Импортозамещение – это не состояние, это процесс

Технологический суверенитет России, каким его видит искусственный интеллект. Иллюстрация сгенерирована нейросетью Kandinsky 2.1.

Технологический суверенитет стал в России почти национальной идеей. Что неудивительно. Ровно 105 лет назад, 25 апреля, В.И. Ленин закончил небольшую, но часто цитируемую заметку – «Набросок плана научно-технических работ». В этот план, по мысли Ленина, должно было входить и «наибольшее обеспечение теперешней Российской Советской республике (без Украины и без занятых немцами областей) возможности самостоятельно снабдить себя всеми главнейшими видами сырья и промышленности».

Спустя 100 лет идея «технологического суверенитета» была утверждена в поручениях президента по итогам Петербургского экономического форума в 2022 году. В ноябре прошлого года Минпромторг подготовил изменения в закон «О промышленной политике», предложив внести этот термин в перечень фундаментальных понятий.

11 апреля, выступая на стратегической сессии «Укрепление технологического суверенитета», премьер Михаил Мишустин подчеркнул: «Для сохранения устойчивости важнейших отраслей необходимо за короткий срок обеспечить высокую степень независимости в создании технологий, разработок и инженерных решений, освоить выпуск практически всей критически значимой продукции. Такая работа должна вестись на основе отечественных ресурсов и компетенций…». Его слова приводит Интерфакс.

Наконец, в минувший понедельник, 24 апреля, первый вице-премьер РФ Андрей Белоусов, выступая в Совете Федерации сообщил, что правительство разработало и в ближайшие дни утвердит концепцию технологического развития РФ до 2030 года. Официальный Telegram-канал правительства, приводя основные положения выступления Белоусова, отмечает, что Россия входит в новый этап развития, главная задача которого – достижение технологического суверенитета. Речь идет об установлении национального контроля над воспроизводством критических технологий, необходимых для производства ключевых видов высокотехнологичной продукции, и сквозных технологий межотраслевого назначения, которые будут определять облик ведущих национальных экономик мира через 10–15 лет.

По указу Екатерины II с 1794 года  «надзирателем всего до дела ружей  касающегося» на Тульском оружейном заводе был поставлен главный механик Алексей  Михайлович Сурнин – прототип тульского  Левши. Тульский государственный музей  оружия. Фото с сайта museum-arms.ru

Вот один из последних примеров. В конце февраля 2023 года США и Великобритания ввели новые санкции против ряда российских персон и организаций отрасли информационных технологий (ИТ). В их числе – разработчик процессоров «Эльбрус» Институт электронных управляющих машин им. И.С. Брука (ИНЭУМ). Экспортные ограничения запрещают американским компаниям продавать в Россию продукцию или технологии без особого разрешения Минторга США. Печально… Но среднемесячные объемы импорта в Россию интегральных микросхем и электронных компонентов вернулись к уровню 2021 года. Такой вывод сделали аналитики Wall Street Journal на основе исследования статистических данных ООН, таможенной службы КНР и американской НКО C4ADS.

Правда, есть нюанс. Как отмечается в пресс-релизе «Информационной внедренческой компании» (ИВК), Ассоциация разработчиков программных продуктов «Отечественный софт» подготовила и направила в адрес Минцифры сведения о решениях для субъектов критической информационной инфраструктуры, которыми российские вендоры готовы обеспечить различные отрасли экономики страны.

В документе есть в том числе сведения о совместимости программных продуктов с аппаратными платформами. Из 430 представленных решений только семь поддерживают российские процессоры «Эльбрус»…

Прежде всего заметим: чтобы что-то импортозаместить, надо сначала это «что-то» импортировать. Чем и занимался фактически русский купец Афанасий Никитин.

Для поколения 50-х, 60-х, 70-х годов образ этого тверского негоцианта XV века связан с актером Олегом Стриженовым, сыгравшим его роль в фильме «Хождение за три моря» (1957). По одним данным, путешествие Никитина состоялось с 1466 по 1472 год; по другим, вроде бы более точным, с 1468 по 1474-й. Но самый главный вопрос – кто такой был Афанасий Никитин и какова была истинная цель его миссии (хожения) в Индию?

Одна из версий: Афанасий Никитин – агент научно-технической разведки под прикрытием статуса торгпреда Тверского княжества. А искал он в Индостане… рецепт булата. «Как китайцы – секрет изготовления пороха, фарфора, шелка, так и индусы берегли от чужаков секрет булатной стали, – подчеркивает историк Вардван Варжапетян, автор книги об Афанасии Никитине «Повесть о купце, пегом коне и говорящей птице». – В Тверском княжестве было всего два булатных клинка. Они рубили железные мечи и кольчуги. Вызнать, добыть тайну булата для Руси было все равно, что для Советского Союза получить чертежи атомной бомбы…»

Так что «путевые заметки» Афанасия Никитина имеет смысл перечитать и через такую оптику. Хотя бы для того, чтобы проверить версию «научно-технической разведки» «Хожений за три моря Афонасья Микитина» – нам, нынешним, более известного как Афанасий Никитин, написавший травелог «Хождение за три моря». Как бы там ни было, записки Никитина – один из первых дошедших до наших дней письменных источников, так или иначе связанного с «импортозамещением».

Безусловно, на порядки более подробно документирована попытка обретения технологического суверенитета через импортозамещение, предпринятая русским самодержцем Петром I. Император был более откровенен, если не сказать циничен, чем работавший под прикрытием статуса купца Афанасий Никитин: воровать в Европе, чтобы затем воспроизвести в России. Вполне геополитический подход к проблеме технологического суверенитета.

Современный российский философ и геополитик Вадим Цымбурский считал, что геополитика – это «восприятие мира в политически заряженных географических образах». У Цымбурского этот геополитический смысл царствования Петра I и геополитический образ возведения Северной столицы был чрезвычайно тактилен: «Петр – российский кулак, выставленный в Европу, застрявший в ней и неустанно разгибающийся в кисть, загребающий попавшиеся европейские технологии».

Другими словами, основание Петербурга – для «захапывания» технологий из Европы, с Запада. Причем для «захапывания» по-быстрому. Русский историк Василий Ключевский приводит слова Петра Великого, обращенные однажды к своему сподвижнику, фактически отвечавшему за внешнюю политику Российского государства, Андрею Остерману: «Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней должны повернуться задом».

И в значительной мере это ему удалось. Юрий Петров, доктор исторических наук, директор Института российской истории РАН, на заседании «Никитского клуба» 23 июня 2022 года отмечал, что после 1710 года Россия полностью освободилась от необходимости импорта огнестрельного оружия, в значительной мере – от импорта холодного оружия и наполовину от импорта сукна для военных мундиров. По мнению Юрия Петрова, Петр I провел технологическую революцию: «Такова была цель императора – чтобы все необходимое для войны производилось внутри державы. И этой цели его экономическая модель определенно достигла».

Если проводить аналогию с сегодняшней российской ситуацией в микроэлектронике, то можно сказать, что с созданием аппаратных решений, компьютерного «железа» вопрос был решен. А вот с программным обеспечением (ПО) и сегодня, и в эпоху Петра все весьма проблематично.

В данном случае под «программным обеспечением» Петровской эпохи я имею в виду порох. Дело в том, что в России в то время в изготовлении пороха одной из важных технологических операций было толчение пороха в ступе. В Европе же, в Голландии в частности, для выделки пороха из пороховой массы применялись мелющие жернова. В последнем случае качество конечного продукта было несравнимо выше.

Экономическая модель императора Петра I  была предельно конкретной и лапидарной –  все необходимое для войны производилось  внутри державы. Юрий Кушевский. Постройка в Воронеже флотилии для второго Азовского похода Петром I в 1696 году. 2009

Автор концепции технологического детерминизма, американский историк Уильям Мак-Нил в своем фундаментальном исследовании «В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI–XX веках» (1982, русское издание 2007) подмечает одну характерную для России особенность освоения инноваций: «В России внедрение изобретений и технических новшеств было скорее делом везения. Возможность опробования нового устройства (явно неприбыльного в краткосрочном плане и возможно нерентабельного – в долгосрочном) вообще редко когда становилась предметом рассмотрения. Новая техника попадала в Россию, только доказав свою востребованность и прибыльность за рубежом (причем зачастую с ней выписывались и иностранные специалисты, обучавшие местных мастеров обращению с новыми устройствами). Именно таким образом в XVIII в. строились оружейная промышленность и армия России при Петре Великом».

И этот отмеченный многими исследователями парадокс относится не только к производству оружия как такового. Не менее впечатляет, например, история внедрения при Петре I технологии распила бревен на доски.

Лес рубят…

Уже при создании первых кумпанств Азовской флотилии в конце XVII века «для внедрения современных технологий судостроения думному дьяку Е.И. Украинцеву было поручено закупить за границей, где «пристойно, пил разных рук, какими деревья растирают: 28 кранпилы, что стоючи трут, длиной на полтрети аршина, 28 трен-пилы, что сидючи трут всего 256 пил», – отмечает историк Евгения Лупанова в работе «История закрепощения природного ресурса. Лесное хозяйство в России 1696–1802». Во время Великого посольства в Европу (1697–1698) молодой русский царь Петр приобрел в Англии для своей коллекции гроб, сделанный из досок. В России в то время, конечно, использовали двуручные пилы, но массово пользовались топором (проще, дешевле), гробы рубили из древесных колод. Царя впечатлила экономия материала, ведь при распиловке экономилось до 25% материала. А, скажем, в Московском уезде уже тогда был дефицит дров. В 1701 году последовал царский указ «О приучении дровосеков к распиловке дров». Но за все время царствования Петра I появилось лишь около 20 пильных мельниц, что было абсолютно недостаточно для нужд государства. И практически весь XVIII век правительство всячески боролось с топорным лесом. В середине века экспорт пильных досок из Архангельского порта составлял не более 50%.

Несомненное технологическое новшество – ветряные пильные мельницы – так и не прижилось в России. Флот, который Петр I приказывал строить только из пильных досок (за суда, построенные из тесанных топором досок, назначен был штраф), после смерти императора пришел постепенно в упадок.

Производство паровозов на Путиловском  заводе. Фото 1910-е годы.  Фото из книги  Борисюка А.А. «Рекорды Империи.  Эпоха Николая II». М.: Вече, 2020

И опять сталкиваемся с парадоксом восприятия технологических новаций в России. Евгения Лупанова приводит такой пример (один из многих): «В 1744 г. И. Берквист представил альтернативу пильным мельницам – «разрезную машину, которую можно где б ни случилось в час разных мер бревно на сколько досок потребно разрезать». В обмен на освобождение от пошлин, возможность заготавливать сосны во Владимирской губернии и торговать досками он обязался поставить ко двору необходимый на ближайшие три года запас до­сок и обучать крестьян сооружению такой машины, ее эксплуатации и ремонту. Крестьяне должны были находиться при заводе Берквиста в течение пяти лет и получать содержание от своих помещиков. Изобретение И. Берквиста не получило широкого распростране­ния».

И вывод: «…в течение XVIII в. происходила смена инстру­ментария. С течением времени пилы и пильные мельницы посте­пенно входили в практику. Новые технологии уже имели достаточ­но широкое распространение в странах Европы, недостаточно апробированные изобретения практически не имели шансов на то, чтобы прижиться в России. Разрабатывавшиеся в Петербургской Академии наук усовершенствованные модели пильных мельниц, машина И. Берквиста, способ транспортировки, предложенный И.Е. Миллером, остались на уровне проектов. Причина тому за­ключалась в консерватизме, проявлявшемся на всех уровнях – от медлительных, неповоротливых и враждебных ко всяким новше­ствам высших государственных учреждений до живших как деды и прадеды крестьянских общин».

Американский физик, профессор Гарвардского университета Харви Брукс определял технологию как «применение научного знания для выявления способов совершать воспроизводимые действия» (1971). Возможно, в этом как раз и разгадка «странного» упорства в сопротивлении русского общества петровской модернизации. Крестьянский в основном социум, привыкший к одномоментной концентрации сверхусилий в течение года – как показал академик Л.В. Милов, от 70 до 100 человеко-дней в нечерноземье при 30–50 коне-днях, – тяжело воспринимал необходимость монотонной «воспроизводимости действий» на протяжении длительных исторических отрезков времени. Тем более никаких естественно-научных предпосылок для развития промышленного производства до начала XVIII века в России фактически и не было. Чего нельзя сказать про страны – потенциальные источники технологического экспорта в Россию.

«В XVII веке в Англии происходит на­стоящая культурная революция, – отмечает известный французский историк Пьер Шоню. – В 1600 году 25% населения могут читать и подписываться (против 15% в Шотландии и 16% во Франции ). В 1675 году в Англии этот показатель достигает 45%, во Фран­ции в 1688–1720 годах – 29%. Шотландия стартует позже, но движется быстрее: с 1680 года она выходит в лидеры. Именно в XVII веке Англия набирает козыри для взлета конца XVIII века. В XVII столетии в Англии шло инвестирование в мозги» («Цивилизация Просвещения», 2008).

Только к концу XVIII века, опять же неимоверным напряжением сверхусилий, России удалось более или менее адаптироваться к новой технологической реальности. Появилась и кое-какая наука, и некоторые ее технологические приложения.

Академик Леонид Васильевич Милов, например, приводит такие данные. В конце 60-х годов в текстильной промышленности было 231 крупное предприятие; в конце XVIII века их число достигло 1082. Соответственно в области металлургического производства и металлообработки насчитывалось 182 предприятия и около 200. (Абсолютный рост небольшой, но все это – более крупное производство.) Общее число вольнонаем­ных работников за вторую половину века выросло с 25 тыс. до, суммарно по разным отраслям, приблизительно 500 тыс. человек (М.В. Милов, «Великорусский пахарь», 1998).

Л.В. Милов делает вывод: «Эпоха преобразований породила огромный контингент людей, являющихся принадлежностью фабрики и продающихся из поколения в поколение вместе с этой фабрикой. От классического рабства это, неклассическое, отличалось лишь тем, что фабрикант не мог убить «посессионного крестьянина». Этот социум, в основе жизнедеятельности которого лежали земледелие и скотоводство, едва покрывающие потребности страны, обречен был выжи­мать совокупный прибавочный продукт жесточайшими политическими рыча­гами насилия, этот социум неизбежно «усвоил» (подмял) и новые техноло­гии под господствующий уклад хозяйственных отношений. К такого рода процессам абсолютно неприменимы понятия «реакционный», «консервативный» и т.п., так как они были проявлением объективной необходимости, логикой развития данного общества».

Несколько более пафосно о причинах, вызвавших такое «технологическое сверхусилие», говорит русский историк С.М. Соловьев: «В первую половину своей истории он (русский народ. – А.В.) долго вел борьбу с Азией, с ее хищными ордами, выдерживая их страшные натиски и заслоняя от них Западную Европу, долго боролся с ними из-за куска черного хлеба. Вышедши победителем из этой борьбы, он смело ринулся на другую сторону, на Запад, и вызвал чародейные силы цивилизации, чтоб и с ними помериться».

Соловьевым найдена замечательная и говорящая метафора – «чародейные силы цивилизации». Это – в русском духе: отождествлять цивилизацию со сказкой, технологии – с чародейством и волшебством. Для обладания всеми этими богатствами (ресурсами) цивилизации мы и ищем-то всегда волшебное слово либо волшебную палочку. Сегодня у нас на роль таких волшебных палочек протестировано (и отбраковано) уже достаточно много кандидатов: Роснано; ФАНО; карбоновые полигоны, инноград «Сколково» («инноград» даже звучит как-то по-былинному)…

В конце XIX – начале XX века Россия быстро наверстывала свое отставание в промышленном производстве.  Источник: Борисюк А.А. Рекорды Империи. Эпоха Николая II. М.: Вече, 2020

Между тем во второй половине XIX века Ф.М. Достоевский утверждал, что Россия уже приняла от западной цивилизации «все то, что следовало, и свободно обращается теперь к родной почве». (Заметим в скобках, что В.И. Ленин, считавший Достоевского «чепуховым» писателем, со свойственным ему откровенным прагматизмом/цинизмом дал такую формулу социализма: «Обеими руками привлекать все лучшее из-за границы: Советская власть + прусская железнодорожная система + американская организация трестов + американское образование и т.д и т.п = социализм».) Между тем в XIX веке сам процесс борьбы за технологический суверенитет (импортозамещение) приобретает жанровые черты русской народной сказки.

В 1881 году в журнале «Русь» публикуется повесть Н.С. Лескова «Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе (Цеховая легенда)». Напомним фабулу. Российский император Александр I выкупает в Лондоне за миллион рублей миниатюрную механическую блоху и бьется на пари, что российские мастера могут сделать еще более тонкую работу. И туляки подковали эту механическую диковину. Мастер Левша сделал самую виртуозную работу: выковал крохотные гвоздики, которыми прибил подковку к стальным лапкам насекомого. «…Сказ о стальной блохе есть специально оружейничья легенда, и она выражает собою гордость русских мастеров ружейного дела. В ней изображается борьба наших мастеров с английскими мастерами, из которой наши вышли победоносно и англичан совершенно посрамили и унизили. Здесь же выясняется некоторая секретная причина военных неудач в Крыму», – предпослал к этой публикации предисловие Николай Лесков.

Тульские краеведы не сомневаются, что Левша – это именно местный исторический персонаж. Подтверждение этому – жизнеописание главного механика Тульского оружейного завода Алексея Михайловича Сурнина. По указу Екатерины II с 1794 года он был «надзирателем всего до дела ружей касающегося» на Тульском оружейном заводе. Как и литературный герой Левша, А.М. Сурнин учился мастерству в Англии, его также уговаривали остаться, соблазняя «большой образованностью», даже женитьбой. Эти обстоятельства были отмечены графом С.Р. Воронцовым, русским послом в Англии, в его письмах на родину.

Для нас сейчас интересно замечание Н.С. Лескова о «некоторой секретной причине военных неудач в Крыму». (Такая нестыковка в хронотопе «Сказа…» и в предисловии Н.С. Лескова лишь подтверждает мифологичность лесковского героя – косого Левши, хотя имеющего свой исторический прототип – Алексея Михайловича Сурнина.) Перед смертью Левша передал доктору Мартын-Сольскому секрет чистки ружейных стволов: «Скажите Государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни Бог, война, а они стрелять не годятся», – внятно выговорил Левша, перекрестился и умер».

Но, как мы уже отмечали выше, в России внедрение инноваций имеет свои национальные особенности. Государю Александру I секрет, выведанный тульским мастером, так и не передали. «Запуганные управленцы почти всегда делали выбор в пользу слепого подчинения полученным свыше указаниям и следовали старым испытанным методам», – сошлюсь еще раз на американца Уильяма Мак-Нила.

Сегодня эту историю вполне можно прочитать и как историю неудавшегося «импортозамещения». Во время Крымской войны (1853–1856) доля нарезных винтовок «Энфилд» в армии Англии была свыше 50%, а доля нарезных ружей в русской армии лишь к концу войны с 4–5% достигла 13,4% (статистика приведена в журнале «МастерРужье», август 2008). И тем не менее современный американский военный историк Брюс. У. Меннинг напоминает нам: «В течение всего нескольких поколений русские перешли с кремниевых дульнозарядных ружей на мелкокалиберные магазинные винтовки, с гладкоствольных пушек на нарезные скорострельные полевые орудия. Не вдаваясь в детали, достаточно сказать, что скорость и размах технологических изменений стали доминирующими факторами, влиявшими на развитие военных институтов в течение той эпохи [1861–1914 гг. – А.В.]».

Из времен Крымской войны берет свое начало и другая, более благополучная, история борьбы за технологический суверенитет.

12 января 1868 года Николай Иванович Путилов – отставной чиновник морского министерства, талантливый инженер и удачливый предприниматель, – купил в долг у казны заброшенный заводишко вблизи Петербурга, на острове Котлин. А уже 30 января на этом предприятии, получившем в дальнейшем имя Путилова – Путиловский завод, началась прокатка рельсов. Николай Иванович, человек заслуженный, пользовался покровительством брата царя, Константина Романова; награжден серебряным лавровым венком за то, что еще в период Крымской войны (1853–1856) построил партию паровых судов для снабжения русской армии, – момент для покупки выбрал сверхудачный.

Дело в том, что в конце 1867 года Николаевская железная дорога встала перед вполне реальной перспективой остановки движения по всей линии – износ рельсов. Использовавшиеся бельгийские и английские стальные рельсы потеряли свои кондиции гораздо раньше положенного срока. Новые из-за наступившей зимы и закрытия навигации подвезти было невозможно. Путилов же предложил Министерству путей сообщения в кратчайшие сроки откатать необходимое количество рельсов непосредственно в России. Причем это были не железные рельсы, которые легко прогибались, и не стальные – слишком хрупкие, а комбинированные: железные со стальной головкой. Путилов гарантировал их прочность. Вполне удачные опыты по прокатке таких рельсов уже производились им ранее на маленьком заводике «Аркадия»…

13 июля 1870 года с размахом праздновалось изготовление уже четвертого миллиона пудов рельсов на заводе Путилова. Даже сам хозяин был, кажется, несколько потрясен темпами: «Кликнули клич по губерниям… Через несколько дней приехало до тысячи пятисот человек, – заявил он в поздравительной речи. – Через 18 дней началась прокатка рельсов по 5000 пудов в сутки… Милостивые государи! Позвольте мне предложить тост за здоровье русского рабочего люда вообще и в особенности за молодцов, закоптелых тружеников этого завода!»

Что такое – 4 млн пудов рельсов. Для сравнения: 6 млн хватило бы для укладки железнодорожного пути в 3 тыс. верст. Так что к 1876 году практически весь железнодорожный путь от Петербурга до Москвы был уложен рельсами Путиловского завода… Впечатляет и динамика. В России в 1840 году имелось 27 км железных дорог. В 1860 году протяженность железнодорожной сети составляла всего 1488 верст; в 1871-м – 10 202 версты; в 1881-м – 21 155 верст. В конце 1860-х – начале 1870-х годов среднегодовые темпы дорожного строительства в России достигали 1500 км.

Где война – там импортозамещение

ХХ век начался для России опять с необходимости в мобилизационном порядке организовывать импортозамещение. Понятно, что это было связано с двумя войнами: Русско-японской (1904–1905) и Первой мировой (1914–1918). (Кстати, первый полноценный сталеплавильный завод в Японии был построен как раз накануне – в 1898 году).

Пожалуй, наиболее рельефно беспрецедентные меры, предпринятые в России после начала Первой мировой войны, видны на примере химической промышленности. Я могу сослаться здесь на скрупулезное исследование, посвященное очередному эпизоду борьбы России за технологический суверенитет (далеко не только в химии): «Колчинский Э.И., Зенкевич С.И., Ермолаев А.И. и др. Мобилизация и реорганизация российской науки и образования в годы Первой мировой войны / Под общ. ред. Э.И. Колчинского. – СПб.: Нестор-История, 2018. – 672 с.

«Химическая промышленность России, ориентированная, как и другие сферы индустрии, на тесные экономические связи с Германией, была развита слабо, – отмечается в этой монографии. – В то же время имелся мощный научный потенциал в этой области знания и десятки выдающихся химиков, в том числе с опытом прикладных работ. Именно они ярко продемонстрировали возможности мобилизационной науки в России и сумели в короткий срок во много раз увеличить производство азотной и серной кислот, бензола, толуола и химических реактивов, столь необходимых для удовлетворения растущих потребностей фронта в порохах и взрывчатых веществах. С 1916 г. координирующую роль в мобилизации науки играл Химический комитет Главного артиллерийского управления (ГАУ)…»

Обстановка и внутри страны, и на фронтах, и в международном положении России действительно была близка к критической. Чтобы хоть как-то сбалансировать ситуацию и выправить положение в материально-техническом снабжении русской армии, были предприняты экстраординарные решения. Но самое поразительное – эти решения выполнялись.

Выдающийся организатор химической промышленности Владимир Николаевич Ипатьев как раз накануне Русско-японской войны, в 1903 году, сконструировал прибор, который получил в истории науки имя собственное – «бомба Ипатьева»: прообраз применяемых сегодня в химической практике каталитических реакторов и автоклавов высокого давления. В 1915 году, в разгар Первой мировой, возглавил Химический комитет при Главном артиллерийском управлении, руководил строительством новых предприятий химической промышленности. Фактически он отвечал за всю промышленность взрывчатых веществ.

«Отсутствие до войны спроса на бензол и его гомологи, необходимые для изготовления взрывчатых веществ, было главной причиной слабого развития коксобензольной промышленности, дававшей всего 3% требуемого бензола и к тому же находившейся в полной зависимости от иностранных, особенно немецких фирм, так как почти вся она работала на привозном сырье, – отмечает редактор и автор основного текста исследования, доктор философских наук Эдуард Израилевич Колчинский. – В какой-то степени это было связано с тем, что к началу войны технология улавливания бензола и других легких ароматических веществ при коксовании каменного угля не получила должного развития даже в США и Западной Европе. А в России лишь 20% печей могло производить рекуперацию, то есть многократное повторение операции, при коксовании. На союзников рассчитывать не приходилось, так как они сами нуждались в бензоле и толуоле и также просчитались, хоть и не столь сильно, как российские военные, в оценке требуемых запасов взрывчатых веществ и объема их расходов в боевых действиях. К тому же России не следовало попадать в зависимость от союзнических поставок, так как это было бы чревато неприятностями после победоносного окончания войны, когда вчерашние товарищи по оружию в мгновение ока могли превратиться в соперников и даже во врагов. Все это заставляло в авральных условиях создавать оборонную химическую промышленность и прежде всего искать пути быстрого наращивания производственных мощностей, что было невозможно без максимального синтеза бензола и толуола».

К разработкам технологии производства бензола и толуола были привлечены выдающиеся ученые: Н.Д. Зелинский, С.В. Лебедев, С.С. Наметкин, А.Е. Порай-Кошиц… В итоге благодаря форсированной организаторской и научно-исследовательской активности В.Н. Ипатьева 15 июня 1915 года в Макеевке был запущен бензольный завод. Как сформулировал современный российский историк науки Игорь Сергеевич Дмитриев, удалось разорвать «бензольное кольцо Российской империи», в котором оказалась отечественная химическая промышленность. С февраля 1915-го по февраль 1916 года почти в 15 раз увеличилось производство взрывчатки и на 14 вновь созданных заводах удалось наладить отечественное производство бензола. А в следующем году было построено 10 заводов, нарастив в полтора раза объемы выпускаемой продукции.

Другой пример технологического импортозамещения в условиях военной мобилизации связан с экстренным налаживанием собственного крупномасштабного производства боевых отравляющих веществ.

Один из крупнейших отечественных химиков-технологов начала XX века, академик АН УССР Егор Иванович Орлов в своих мемуарах «Моя жизнь» (2011) описывает, как в 1915 году ему предложили возглавить Северную комиссию, созданную Главным артиллерийским управлением, для налаживания производства удушающего вещества – жидкого хлора.

«Весной на французском и русском фронтах военных действий немцы впервые стали применять удушающие вещества, главным образом (в начале войны) хлор и хлорацетон. Это было неожиданностью для борющихся с ними армий. У нас, в России, жидкий хлор вовсе не получали в промышленном масштабе, – отмечает Е.И. Орлов. – И вот артилле­рийское ведомство поставило перед нашей химической промышленностью вопрос об изготовлении удушающих средств, главным образом жидкого хлора, в большом масштабе. Как на юге, на Украине, так и на севере (на Каме)… Военное ведомство постанови­ло эти заводы реорганизовать для получения жидкого хлора, а в южном Поволжье, в районе Симбирской, Самарской и Саратовской губерний, решено было организовать новые заво­ды». Для этой цели и были созданы две комиссии – Южная и Северная.

«Когда я при­ехал в Симбирск, чтобы познакомиться в земстве с положе­нием дел, оказалось, что там даже проекта строительства не имеется, есть только предположения о возведении завода в ускоренные сроки, – вспоминал профессор Орлов. – В две неде­ли я сумел представить проект завода серной кислоты, завода по получению газообразного хлора предложенным мною ускоренным способом и завода сжижения газообразного хлора. Проект был принят, так как в строительстве я как председатель комиссии был начальником». В общем, к осени 1917 года «все было в порядке». То есть фактически за год по жидкому хлору технологический суверенитет был обеспечен.

Русские химики вообще много сделали тогда для импортозамещения. Коллега и друг В.Н. Ипатьева, химик-органик мировой величины Алексей Евгеньевич Чичибабин в 1914 году открыл реакцию, которая стала основой для промышленного синтеза лекарственных средств (реакция аминирования пиридина амидом натрия). В годы Первой мировой во­йны организовал и возглавил Московский комитет содействия развитию фармацевтической промышленности, в Московском техническом учи­лище организовал алкалоидную лабораторию, где под его руководством было налажено производство опия, морфия, кодеина, атропина и других лекарственных средств…

Аналогии и сопоставления с современной ситуацией напрашиваются сами.

28 декабря 2022 года вице-премьер РФ Дмитрий Чернышенко обнадеживал: российские ученые в течение года смогли достичь интересных результатов по замещению технологий в стратегически важных отраслях – в микроэлектронике и самолетостроении в частности. Он отметил, что на фоне санкций стоит задача обеспечения технологического суверенитета и этим нужно воспользоваться, чтобы создать «конкретные прикладные вещи, которые нам нужно очень быстро заменить, потом опередить и создать свои», приводит его слова Интерфакс.

А 19 января 2023 года председатель Государственной думы Вячеслав Володин обсудил с президентом Российской академии наук Геннадием Красниковым вопросы законодательного обеспечения технологического суверенитета России. «Укрепление технологического суверенитета нашей страны – приоритет в работе Государственной думы. Это одна из главных задач, поставленных президентом для достижения национальных целей развития», – подчеркнул Володин. Как сообщил сайт Госдумы, в первую очередь речь идет о практическом применении отечественных научных разработок, а также о создании системы стимулов для молодых российских ученых.

Тут – тенденция. Недаром Россию считают логоцентричной страной. Кажется, очень близко к объяснению этого феномена подобрался канадский социолог Маршалл Мак-Люэн, который отмечал: «В устной России отношение к технологии носит характер страсти, что также может помешать им воспользоваться плодами распространения письменной грамотности» («Галактика Гутенберга», 1962).