Инесса Яжборовская
Стол заседаний, за которым была учреждена Организация Варшавского договора, превратился в круглый стол для конструирования демократического режима. Февраль–апрель 1989.
Фото Agencja Gazeta
На заседании Международного дискуссионного клуба «Валдай» прошлой осенью Владимир Путин так откомментировал цитату известного венгерского писателя Шандора Мараи «советские солдаты освободили в 1945 г. наши земли, но не могли дать нам свободу, так как сами не имели ее»: «Абсолютно правильно. Что еще сказать?»
Этапы выучки
Когда отгремели последние залпы Второй мировой, народы Центрально- и Юго-Восточной Европы должны были вновь обустраиваться в послевоенном мире. Представления о будущем были радужными, хоть и разными. Но всем пришлось приспосабливаться к тому, как легли карты пасьянса великих держав, решавших в Ялте их судьбы.
Поддержку Сталина имели те лидеры, кто успешно прошел выучку «большевизации» в Коминтерне по сталинистской схеме беспрекословного подчинения диктату вождя, следования строгой иерархии, послушания и личной преданности. К числу таких руководителей относились Болеслав Берут, Георгий Георгиу-Деж, Клемент Готвальд, Матьяш Ракоши и др. Более самостоятельным, мыслящим, укорененным в реальных процессах своих стран и склонным отстаивать свое мнение (Владиславу Гомулке, Яношу Кадару, Ласло Райку и даже стойкому коминтерновскому функционеру Георгию Димитрову), доверие вождя отнюдь не всегда гарантировалось. Раздражающие его активность, «излишняя» свобода суждений, критическое отношение к келейному принятию решений и к командному стилю руководства, к волюнтаристскому назначению и перемещению кадров вместо их «делегирования» снизу заведомо обрекали их на сложные судьбы.
Димитров, Гомулка и ряд других деятелей левого политического спектра видели перспективу перехода своих стран к демократическому социализму через национальные фронты – без сталинского форсирования «обострения классовой борьбы», установления диктатуры пролетариата и однопартийной системы. Однако условий для эволюционного движения по этому пути не сложилось. Если вначале Сталин не отвергал концепцию народной демократии, то уже в 1947–1949 годах он при помощи Коминформа резко повернул регион к догмам сталинизма. Ялтинский миропорядок в восточной части Европы обрел более четкие, унифицированные формы сталинской модели. И, как известно, «кто не с нами, тот против нас»!
Из мемуаров Никиты Хрущева: «С руководителями этих стран Сталин строил контакты на основе абсолютного их подчинения и не терпел никаких особых мнений, а не только простых возражений. Если в беседе по любому вопросу человек настаивал на своей точке зрения, это его раздражало и порождало сомнения в искренности такого человека... Отсюда оставался один шаг до его гибели». Жесткая установка на беспрекословное соблюдение курса на «обострение классовой борьбы» незамедлительно воплощалась в репрессивные меры. Опороченные как «затаившиеся враги», как «враги с партийным билетом», были казнены творческие, пассионарные лидеры, сторонники «национального пути к социализму» Трайчо Костов в Болгарии, Ласло Райк в Венгрии, Рудольф Сланский в Чехословакии, Лукрециу Патрашкану в Румынии и др. В Польше Гомулка, обвиненный в «правонационалистическом уклоне», был отстранен от руководства партией, а заменивший его преданный сталинист Берут, как и Георгиу-Деж и ряд других лидеров, с готовностью признал народную демократию формой диктатуры пролетариата. Для болгарских коммунистов эта проблема была решена с внезапной смертью Димитрова.
В конце 1940-х годов спектр политических сил региона напоминал шагреневую кожу. Политическая система во всех странах подверглась резкой ломке с отстранением от политической деятельности немалой части левых. Руководство политикой партий и государства перешло в руки узких сталинистских групп. Замерла активность парламентов и правительств, как и заменивших самоуправление и низовую администрацию советов. Всюду, в том числе в самих партиях, на ведущих позициях окопалась бюрократия. Методы и характер деятельности партий были быстро выхолощены. Принципом работы стало послушное одобрение каждого спущенного сверху решения. Стиль политической жизни формировали выборы без выборов, открытое, а не тайное голосование, сталинистская репрессивная политика. На всех уровнях политической системы пускала корни и прочно укреплялась иная модель, исключавшая возможность ее демократического развития. Утверждались номенклатурные принципы управления, практически однопартийная система. Введение жестко иерархически-клановых, номенклатурно-келейных принципов, вытесняло демократические формы работы. Приток необходимых для демократического обновления новых кадров все более ограничивался. Поддержка снизу не расширялась, а сужалась. В «социалистическом лагере» фактически был смонтирован монолит основных политических структур и механизмов согласно автократической, тоталитарной модели клана. Это был процесс создания единых несущих конструкций сливавшихся воедино межпартийных и межгосударственных отношений.
Пирамида культов
В итоге в социалистической системе была выстроена единая пирамида культов личности во главе с культом личности Сталина. Тот же Гомулка охарактеризовал это явление на VIII пленуме ЦК ПОРП в октябре 1956 года, после ХХ съезда КПСС, следующим образом: «...на вершине этой иерархической лестницы стоял Сталин. Перед ним склоняли головы все занимавшие низшие ступени лестницы... Первые секретари центральных комитетов партий отдельных стран занимали вторую ступень лестницы культа личности. Они, в свою очередь, облачились в монарший наряд непогрешимости и мудрости. Их культ действовал, однако, только на территории их стран, где они стояли на вершине национальной лестницы культов. Этот культ можно было бы назвать лишь отражением блеска, заимствованным светом. Он светил подобно тому, как светит месяц. Тем не менее в пределах своего действия он был всесилен».
Это влекло за собой характерологические деформации личности: властолюбие и склонность к формированию клики, потерю контроля за своими действиями, невоздержанность и барство, искушение казнить или миловать политических соперников и т.д. Так, в Венгрии по воле Ракоши в 1951 году к пожизненному заключению как «агента хортистской полиции» и «югославского шпиона» приговорили не принимавшего безоговорочно официальный курс Кадара. В Югославии сходные черты обнаружились и у разорвавшего отношения со Сталиным Иосипа Броз-Тито. Вице-президент страны, член Политбюро и Секретариата ЦК КПЮ Милован Джилас был одним из немногих, позволивших себе думать о проблемах власти и поведения политических лидеров, об изменении стиля управления, о многопартийности и реформировании политической сферы. Еще при жизни Сталина он пытался убедить партийную верхушку в необходимости преодолеть тоталитарный режим, отказаться от монополии партии на власть: «Я сказал Тито, что мы должны разрешить оппозицию и свободные выборы. Тито заявил, что законы должны быть сформулированы таким образом, чтобы свободные выборы фигурировали на бумаге, но чтобы коммунисты могли всегда сохранять монополию на власть». Один из наиболее прозорливых критиков Сталина, главной задачей которого, по его мнению, были защита личной власти и потребностей партийной бюрократии как новой высшей знати, Джилас много лет носил в своей стране ярлык «диссидента № 1» и дважды отбывал сроки заключения.
 Падение Берлинской стены. 9 ноября 1989 года. Фото Reuters |
«Браво, чехи!»
Содержавшаяся в докладе Хрущева на ХХ съезде КПСС мысль о «полной самостоятельности и независимости» стран-сателлитов, о «возможности новых форм перехода к социализму», отличных от советских, воспринималась как многообещающая декларация равноправия отношений и обновления политики. Однако «отпускать» их, отказываться от прямого давления на них он не собирался. Будучи фигурой противоречивой, он не был в состоянии глубоко осмыслить пороки автократического режима. Поэтому, когда после смерти Берута руководство ПОРП самостоятельно решило выдвинуть на пост первого секретаря Гомулку и отказалось ехать в Москву согласовывать кандидатуру, Хрущев немедленно вылетел в Варшаву. На аэродроме, размахивая кулаком и тыча в пальцем в сторону Гомулки, он вопрошал: «А это кто такой?» Раскручивание непримиримой конфронтации удалось остановить с трудом, как и движение советских танков на Варшаву. Попытка поставить польское руководство под прямой контроль не удалась.
Венгрию, где новое руководство во главе с Имре Надем пыталось демократизировать политический режим и объявило о введении многопартийности, военно-силовая акция не миновала. Симпатизировавший реформам Кадар испугался, как он признавался позже, мощи массового движения, переросшего в народное восстание, поскольку «сложилась ситуация, которую не только я, но еще никто и нигде в мире не переживал. Тут не помогали никакая теория, никакой рецепт, никакой опыт». Под давлением советского руководства он пошел на создание «контрправительства», принял введение советских войск, подавление восстания, казнь Надя и его соратников. Это стало для него трагедией на всю жизнь. В дальнейшем Кадар уже не следовал концепции «обострения классовой борьбы», реализуя на практике курс национального согласия и постепенной модернизации постсталинской системы. Уместно напомнить, что Совет Федерации РФ 20 октября 2006 года высказал сожаление по поводу «венгерских событий», признав моральную ответственность за это нашей страны.
Со смещением Хрущева Леонид Брежнев получил в наследство Организацию Варшавского договора и возможность ее использования в качестве внешнего военно-силового фактора в разрешении внутригосударственных кризисов в соседних странах. Тем временем Чехословакия обрела в лице Александра Дубчека нового первого секретаря ЦК КПЧ, который в соответствии с демократическими традициями своей страны постепенно начал реализовать на практике курс на обретение режимом «человеческого лица». Это предполагало постепенное оттеснение прежней номенклатуры и обновление руководящего кадрового состава в партии, правительстве, парламенте и общественных организациях, демократизацию политической системы, введение свободных выборов, политического плюрализма и многопартийности. В марте 1968 года в странах социалистического блока шли манифестации под лозунгами «Браво, чехи!», «Мы ждем своего Дубчека!».
Резонанс «Пражской весны» напугал «братьев по лагерю». Если в своих странах они ограничились избиениями студенческих манифестаций, то в Чехословакии выступления за демократию были остановлены «интернациональной» вооруженной (но бескровной) интервенцией и сменой руководства страны, несмотря на попытку Гомулки и Кадара успокоить советское руководство. Брежнев считал, что требование демократизации ведет к восстановлению капитализма. Проклюнулись контуры брежневской доктрины «ограниченного суверенитета». Демократические преобразования были свернуты, заторможены во всех странах «реального социализма».
Напомним финал: в начале декабря 1989 года на совещании руководителей стран Варшавского договора в Москве были опубликованы два кратких документа – от имени участников встречи и советский. Акция августа 1968 года официально была признана ошибочной.
 Мирная пассионарность «бархатной» революции. Фото Радека Байгара |
Польские тайны «доктрины Брежнева»
Летом 1980 года на волне очередного кризиса, на этот раз в Польше, возникло выступившее за демократизацию страны многомиллионное движение «Солидарность». В телефонном разговоре, предполагая традиционный силовой вариант, он рекомендовал польскому первому секретарю Эдварду Гереку: «У тебя контра, надо взять за морду, мы поможем». Надо сказать, Брежнев нередко общался с Гереком по-польски. Он не распространялся о том, что его мать была полькой, но от Жискар д'Эстена этого не скрывал. А тот в воспоминаниях не обошел вниманием такой факт. Обычно благодушный Брежнев вначале тянул с вооруженной интервенцией в надежде на «самих польских товарищей». Вместе с тем он по-прежнему считал, что защита социализма – дело всех стран социалистического содружества. А Юрия Андропова, опиравшегося на опыт «разрулирования» событий 1956 года в Венгрии, особенно возмущало то, что польские руководители вместо военных, административных и судебных мер «суют так называемое политическое урегулирование». В этом он находил прямую поддержку Густава Гусака, который ссылался на опыт 1968 года и советовал предпринять энергичные действия, и Эриха Хонеккера, рекомендовавшего сменить польское руководство и ввести войска. Новые польские лидеры, которых советское руководство всячески старалось подвигнуть на силовые шаги, – Станислав Каню как первый секретарь, который прежде курировал МВД, спецслужбы и армию, а затем генерал Войцех Ярузельский, вскоре с соответствующего одобрения Москвы сосредоточивший полноту власти в своих руках, – полтора года отводили эту угрозу от своей страны. Будучи вынужден взять введение военного положения в стране на себя, генерал сделал все возможное, чтобы ограничить последствия этого шага до минимума.
Ситуацию проясняет письмо Михаила Горбачева от 31 августа 1995 года в комиссию конституционной ответственности Сейма, разбиравшую вопрос о введении военного положения. В нем, в частности, есть такой фрагмент: «Советское руководство металось в поисках выхода между двумя, одинаково неприемлемыми для него решениями: согласиться с хаосом, охватившим Польшу и влекущим за собой распад всего социалистического лагеря, или отреагировать на события в Польше вооруженной силой... Тем не менее наши войска, танковые колонны вдоль границы с Польшей, а также достаточно сильная Северная группа войск внутри Польши – все это при определенных экстремальных условиях могло быть приведено в действие». По мнению Горбачева, Польша обязана Ярузельскому отказом от «интернациональной помощи» для силового разрешения конфликта и постепенным переходом на путь системных демократических преобразований.
«Доктрина Брежнева» теряла силу, хотя до самой перестройки в политбюро ЦК КПСС теплилась надежда, что удастся направить Польшу по «истинному», то есть советскому пути.
От 10 лет до 10 часов
Перемены, начавшиеся 20 лет назад в странах социалистического содружества с изобретения в Польше и Венгрии новой формы политической жизни – круглых столов политических оппонентов, – естественная реакция на просчеты послевоенного исторического эксперимента. Осенью 1989 года в ЦК КПСС был вынесен на обсуждение долго откладывавшийся, трудный вопрос о ситуации в Центрально- и Юго-Восточной Европе. Секретарь ЦК Валентин Фалин произнес «со всей большевистской прямотой», как тогда говорилось: «Нельзя сводить все к «специфике» Польши или Венгрии. В кризисе – послевоенный порядок, нами насажденный... В кризисе – вся система отношений в «социалистическом содружестве». Нужно быть готовым к взрыву, хотя не совсем ясно, где рванет вначале».
На рубеже 1989–1990 годов в странах региона начались радикальные, лавинообразные, но мирные, «бархатные» революции – системные преобразования политического режима. Известный английский политолог Тимоти Гартон Эш схематично представил их динамику так: в Польше они потребовали целых 10 лет, в Венгрии – 10 месяцев, в ГДР – 10 недель, в Чехословакии – 10 дней, а в Румынии – всего 10 часов...
В большинстве случаев этот был пассионарный, но мирный обвал старых режимов, кроме югославянских территорий с множеством этнонациональных конфликтов, а также Румынии, где в ожесточенном противостоянии сошлись разные кланы властных структур.
В момент расстрела Николае Чаушеску и его жены «гений Карпат», мастер величественного эпического жеста запел «Интернационал». В устах главы самого насильственного в регионе, автократического режима жестокой автоиронией прозвучало клятвенное обещание:
...Весь мир насилья мы разрушим до основанья.
А затем
Мы наш, мы новый мир построим...
Диалог политических сил в ходе круглых столов, достижение договоренностей о демократизации политической системы и ее законодательном оформлении вели к «новому миру» не через свержение прежних режимов, а через их «переформатирование», становление демократического правового государства. В качестве модели и опоры развития они выбрали Европейский союз. Прежде всего была проведена замена модели «партии-государства» парламентской демократией, осуществлена плюрализация политической палитры. Новые избирательные системы обеспечивали оптимальную обратную связь власти с населением. Принятые в начале 1990-х годов конституции были направлены на то, чтобы не допустить монополии какой-либо из партий как противоречащей равенству партий перед законом. Абсолютное большинство государств оформилось как парламентские. Достигнутый баланс в разделении властей способствовал их дальнейшему демократическому развитию.
За 20 лет преобразований большинство стран Центрально-Восточной и Юго-Восточной Европы стали устойчивыми демократиями. Нам есть о чем задуматься.
