Санта Клаус Два модных прозаика - Виктор да Борис, модные поэты - оба Дмитрии, П. и К., и не менее модные критики - опять же Борис и еще Андрей (плюс переводчик Георгий) - ранним утром позднего декабря отправились в Шереметьево-2 встречать знаменитого японского писателя Харуки М.
Не то чтобы Харуки М. некому было встретить из его соотечественников - напротив, туда же, в Шереметьево, еще ранее наших литераторов отправился на своей "Тойоте" культурный атташе японского посольства, - однако московский литбомонд тоже решил заполучить законодательного азиата на новогодние бдения в законодательный столичный клуб. Самого Харуки М., впрочем, наши герои знали только по фотографии, но имя его так отзвенело за последний год в элитных закоулках столицы, что упустить момент показалось никак невозможным. Было какое-то ночное бдение в клубе - водка, огурцы, комплименты, - и кто-то, кажется, переводчик Георгий, возьми и скажи: да вы знаете ли, что Харуки М. сегодня в семь утра прилетает из Нью-Йорка? Как прилетает?! Неужто сам?! Из Нью-Йорка ли точно, не из Токио ли?
И понеслось. Хозяева клуба арендовали по такому случаю микроавтобус, и море простерлось гораздо ближе, чем горизонт, и, разумеется, по колено.
По пути в аэропорт молчали. Все уж было говорено ночью, теперь же оставались лишь сонливость да запоздалая злость: какой такой Харуки? На хрен он нам сдался? Бред, пьяные ночные фантазии! Более прочих сердился самый старший в этой компании поэт-концептуалист Дмитрий П. Не так давно он на удивление всем вдруг разродился длинным романом, в котором наконец изжил свои немногие, но весьма раскидистые комплексы, распластав по площадям и переулкам родного города сотни, тысячи, миллионы трупов собственных земляков-москвичей. Чавкающие под ногами новоявленного прозаика фрагменты человеческих тканей и органов столь восхитили добропорядочную филологическую братию, что Дмитрий П. чуть было не стал лауреатом одной из дорогих писательских премий. Но не стал. Зато можно легко представить, чем воображались ему теперь брызги грязной шуги, летящие из-под колес машины во все стороны.
Спать хотелось.
Напротив ветерана дремал Виктор - гость редчайший в этом сообществе. Гость почти невероятный, яркою славою своей затмивший всех прочих. Его поклонникам в ту ночь не в шутку казалось, что перед ними вовсе и не Виктор, а некая его почти бесплотная эманация, невесть какими путями запорхнувшая в популярный клуб, и даже выпившая три кружки пива под орешки, и даже раскурившая длинную сигару, и даже дрыгнувшая пару раз своими гениальными конечностями в диком танце.
- Проститутки, - сказал хрипло Дмитрий П., слегка склоняясь к уху Виктора.
- В каком смысле? - не раскрывая глаз, спросил тот.
- Проститутки, говорю. Девки стоят. В грязи по колено. Вон, вон, смотри сколько, - поэт ткнул пальцем в окно.
Виктор скосил азиатский глаз в окно. Действительно, на обочине под тусклыми фонарями стояли стайки девушек. Завидев машину, они дружно делали шаг вперед, а когда та приближалась, так же дружно отступали, сторонясь грязи.
- Да они тут давно стоят, - с готовностью вступил в разговор Георгий. - Я часто здесь езжу, как с Тверской их погнали, сюда переехали. А вон смотрите, в кустах - тачки с сутенерами.
По салону пошло слабое оживление. Все, кроме поэта Дмитрия К., который, хоть и не дремал и был помоложе своих спутников, но интереса к порочному предмету не выказал; стали смотреть в окно.
- А кто-нибудь с девками дела делал? - спросил критик Андрей.
- Дорого, - вяло ответил Борис-критик.
- Каждый должен попробовать, - убежденно сказал Андрей.
- Это почему? - спросил другой Борис, прозаик. - Если в смысле опыта, то мне довольно чужого, а остальное, как сказал классик, дорисую.
- Нет, Боря, Андрей имеет в виду смещение жанра, - отвечал его критический тезка. - Скажем, работая, как он, в сферах высокой критики, надо иногда, что называется, и остраниться. Тебе ведь особой нужды в том нет, ты у нас и так слывешь на грани жанров. А сам ты, Андрюша, сам-то дела с "ними" делал?
- В том-то и дело, что нет...
- Хе-хе-хе! - сухо рассмеялся Дмитрий П.
- Черт их разберешь в темноте, есть ли хорошенькие?! - воскликнул Георгий.
- Мужики, знаете, что я подумал? - вдруг оживился Борис-прозаик. - А давайте Харуки М. к нашим девкам сводим! Подарком на новое тысячелетие...
- Дорого, - опять ответствовал тезка.
- Я плачу, - внезапно, но абсолютно бесстрастно сказал Виктор.
- Что, прямо вот за всех?! - злобно удивился Дмитрий П.
- Давайте сбросимся кто сколько сможет, - предложил Борис-прозаик. - А япошку мы с Жорой уговорим.
- Прославиться захотели. За чужой счет, - ухмыльнулся Дмитрий П.
- Почему за чужой?
- Небось Харуки М. вас в нобелевском эссе упомянет. Лет через полвека...
- А вы - его, - парировал Борис-критик.
Идея развеселила и окончательно пробудила всех. Автобус повернул уже к аэропорту. Решено было остановиться на обратном пути, набрать девок и ехать.
Только к кому, куда? Ехать-то было решительно некуда. Вряд ли такой веселой компании обрадуются в клубе, даже и с самим Харуки М. во главе.
- Куда-куда? В таких случаях на Руси ездят на дачу, - сказал Андрей. - Но у меня дача и далеко, и холодная.
- У меня близко и теплая, - отвечал Борис-прозаик, - Но там гости.
- Есть одно место... - опять же бесстрастно сказал Виктор. - То, что нужно для Харуки М. Как раз то, что нужно. Ровно то, что нужно. Не пожалеет. Места много.
- Только недолго, недолго, вечером в клуб, - планировал Борис-прозаик. - Еще и поспать не помешает.
Вообще же смешная фантазия обсуждалась уже серьезно, как будто японская знаменитость давно мечтала провести декабрьский денек с русскими коллегами да с русскими девками.
- Вы хоть отметили, мужики, кто нам этот праздник устраивает? Бля буду, все кончится харакири! - заключил Борис-критик.
Автобус подрулил к аэропорту.
Единственным человеком, который не принимал ровно никакого участия в прожекте, был поэт Дмитрий К. Непонятно, зачем он вообще потащился со всеми. Он и в клуб-то пришел ночью с компанией поклонников, в дальнем углу сели шумно, даже стихи, кажется, читали. Но кто-то, то ли Борис-критик, то ли Георгий, то ли оба вместе и, вероятно, уже в изрядном будучи подпитии, долго, приобняв его за оба плечика, шептали на оба ушка о крайней необходимости встретить заморского гения всем цветом отечественной словесности. Ну и поехал. Домой не просился.
Никакого Харуки М. друзья не нашли. Стояли в живом коридоре встречающих рейс из Нью-Йорка, вглядывались в лица. Японских было два-три, но ни одного, по возрасту и по облику похожего на Харуки М. Оживление готово уже было смениться разочарованием, как Георгий и Борис-прозаик вдруг воскликнули разом: "Ну, хоть этот!" - и бросились к какому-то человеку явно японской внешности.
Это был не Харуки М., а профессор Н., не так давно в одной культурной русской газете научно сравнивший творчество Харуки М., Бориса-прозаика и Виктора. Нашел аналогии, похвалил и напутствовал. Профессор, очевидно, решил, что столь значительная делегация приехала встречать его, и радостно залепетал по-русски. Борис-прозаик и Георгий же отвечали на японском, толк в котором знали с университета. Подвели к профессору и Виктора, кланялись, исходили комплиментами, пока наконец Георгий не спросил, а не летел ли с профессором и сам Харуки М.?
- Летела, летела, - закивал профессор. - Только сразу ушла. Быстро ушла. Вы-сан опоздала чуть-чуть.
- Ах, какая жалость! - воскликнул Георгий, кажется, по-японски.
- Да-да, очень жалость, очень-очень жалость.
- Вас не подвести ли, профессор-сан? - спросил Борис-прозаик уже точно по-японски.
- Не-не, моя встречают, вон-вон встречают. Но если вы-сан хотите видеть Харуки М.-сан, я найду ее. Только в Москве не слишком долго она. Два дней. Да-да.
- Профессор-сан, не откажите же в чрезвычайной любезности поехать в Москву именно с нами! - вдруг источил Виктор, но очень настойчиво и по-русски.
- Несомненно! - и тоже на чистейшем русском неожиданно обрадовался профессор, не умея, вероятно, устоять перед сразу двумя своими кумирами. - Несомненно.
Зимнее утро в чужой стороне,
А встретишь друзей,
И сразу тепло...
С ходу сочинив хокку, профессор стремительно зашагал предупредить своих друзей-японцев, стоявших поодаль. Столь же стремительно вернулся. Георгий, Борис-прозаик и Виктор подхватили японские сумки-чемоданы, и компания загрузилась в автобус. Там откупорили шампанского, выпили за прилет, за Японию, за Россию, за разницу летоисчислений, за старое и новое тысячелетия, за восходящее и незаходящее солнца.
В обратный путь пустились шумно и весело.
Рассветало, когда ехали мимо девочек. Однако недавнее возбуждение уже прошло, профессор рассказывал, ломая и строя русскую речь, об Америке, об университете, в котором читал курс японской литературы, об Юкио Мисиме, с которым когда-то, будучи начинающим поэтом, водил почтительную дружбу. Георгий, уже в шутку, показал профессору в окно на стайки зябнувших проституток.
- Да-да, русская красавица! Всегда приезжаю и не устаю любовать! То есть - любить!
Словно слива в цвету,
Та девушка, что под снегом
стоит,
Ожидая меня. Зимняя утро.
- И недорого, недорого, хотя, конечно, и не слишком похожа на наша гейша, ха-ха-ха!!! - неожиданно заключил японец.
- Вы что, профессор-сан, - спросил иронически Дмитрий П., - их уже пользовали?
- Несомненно, несомненно! - радостно подтвердил тот.
- Может, и теперь не откажетесь? - как бы в шутку предложил Борис-критик.
- Почему нет? Стойтесь! Стойтесь! - смеясь, профессор крикнул шоферу.
Тот послушно затормозил возле одной стайки. Никто из московских литераторов такой прыти от японца не ждал.
- Нас восемь, - посчитал профессор, - их девять! Одна - для Харуки М.
- Мы пошутили, профессор-сан, - попытался отыграть назад Георгий.
- Нет-нет, нет-нет, - замотал головой японец, - мы возьмем, мы возьмем. Мы поедем в одна место, я звоню Харуки М., и мы славно веселимся... Вы ведь хотите видеть Харуки М.?
Девочки обступили автобус, дежурно улыбаясь. Литераторы обескураженно переглядывались. Им хотелось думать, что японец шутит, хотелось домой, спать, но профессор отнюдь не шутил. Он пальцами показывал девочкам сумму - сперва один палец (вероятно - сто долларов), потом обводил рукой клиентов и выставлял - девять. Проститутки смеялись. Они подозвали из стоявшей неподалеку машины мрачного вида сутенера, и Георгий с японцем вышли торговаться.
Наконец все девять девочек втиснулись в автобус и с хохотом расселись на коленях у мужчин. Водитель скрежетнул передачу, и груженный живым товаром автобус въехал в Москву. Рассвело окончательно.
Назвать все последующие события дурным сном значило не сказать ничего. Девочки оказались как на подбор - полдюжины - крашеные блондинки, пара жгучих брюнеточек, и одна - томно пепельноволосая Аделаида с легкой мистичинкой во взгляде. Профессор объявил тут же, что вот эта - в совершенном вкусе Харуки М. Приобняв Аделаиду левой рукой и цацкая на своих коленях другую, пышнотелую Ларису, он объяснял водителю, куда ехать. Добрались по полупустому проспекту до Белорусского вокзала, это помнили все, но затем куда-то свернули и поехали заснеженными переулками мимо каких-то недостроенных зданий с чернеющими окнами, какими-то абсолютно нежилыми дворами, опять переулками, мимо котлованов, конструкций, мусорных куч... Если бы пришлось им теперь выйти, то ни один из московских литераторов, включая и самого Дмитрия П., не смог бы сказать, где они находятся хотя бы приблизительно. Да и в Москве ли? Нельзя же, в самом деле, коренному москвичу ехать уже битых полчаса по родному городу и не узнавать решительно ничего.
Профессор же уверенно командовал, попутно объясняя, что направляются они к месту, которое не так давно купило в Москве японское правительство для каких-то своих дипломатических нужд. Пока не все там еще перестроили, но "развлечь очень уже можно..."
Приехали наконец к каким-то глухим воротам, водитель посигналил, те открылись бесшумно, и компания въехала во двор. Ворота затворились. Разминая затекшие члены, наши пассажиры выбрались наружу. Двор, обнесенный высоким металлическим забором, сторожка у ворот, и сбоку - низкое одноэтажное здание с большими окнами. Ничего такого специально дипломатического и японского в нем не было. Из будки вышел совершенно русский человек на первый взгляд лет шестидесяти, в ватнике и валенках, коренастый, кряжистый, с лицом изборожденным глубокими морщинами, с беломориной в желтых зубах.
- Что, профессор, развлечься приехали? - спросил, не вынимая папиросы изо рта. - На скольких готовиться?
- Девять плюс девять, Потапыч, - отвечал японец, - всего восемнадцать, да. Проходите, господа русские литераторы, - пригласил он гостей в дом.
Удивительное дело - чем дальше шло, тем бойчее и правильнее профессор говорил на русском.
Пока, нерешительно поглядывая друг на дружку, гости грудились во дворе, Виктор шепнул на ухо Борису-критику:
- Попались мы, Боря.
- В каком смысле? - спросил тот.
- Увидишь, - загадочно отвечал Виктор.
Проститутки, кстати, тоже словно почуяли некую странность в происходящем, они робко жались к клиентам, не решаясь войти.
- Проходите, проходите, - настойчиво повторил японец.
И все вошли. Ничего особенного: в довольно просторном зале разбросаны тут и там на полу татами и подушки, японские гравюры и мечи в ножнах развешаны на низких стенах, звучала тихая музыка, тоже, кажется, японская. Потапыч, не снимая ватника, возжигал по углам курения, доставал из низких шкафчиков подносы с посудой, напитками, легкой закуской. Профессор жестом пригласил всех располагаться на бамбуковых циновках.
- Прошу, прошу, можно приступать. Не стоит терять времени.
И, подавая пример остальным, начал раздеваться. Проститутки глядели на него уже с нескрываемым ужасом, а Виктор опять шепнул Борису-критику:
- Здесь тебя научат делать харакири, будь спокоен.
- Зачем харакири? - бессмысленно спросил тот.
- Затем, мой друг, чтобы Потапыч навыка не терял.
- Раздевайтесь, раздевайтесь, - торопил Потапыч, неслышно подойдя к шептунам.
- Постойте, профессор, - крикнул Дмитрий П. (он так и стоял, не снимая ни куртки, ни сапог), - мы так не договаривались.
- Да, да, - робко подшумели остальные.
- Во-первых, мы вовсе не планировали устраивать тут свальный грех. Правда, девочки?
Девочки закивали.
- А во-вторых, профессор-сан, где обещанный Харуки М.?
- Да-да, где, где? - зашумели литераторы, обступая хозяина.
Профессор стоял перед ними уже в одних черных советских трусах и в белой майке. Короткие кривоватые, но мускулистые его ноги, казалось, подрагивают от негодования.
- Если не хотите свального греха, то Потапыч-сан принесет бумажные ширмы, - заявил он. - А Харуки М.-сан уже в пути, я только что говорил с ним.
И профессор подкрепил свои слова новым хокку:
Цветущей сливы лепестки┘
Нет - первые снежинки.
Пришла любимая ко мне.
Но когда говорил? Откуда говорил? Литераторам вдруг разом показалось, что они сходят с ума: профессор Н. никуда не выходил и никому не звонил┘ Тем временем Потапыч принес ширмы из разрисованной рисовой бумаги и принялся делать выгородки по всему залу.
Вдруг он коряво метнулся, сминая ширмы, к стене и схватил меч. В этот момент входная дверь распахнулась и в нее бросился Дмитрий К., даже черные кудри его вопили ужасом. Потапыч с хриплым воем - за ним, занеся над головой меч... Со двора раздался короткий вопль. В окно литераторы увидели жуткую картину: тело поэта, распростертое на снегу, и в метре от него - отрубленная голова. Из-под кудрей изливался ручеек алой крови. Потапыч возвращался, вытирая носовым платком лезвие самурайского меча.
Друзья, - сказал профессор онемевшим от ужаса гостям, - изучая сравнительным образом наши две литературы, я пришел к удивительному выводу: от русской литературы остался один лишь труп. Труп как титул. Кто-то по привычке еще принимает этот труп за живое тело, пытается рот в рот вдохнуть в него жизнь, но безуспешно. Русской литературе не хватает живой крови, настоящей, горячей, алой, как хризантема на первом снегу┘ Она разлагается, лишенная кровотока. Поэтому я и решился взвалить на себя эту трудную и почтенную миссию - пустить кровь и тем самым вернуть ее (я имею в виду некогда великую вашу литературу) к жизни. К жизни живой. Вы, еще пока молодые, еще пока исполненные амбиций и творческого тщеславия, были избраны мною для этой трудной миссии.
Профессор, уже, кстати, совершенным голышом, расхаживал по залу, поигрывая мечом. У дверей недвусмысленно застыл с мечом же суровый Потапыч.
- Я пригласил для исполнения этой миссии и для пущей убедительности Потапыча. Офицер КГБ, он во времена, когда вашей огромной, но вялой, как полутруп, империей правил Сталин, служил расстрельщиком в подвалах Лубянки. Многих пули его верного пистолета лишили жизни и последних чаяний, а иных - и бессмысленных забот. Потом же, когда ваша страна отрупела окончательно, он вынужденно прозябал в бесславной пенсии дворником. Ему уже далеко за восемьдесят, но чужая кровь продлевает его жизненную силу лучше любого прочего эликсира. Пусть он послужит хорошим примером в том, что вам предстоит сейчас сделать.
- Я знал, я знал┘ - шепнул, подойдя сзади к Аделаиде, Виктор П. - Когда начнется, держись около той двери.
Он показал подбородком в дальний конец зала на маленькую белую дверь, за которой, по всей видимости, была кладовка.
- И, наконец: даже разнузданность, даже хваленый ваш русский разврат и те стали теперь пугливыми и исподтишка. Вы пугаетесь свального греха, вы привыкли развратничать в одиночку, втихую, озираясь по сторонам и шугаясь каждого скрипа┘ Вы, говоря языком вашего же христианского святого, ни холодны, ни горячи. О какой же страстной, живой, горячей литературе может идти речь?! Вы и с последними девками - тайком, тайком┘
Кстати, девки, чуя неладное, как-то грудились вместе, жались поближе к двери с морщинистым, но все же русским Потапычем. Одна лишь Лариса не смела отойти от дикого японца, боясь, и справедливо, самурайского возмездия.
- По вашему календарю наступает третье тысячелетие. Рубеж символический. Неужто вы перейдете его, нет - перевалитесь через него бессмысленными трупами? Не верю. Я привел к вам сегодня Харуки М. Он здесь, он среди вас - до сих пор не узнанный. Вы хотели видеть его. Пожалуйста, вы его увидите и очень скоро. Ибо ради вашего возрождения я готов пожертвовать его достаточно молодой жизнью. Убейте его, и обретите тем самым кровь в ваши заскорузлые вены, - сказал профессор.
- Сейчас начнется, - шепнул Виктор Аделаиде. - Не забудь, пробирайся к двери.
Остальные стояли молча среди скомканных ширм. Самым кошмарным в этом кошмаре казался им русский язык профессора. Однако главный кошмар был впереди.
Профессор решительно направился к Виктору, тот послушно поднялся навстречу с циновки, одновременно легко отталкивая Аделаиду в сторону. Японец остановился перед Виктором, выкинул вперед правую руку (в левой он по-прежнему держал меч), схватил цепкими пальцами кожу на подбородке прозаика и потянул на себя. Та поддалась и стала отделяться от лица┘ Оказалось, что это маска! Это была искусно сделанная маска, а под ней, когда профессор содрал ее целиком от подбородка до затылка, нашлось бледное, обрамленное густыми, черными как смоль волосами лицо Харуки М!
Зал ахнул.
- Убейте его! Зарубите его! Искрошите его в мелкое крошево! Во имя торжества Слова! - завизжал профессор, размахивая мечом над головой Виктора-Харкуки М.
Никто, однако, не пошевелился.
Тогда профессор подпрыгнул вверх и в полете рубанул мечом по горлу одной из девок. Та рухнула, захлебываясь в собственной крови. Только теперь наши литераторы попятились к стене, на которой висело оружие. Делать было нечего, любого из них или всех без исключения ожидала участь Дмитрия К. или безымянной проститутки.
Борис-прозаик и Георгий сняли со стены по длинному кривому мечу. Дмитрий П. нервно теребил очки, но протянуть руку к оружию не решался. Борис-критик закрыл глаза ладонями. Андрей лишился чувств и медленно сползал по стенке на пол.
А голый профессор все стоял перед ними, и с лезвия меча его капала алая кровь. Убить безоружного Харуки М. было, конечно же, несравненно удобнее, чем пасть от меча безумного японца или людоеда Потапыча. И Борис-прозаик с Георгием решились. Полуприкрыв глаза, стараясь, очевидно, вызвать в самих себе некое подобие беспощадной ярости, они пошли на Харуки М.
Тот попятился. Он внимательно следил за новоявленными самураями и отступал легкими, неслышными шагами к той самой маленькой двери. Его намерения, однако, не ускользнули от тщательного взгляда профессора Н. Ученый муж, ступая еще легче Харуки М., оказался за его спиной и закрыл путь к отступлению.
Борис же прозаик и Георгий не замечали этих хитрых маневров, а шли и шли, тщетно возжигая в себе ярость. Наконец Георгий уже почти вплотную подошел к Харуки М., и тянуть дольше было нельзя. Он зажмурился, воздел меч и выдохнул:
- Прости┘
Еще мгновенье, и лезвие опустилось бы на Харуки М┘
Но тут истошный вопль Аделаиды остановил убийство.
- Она придет! Она сейчас придет! Она зде-е-е-есь!!! - крикнула в исступлении девка и захохотала, заходясь в истерике.
Чей приход возвестила Аделаида, смерти ли, или внезапной жалости, никто не понял. Зато Георгий открыл глаза, меч дрогнул в его руке и вяло скользнул по предплечью Харуки М., лишь слегка ободрав кожу. Профессор в ярости завращал глазами. Он не решался выйти из-за спины Харуки М. и наказать истеричную проститутку, поскольку Харуки М. мог ускользнуть. Вся надежда на Потапыча. Тот уж шагнул к хохочущей Аделаиде, как входная дверь растворилась и на пороге появилась женщина в кожаной куртке с погонами капитана милиции. В одной руке зловеще чернел пистолет, в другой - отрубленная голова поэта Дмитрия К. За спиной неожиданной Юдифи кружились легкие снежинки.
- Всем стоять на месте! - решительно сказала она. - Все арестованы. Наряд милиции сейчас подъедет.
- Саша?! - воскликнул критик Андрей. Он уже пришел в сознание, но все еще сидел на полу.
- Саша! - радостно завторили ему Дмитрий П. и Борис-критик.
В капитане милиции они узнали бывшую милиционершу, а ныне автора супербестселлеров о милицейской жизни Александру М.
- Стоять на месте, не двигаться! - рявкнула она. - Я вела вас с Шереметьево. Вы - мой шанс, и я его не упущу, господа литераторы.
Профессор затравлено улыбался, пытаясь руками прикрыть причинное место. В открытую дверь дул свежий ветер, становилось холодно.
- Можете одеться, профессор Н., - разрешила Александра М. - Только без глупостей.
Она лишь на секунду отвлеклась на изверга-профессора, но этого хватило, чтобы Харуки М. легко скакнул к беззвучно рыдающей Аделаиде, и, приставив ей к горлу меч, потащил ее к заветной двери. Александра М. вскинула пистолет, но стрелять не решилась: умоляющие глаза Аделаиды впились в пистолетное дуло. Харуки М. открыл дверь, исчез за ней, втащив за собой свою недавнюю спасительницу. Когда дверь закрылась, капитанша три раза выстрелила вслед, но сойти с места до прибытия подкрепления не решилась.
Комната наполнилась пороховым дымом.
- Всем стоять, стреляю без предупреждения! - крикнула Александра М.
Буквально тут же во двор вкатил милицейский "уазик". Пятеро оперативников вбежали в японский дом. Дым рассеялся, и обнаружилось, что из комнаты, очевидно, все в ту же дверь, исчез еще и Борис-критик. Остальные, не исключая и профессора, послушно дожидались своей участи. Трое милиционеров бросились в погоню за беглецами.
Потом подъехала еще машина, и после небольшого разбирательства в милицию увезли профессора Н., Потапыча и Георгия. Японец требовал связаться с посольством, но бравый сержант сунул ему в зубы рыжий кулачище, и тот замолк. Потапыч вел себя смирно, Георгий недоуменно блеял: за что? Ему указали на окровавленный меч, ткнули пистолетом под ребро и запихнули в воронок.
Там, на запотевшем стекле машины, начерталось иероглифами последнее хокку профессора Н.:
Превратности судьбы как зимний день
Блеснет за тучей солнце
И снова - сумрак
Прочих переписали и приказали разойтись.
Снег заносил накрытое серым одеялом тело поэта Дмитрия К. с приставленной кое-как головой. Рядом положили труп зарубленной профессором проститутки.
- Ну что, мужики, по домам? - спросил Дмитрий П., когда он, Андрей и Борис-прозаик вышли из злополучного двора в метельный переулок.
- Такси! - махнул рукой Андрей.
У Белорусского вокзала они разошлись, вяло процедив друг другу: "С наступающим┘"
А вечером того же дня в одном из баров Шереметьево-2 в ожидании посадки на самолет в Токио сидели и стремительно поглощали виски счастливые Харуки М. и Аделаида. Время от времени Харуки М. целовал спутницу в бледные губы и шептал ей слова любви по-японски.
* * *
Днем второго января в загородном коттедже Александры М. раздался телефонный звонок.
- Саша? Это Полина Д. С Новым годом тебя! Успехов, если они тебе не надоели. Ну и счастья, конечно. А ты мне приснилась сегодня в удивительном сне. Представляешь, в капитанской форме, с пистолетом┘ К чему бы?
- Вот уж не знаю┘ А может, вернусь еще, тряхну стариной. Кстати, ты читала, что этот Борис, не помню фамилии, написал про нас с тобой вчера в интернете? Все ему неймется, даже в праздники┘
"Стало быть, нашелся┘", - подумала Полина Д.
Конец
