Иван Сухов
Ислам набирает все больше сторонников в среде молодых, хорошо образованных и с неплохими доходами.
Фото с сайта ramzan-kadyrov.ru
Месяц назад в своем Послании Федеральному собранию Дмитрий Медведев обрисовал задачи, которые России предстоит решать на Северном Кавказе, и обещал, что этим, в частности, будет заниматься «человек, лично ответственный за положение дел в этом регионе». «Такой человек появится», – загадочно сказал президент. Спустя более чем месяц после этой фразы в Москве и на самом Кавказе дискуссия о том, кто и в какой должности станет медведевским кавказским наместником, по-прежнему актуальна. Равно как и утверждения о том, а нужен ли вообще подобный назначенец.
Кто есть
Говорят обычно либо о вице-премьере федерального правительства, либо о ком-то вроде специального полпреда, имеющего право вмешиваться в конкретные вопросы управления проблематичными регионами в ручном режиме. В России часто больше значит фамилия чиновника, чем политический и правовой статус его должности. В списке возможных кандидатов уже довольно много фамилий – от Дмитрия Козака, заработавшего на Северном Кавказе редкую для этих мест репутацию безупречного и бескорыстного управленца, и Сергея Иванова, которому к середине первого срока Дмитрия Медведева самое время напомнить о себе как о политике, которого некогда тоже рассматривали как вероятного преемника Владимира Путина, до президента Чечни Рамзана Кадырова. Но самое существенное в этой истории даже не то, кто появится на Кавказе в чине нового агента федеральной власти. А то, зачем Кремлю понадобился еще «лично ответственный человек» при наличии одного полпреда президента в Южном федеральном округе и семи северокавказских президентов, каждый из которых, безусловно, несет перед президентом всю полноту личной ответственности.
Вариантов ответа на вопрос «Зачем?» может быть несколько. Во-первых, Кремль может быть недоволен действующим полпредом Владимиром Устиновым, присутствие которого на Кавказе почти незаметно. Слухи о скорой замене полномочного представителя в ЮФО циркулируют как минимум с начала этого года. Такая замена сэкономила бы время и средства, которые в противном случае уйдут на создание и обслуживание нового офиса – будь-то какой-то наместник в регионе или даже кто-то из действующих вице-премьеров. Она была бы юридически удобна: если, с точки зрения главы государства, Кавказ должен стать объектом специального внимания Центра, а наличных полномочий полпреда в ЮФО не хватает, их список легко расширить отдельным президентским указом.
Но в самом полпредстве, кажется, не беспокоятся – в начале декабря в Нальчике заместитель Владимира Устинова Николай Федоряк заявил, что идею дополнительного «ответственного» можно только приветствовать. У полпредства, по его словам, сугубо политические функции, а новому назначенцу придется входить в тонкости финансового управления – поэтому друг другу два полномочных представителя не помешают.
Но независимо от того, окажется ли новый назначенец в ранге вице-премьера, сменит ли в Ростове Владимира Устинова или будет работать одновременно с ним в какой-то до сих пор невиданной должности, остаются два варианта ответа на вопрос «Зачем?». В первом, благоприятном – который более вероятен, иначе об этом не имело бы смысла говорить со столь высокой трибуны, – новый «кавказский наместник» должен будет действительно получить право в режиме ручного управления вмешиваться в ситуацию в регионах. Это то, чего очень не хватает на Кавказе, регионы которого давно и целиком отданы на откуп местным этнократиям, сложившимся еще под конец советского периода.
Второй вариант может быть более печальным: должность создается как запасной аэродром для кого-то из федеральных или региональных чиновников, которых по тем или иным соображениям нельзя уволить просто так. Даже если у такой кадровой многоходовки будет некая осмысленная цель, благая для региона в целом, она так и останется не более чем аппаратной интригой. Но время подобных интриг на Северном Кавказе прошло: к сожалению, там тикает секундомер, отсчитывающий время до точки невозврата – такого момента, когда уже никакие, даже самые талантливые идеи управления регионом не смогут удержать его в составе России.
Что есть
Северный Кавказ – сплошной ворох проблем, которые президент Медведев, кстати, весьма красочно изобразил в своем выступлении перед Федеральным собранием. Одного взгляда на карту достаточно, чтобы назвать целую цепочку конфликтов разной степени тяжести и интенсивности.
На юге Дагестана сохраняется проблема лезгин, разделенных азербайджано-российской границей и считающих недостаточным свое представительство на уровне региональной власти. Хасав-Юрт образует узел противоречий между аварцами, кумыками и чеченцами. Предстоящее назначение президента Дагестана грозит перессорить существующие в республике группы влияния, каждая из которых давно выстроила эшелонированные линии поддержки в республике и в Москве.
Чечня поднялась из руин, но продолжает сражаться с боевиками, которые за годы последней войны поменяли знамя – вместо зеленого флага независимой Ичкерии подняли черный, с арабской вязью, флаг шариатского эмирата от Каспийского до Черного моря. Молодой президент Кадыров, недавно получивший чин генерал-майора российской милиции, все хуже понимает своих еще более молодых соплеменников, которые, несмотря на все блага мирной жизни, не прочь встать под это самое черное знамя. При этом «лояльный» Грозный со своими неисчерпаемыми амбициями не перестает доставлять головную боль в Москве, которой и так приходится мириться с беспрецедентной по меркам Федерации чеченской самостоятельностью.
Весь минувший год можно назвать годом Ингушетии: там едва не погиб в результате покушения президент Юнус-Бек Евкуров, только осенью 2008 года назначенный Дмитрием Медведевым вместо утратившего остатки популярности Мурата Зязикова. Евкуров – яркий кадровый успех. Он не побоялся вернуться в Ингушетию после страшного ранения и завоевывает сердца соотечественников, пытаясь бороться и с боевиками, и с коррупционерами. Москва планирует выделить Ингушетии 32 млрд. руб. за следующие семь лет. Но все это пока не останавливает тех, кто стреляет в милиционеров и взрывает фугасы, – потому что им все равно, кто президент: Зязиков, Евкуров, Иванов, Петров или Сидоров.
К западу от Ингушетии тлеет очаг осетино-ингушского конфликта по поводу Пригородного района, его никак не удается разрешить окончательно. Потому что ингуши, даже отказавшись официально от территориальных претензий к соседям, все равно хотят, чтобы район вернули их республике и чтобы как минимум все, кто вынужден был его покинуть после столкновений 1992 года, наконец вернулись домой. А осетины, у которых рождаемость отстает от ингушской, боятся этого возвращения, боятся потерять район и потому отнюдь не приветствуют ингушей.
В Кабардино-Балкарии – серьезнейший конфликт между «титульными» этническими группами (кабардинцами и балкарцами) по поводу принадлежности земель, отторгнутых от сел, которым они принадлежали, в результате муниципальной реформы. К этому конфликту подключены зреющее недовольство черкесов Карачаево-Черкесии, которые считают, что карачаевцы пытаются монополизировать власть, и стремление шапсугов Краснодарского края получить отдельный этнический район. Шапсуги, адыги Адыгеи, черкесы КЧР и кабардинцы – народы-родственники, живущие друг от друга на расстоянии нескольких часов езды на машине и готовые поддерживать друг друга во всем, как когда-то в 1992–1993 годах они поддержали против Грузии такую же родственную им Абхазию.
Что будет
На все эти этнополитические разногласия накладывается то, о чем говорил президент, – коррупция, клановость и насилие. В большинстве регионов Северного Кавказа каждый шаг человека от рождения до похорон сопровождается взятками. Взятки сформировали второй контур налогообложения. Они даются врачу в роддоме или больнице, директору школы, чтобы поступить и сдать экзамен, начальнику при устройстве на работу – иногда даже в тех случаях, когда речь идет о замещении должности регионального министра.
Когда говорят о кавказской клановости, напрасно думают, что это обязательно семейные связи – хотя и это, безусловно, играет свою роль. Клан – это вовсе не родственники из аула или члены одного тейпа. Клан – это группа влияния, сложившаяся за долгие годы постсоветского безначалия, пустившая корни в администрации региона, в Москве, во всем сколько-нибудь интересном бизнесе. Кланов может быть два или много, и очень редко попадаются такие, которые реально хотят чего-то, кроме личного обогащения.
Поскольку на Кавказе обострено чувство несправедливости и развита культура оружия, для того чтобы защитить свои интересы, кланам, естественно, приходится прибегать к насилию. С помощью насилия, коррупции и других нехитрых инструментов кланы закрепляют свое место у кормушки, в которую валятся федеральные дотации, и распоряжаются ими – то есть проедают, как раньше проели до дыр региональные экономики, отнюдь не всегда бывшие такими безнадежно дотационными.
Разумеется, все это было бы невозможно, если бы кто-то в Центре не принимал заинтересованного участия в распределении благ – или попросту не отвлекался от мелких кавказских активов в пользу других, более привлекательных. Новые президенты, рассаженные во всех республиках с 2004 года, мало что могут сделать в одиночку – если не считать президента Чечни. Но и в его случае активность и решительность в борьбе с личными врагами кажутся чрезмерными.
Насилие и ложь вызывают ответную реакцию. А поскольку единственными, кто хоть как-то отвечает людям на их насущные вопросы и предлагает пути поиска решений, являются проповедники так называемого чистого ислама, все больше людей, ненавидя региональную власть, отзываются на их проповеди. Изначально они не собираются драться с Российской армией и милицией за отделение своей родной республики от федерального целого. Им просто кажется, что ислам и шариат – единственная нормативная система, которая поможет добиться справедливого устройства жизни. Разумеется, реализация такого проекта точно так же вырвала бы Кавказ из состава России, как любой проект сепаратистского характера.
Молящихся, которые изначально не помышляют о вооруженной борьбе, легко подталкивает к ней правоохранительная система, готовая в бороде видеть признак принадлежности к террористической ячейке. Думать, что молящихся немного и что те из них, кто вышел на путь вооруженной борьбы – сплошь неимущие и малообразованные горцы, – опасное заблуждение: чистый ислам быстро набирает сторонников среди вполне образованных горожан с неплохими доходами. Это происходит по единственной причине – ни местная власть, которую откровенно ненавидят, ни власть федеральная не предлагают людям никакой собственной программы конструктивного развития – а только коррупцию, клановость и насилие.
 Ненавидя региональную власть, люди все чаще и охотнее отзываются на проповеди с минаретов. Фото Reuters |
На чем сердце успокоится
Несмотря на все эти печальные обстоятельства, точка невозврата, кажется, пока не пройдена и есть надежда, что федеральная власть найдет способ остановить этот критический отсчет времени. Для этого нужны точный анализ происходящего и способность не только адекватно реагировать на ежедневные вызовы, но и строить стратегию – которую, впрочем, сначала не помешало бы определить.
Когда Северный Кавказ завоевала Российская империя, он был нужен ей как территория, по которой она сообщалась с собственными владениями за Кавказским хребтом, и как территория сельскохозяйственной колонизации. Когда в 1990-е Закавказье стало тремя самостоятельными странами, а огромное количество этнических русских покинуло Северный Кавказ, у России словно пропала прямая мотивация удержания этих земель. Чечне сначала позволили превратиться в огромный плавильный тигель легализации полукриминальных состояний, затем дважды использовали ее как прекрасный механизм извлечения прибыли из полномасштабных боевых действий и последующего строительства, отобрали у этого региона всю сохранившуюся нефтедобычу – и, кажется, на этом исчерпали свой интерес. К другим республикам, часто более бедным и нередко более сложным, интереса, представляется, еще меньше.
Но если Россия останется той колониальной империей, которая когда-то покоряла кавказские народы, она не устоит: покоренные народы давно повзрослели, у России поубавилось сил. И если она не сможет быстро и максимально ясно объяснить живущим на Кавказе людям, почему хорошо быть российскими гражданами, логично предположить, что они от нее отвернутся – для этого не нужны ни Турция, ни Персия, ни сепаратистские проекты, когда есть проект шариатского эмирата.
Россия много сделала для этого год назад, вступив в войну в Грузии и признав две республики. Какие бы потери это ни означало для политики России за Кавказом и для ее международного имиджа, она получила две небольшие, но важные для нее территории за хребтом и дополнительный стимул для наведения порядка в собственном кавказском доме, который как бы вновь стал тылом. Народы Северного Кавказа не могли не заметить, что Россия позволила Абхазии и Южной Осетии разрушить территориальную целостность Грузии и этим, конечно, поставила под сомнение сам принцип территориальной целостности как таковой. Но они не могли не заметить и того, что Россия готова защищать своих.
Осталось лишь убедить людей на Северном Кавказе, что они именно «свои». Это сложно по многим причинам. В одном Дагестане в год появляется до 70 тыс. избыточных рабочих рук. Даже если восстановить все кавказские заводы и колхозы советского времени и построить еще столько же, занять всю постоянно растущую массу населения на месте нельзя. Значит, необходимо придумать, как помочь им найти работу в России – Дмитрий Медведев, к слову, говорил об этом в Послании, когда предлагал организовать временную трудовую миграцию.
Миграция, бесспорно, происходит и так – иначе Кавказ давно бы взорвался от избытка незанятой молодежи и недостатка тех денег, которые сейчас зарабатываются выходцами с Северного Кавказа в других регионах России и присылаются домой почтовыми переводами. Но именно миграция вызывает плохо скрываемое недовольство этнического большинства крупных российских городов: они воспринимают приезжающих как чуждых и враждебных пришельцев. Часто это происходит по вине самих приезжих, которым было просто негде учиться поведению в больших современных городах. Но такой конфликт есть повсюду в мире, везде его хотя бы стараются разрешить, пытаясь научить разных людей правилам совместной жизни.
В России такие усилия почти не предпринимаются. По социологическим опросам, большинство наших сограждан считают Кавказ неотъемлемой частью страны, но при этом практически не скрывают антипатии к его жителям и выходцам из кавказских регионов. Сами жители Северного Кавказа постепенно привыкают, собираясь в Ставрополь, Ростов или Москву, говорить: «Поедем в Россию» – так, будто сами уже давно живут за границей. Это впечатление, бесспорно, подтверждается при пересечении административной границы Дагестана и Ставрополья, где всегда проверяют паспорта, или при высадке с северокавказского рейса во «Внуково» – с дополнительным контролем багажа. Понятно, что и приезжие, и коренные местные жители должны делать шаги навстречу друг другу – но им надо помогать это делать, а не поощрять дальнейшее взаимное отчуждение. Помогать в том числе прямой пропагандой – но так, чтобы не возникало причин видеть в ней очередную формально правильную ложь.
Помогать надо и тем, кто остается на месте, на Северном Кавказе. И в том же духе: то есть доказывая людям ежедневно в течение многих лет и поколений, что они – часть единой нации, граждане общей страны, и первый, кто извлекает из этого выгоду, – они сами. Если Россия хочет контролировать Северный Кавказ, ей неизбежно придется понижать статус административных границ – так, чтобы они не были похожи на государственные, чтобы от их рисунка и этнической принадлежности живущих по обе стороны людей не зависели объем их гарантированных законом прав и уровень их личной безопасности.
Понятно, что попытка отнять статус у республик вызовет не только жестокое сопротивление элит, но и ренессанс национализма. Поэтому единственный способ отодвинуть от власти сложившуюся на Кавказе этнократию, сделать местное хозяйство хотя бы относительно понятным, прозрачным – создать некий внешний контур управления. Например, учредить офис специального представителя по Кавказу, который сможет, с одной стороны, вмешиваться в финансовые дела республик, а с другой – координировать усилия региональных и федеральных силовиков: так, чтобы они эффективно боролись с боевиками, а не множили их число пытками, унижениями и насилием. Политический статус республик не пострадает, зато два по-настоящему ключевых вопроса таким способом удастся изъять из рук местных недобросовестных начальников.
Никто на Кавказе не возразит, если таким наместником станет этнический русский – хотя русских там остается все меньше. Наоборот, если новым специальным представителем станет человек с Кавказа, многие воспримут это как обиду: если, к примеру, чеченец, то почему не аварец, не осетин или не балкарец. Но сама эта обида – признак разъединения: этническая принадлежность не должна играть такой политической роли, какую она играет сейчас. Этого нет ни в одной развитой стране, и Россия, если не найдет способа осознать себя как единство непохожих, не сможет оставаться в числе развитых стран.
Наконец, чтобы удержать Кавказ, придется отказаться от некоторых ставших привычными штампов. Пора пресечь попытки республиканских элит торговать нестабильностью – потому что в таком случае получается, что местная власть сама заинтересована в существовании и развитии межэтнических и религиозных конфликтов, бесконечно получая средства на борьбу с их проявлениями. Пока это будет так, федеральный бюджет будет продолжать финансировать терроризм. Кроме того, не стоит слишком смещать акцент региональной гуманитарной политики в сторону поддержки так называемого традиционного ислама. Кавказский традиционный ислам, особенно на востоке региона, часто имеет вполне радикальные формы. Поощряя распространение его норм, власти, по сути, получают тот же результат, с которым борются, когда воюют против радикалов: исламская система ценностей, норм и правил поведения ни в коем случае не должна подменять ценностей, норм и правил поведения, принятых в демократическом и светском государстве.
