальность, данная нам в ощущениях, а наверху – практика) и перевернем его вверх ногами. Бояться потрясения основ не надо: это всего лишь мысленный эксперимент, не понравится – перевернем обратно. Но посмотрим все же, что могло бы получиться: Реальность / Фундаментальная наука / Прикладная наука / Практика.

Означенное переворачивание соответствует очень далекой от советского марксизма точке зрения, согласно которой первой реальностью следует считать реальность нашего мышления и деятельности. Если, конечно, мы таковые осуществляем, а не просто ходим на работу. Тогда оказывается, что мы живем в мире мышления и деятельности. Это они организуют и представляют нам то, что мы привыкли считать реальностью (теперь наверху), сообразно тому, что и как мы мыслим и делаем, сообразно нашей практике (внизу).

Как написал в «НГ-сценариях» Владимир Рубанов, «модели и описания реальности меняют и форматируют саму реальность, оказывая вполне конкретное влияние на ее динамику». (Если же мы мышление не практикуем, то и деятельности никакой осуществлять не сможем, вот тогда реальность нам и будет дана сразу и непосредственно «в ощущениях», как на первой схеме.) При этом хорошо известно, что практика нашей деятельности, порождающая эту самую реальность, никогда не осуществляется гладко, вечно она приводит к разным затруднениям, противоречиям, конфликтам, проблемам.

Вот для их разрешения и возникает необходимость в выработке новых знаний. Их – в нашей сказочной картине – должна производить наука. И прежде всего наука, изучающая практику мышления и деятельности (не путать с изучением работы мозга! – алаверды к профессору Татьяне Черниговской), а заодно и весь организуемый ими мир. В привычном для нас смысле это наука – а вернее, целый куст наук – прикладная, но так или иначе неизбежно приводящая к своим проблемам, для решения которых нам не хватает наличных знаний о материале, втягиваемом в нашу деятельность.

Законы жизни материала – от элементарных частиц до далеких галактик – изучают другие науки (их тоже много разных), которые мы привыкли называть естественными или фундаментальными. В предлагаемой конструкции их назначение – обеспечить необходимыми знаниями решение задач упомянутой «прикладной» науки.

Если принять такую логику, на следующем шаге дело останется за малым – сменить у наших наук бирки. Нынешняя прикладная наука, призванная решать проблемы практики, теперь будет квалифицироваться как фундаментальная, бывшая фундаментальная, изучающая законы жизни материала нашей деятельности – как прикладная. Секрета в этом фокусе никакого нет: надо всего лишь учитывать, что понятия фундаментального и прикладного относятся к числу так называемых функциональных. Как лево-право, верх-низ. Так что та или иная квалификация определяется принимаемой нами картиной мира. В рамках привычной для нас естественно-научной (натуралистической) картины мира фундаментальными будут науки о данной нам в ощущениях природе, а в рамках деятельностной картины – науки о мышлении и деятельности. Так оно вернее, потому что именно мышлению мы обязаны представлением о природе и ее объектах.

С деятельностной точки зрения природу нам нужно исследовать постольку, поскольку ее материал втягивается в наше мышление и деятельность. Понятно, кстати, что экологические проблемы возникают только в этом случае и не иначе. Так что вопрос сводится к тому, что мы в конечном счете хотим: узнать, как вообще устроена природа, или преуспеть в своей практической деятельности? Одно другому не мешает, вопрос в привычках и приоритетах. Во втором случае мы без наук о природе тоже не обойдемся, только интерес у нас будет не «вообще», а вполне определенный – определенный теми задачами, которые нам нужно решать.

У этой сказки есть прагматическая сторона, которая особенно важна в современной России. Господствующим пока представлениям отвечает соответствующая система взаимодействия науки с возможными потребителями научных знаний. Наука вырабатывает новые знания по направлениям, определяемым логикой ее собственного движения, и предлагает их потенциальным пользователям. Кому и зачем могут понадобиться эти результаты (прежде всего, конечно, результаты фундаментальной науки в традиционном понимании) – вопрос для ученых второй, главное – это пополнение копилки наших знаний.

Предлагаемая система имеет противоположную логику: наука призвана отвечать на запросы практики, знания вырабатываются прицельно для решения возникающих в жизни проблем. Заодно и копилка полнится. Культурного значения (а тем паче финансирования!) у физики и химии от этого не убудет. А вот знаменитая проблема внедрения снимается в принципе.

Такова сказка, но какая же мораль из нее следует?

Мораль, перерастающая в программу действий

Собственно говоря, сказанное – не более чем приложение деятельностного подхода, ориентированного на запросы практики, к сфере науки, и мораль тут может быть предельно общей.

Во-первых, картины мира не меняются в одночасье, это процесс исторический. Достаточно вспомнить, как во времена господства теологической картины мира формировалась естественно-научная картина, – это про Галилея, Джордано Бруно и Ньютона, который, между прочим, успешно совмещал обе.

Во-вторых, картины мира не сменяют друг друга, а, как видно из приведенного примера, наслаиваются друг на друга. Старые никуда не уходят, просто наш мир становится богаче за счет формирования новых. Пока их, кстати, не так много. Чтобы пересчитать, на мой взгляд, пальцев на одной руке хватит: мифопоэтическая картина, теологическая, научная, деятельностная...

В-третьих, и в России это быть может, самое главное: спаси нас бог от централизованных решений. Я вижу свою задачу не в том, чтобы кого-то убеждать в правильности того или иного подхода и соответствующей картины мира. Каждый может оставаться при своем. Дело-то в том, чтобы ясно понимать, чего мы хотим, и подбирать релевантные решаемой задаче методы и средства. Это самое трудное, и необходимым условием для такого поворота мне кажется рефлексия и неотъемлемая от нее перманентная дискуссия по обсуждаемому кругу вопросов. Не думаю, чтобы в споре рождались истины, но в конечном счете проблемы в них рафинируются, с чего и начинается путь развития.

Если теперь с учетом сказанного вернуться к науке, то, повторю, первую проблему с ней я вижу в организации ее взаимодействия со смежниками. И тут, вспоминая Канта, я бы уподобил различные сферы деятельности кантовским автономным субъектам. О науке хорошо известно, что она развивается, с одной стороны, следуя собственной логике, а с другой – отвечая на запросы общества. По идее, так живут любые сферы деятельности, а превращение любой из них в объект (про Леонтьева не забыли?), которому навязывается внешнее управление, не только прекращает ее собственное развитие, но тормозит и соседей. Именно это и происходило, например, с социальными науками в советские годы. Результаты этой истории дают о себе знать по сию пору.

Поэтому в принципе, имея в виду перспективу, нужно все же двигаться к субъективации сферы науки, а это значит – содействовать рефлексии, самоорганизации и самоуправлению сообщества научных работников. Конечно, такая установка диаметрально противоположна установке, реализованной в ходе реформ, и не приходится ждать, чтобы в этом вопросе государство пошло на попятную.

Мне так же легко возразят, сказав, что «старая», дореформенная, РАН как раз и строилась на идее автономии и самоуправления. Думаю, это подходящее место для дискуссии. Мы ведь говорим о морали из сказки. А самоуправление из сказки строится на рефлексии, да и речь шла о том, что наука призвана отвечать на запросы практики, и знания должны вырабатываться тогда прицельно для решения возникающих в жизни проблем. Чем же наука может (и может ли?) помочь в разрешении собственной проблемной ситуации? (Которая, боюсь, в этом качестве пока плохо осознана.)

Но, конечно, такой вопрос осмыслен только в предположении, что мои надежды на интерес к обсуждаемой теме основательны. Не в сказке, а в жизни – есть ли у нас запрос на переосмысление организации науки или сложившееся после реформы РАН положение дел всех устраивает? Если такой запрос есть, то здесь в свободное от работы время открывается широкое поле для мысли и коммуникации, ориентированных на будущее. Но именно с них и начинается самое интересное... 

Иерусалим