Тельман Гдлян Идею реформирования все время почему-то приписывают Горбачеву. Но в начале 90-х из высказываний сына Андропова стало известно, что вообще-то идею о перестройке подал именно Юрий Владимирович. Недавно и сам бывший генсек ЦК КПСС Горбачев рассказывал то же самое: что Андропов создал рабочую группу, в которую входил и он, по поиску наиболее оптимального варианта реформирования общества.
Андропов в силу своего здоровья ушел и не смог реализовать эту идею, точнее – выбрать наиболее оптимальный и эффективный вариант развития страны. В итоге позже Горбачев выбрал самый худший путь реформирования, капитального ремонта общества, системы и, главное, экономики. Хотя изначально приход Горбачева многими приветствовался, потому что появился живой человек, который мог говорить без бумажки, который запросто общался с народом и который обещал за время своего пребывания у власти золотой век Советскому Союзу. Да и на международной арене уже не стыдно было видеть не старпера – именно так говорили в 80-е годы, – который не мог уже связать несколько слов, а человека, вполне адекватного современным требованиям ведения дипломатии. Вот это все в совокупности приковало внимание к личности нового генсека.
Я как один из людей, активно принимавших участие в жизни общества, могу утверждать: абсолютное большинство народов в Советском Союзе приветствовало эти начинания. Это потом оказалось, что это была авантюра, потому что все знали, чего хотят, но не знали, как надо делать, что к руководству страной пришел человек несведущий, в каком-то смысле легковесный, пообещавший то, что осуществить был не в силах. А дела в стране шли все хуже и хуже. И поэтому то всеобщее ликование, приветствие нового руководителя Советского Союза постепенно переходило в уныние, потом в недовольство, а потом уже в бурные протесты – куда же страна идет, не заведут ли ее окончательно в очередной тупик?
Это движение стало нарастать, сначала исподволь, а потом все больше людей оказались вовлеченными в водоворот споров о том, в правильном ли направлении мы идем или же так называемая перестройка приведет к новому ухудшению качества общества и государства в целом.
Позже пришли новые силы, предложившие другой механизм решения вопросов, назревших в стране. И это привело к тому, что на гребне всеобщего недовольства и поиска путей дальнейшего развития страны пришел по существу иной лидер, я имею в виду Ельцина, который завершил разрушение страны окончательно и бесповоротно.
А Горбачев под конец своего президентства увлекся только своей персоной и решал вопросы уже не с точки зрения интересов страны, а в контексте – понравится или нет это Западу. И все наши фундаментальные интересы во внешней политике, в оборонной политике были сданы ни за что ни про что. Сейчас уже известно, что за объединение Германии немцы готовы были выложить в самое трудное для нас финансовое и экономическое время от 400 до 500 млрд. долл. А наш союзный президент попросил что-то в пределах 10–12 млрд. долл. Потом Гельмут Коль в своем близком окружении, это тоже известно, очень грубо выразился в том смысле, что у него все опустилось начиная с головы и до пят. «Я не ожидал такого, – признавался канцлер Германии, – но, естественно, было дано согласие на такую смехотворную сумму». Об этом же самом писал в своих мемуарах и госсекретарь США Бейкер, удивлявшийся тому, какие руководители в Советском Союзе и как они отстаивают национальные интересы страны. Вот какой была эра Горбачева.
Что касается нас, наших дел в то время, то мы обычно полушутя-полусерьезно говорили: не Горбачев начал перестройку, а мы, наша следственная группа начала ее в Советском Союзе. И никаких отмашек на какой-то карт-бланш в борьбе с коррупцией никто не давал. Это потом придумали, что был специальный заказ, мол, пригласил Андропов Гдляна и поручил ему все вывернуть, показать и привлечь к ответственности виновных и т.д. К сожалению, я с Юрием Владимировичем не был знаком. Меня приглашает руководство Генпрокуратуры и говорит: «Вот, Гдлян, вам надо будет поехать в Ташкент принимать к расследованию у союзной прокуратуры уголовное дело по такому-то подполковнику, начальнику ОБХСС в Бухарской области. А на мое удивление о том, что союзная прокуратура должна заниматься таким мелким делом, сказали, что там изъяли золота и денег в большом количестве, где-то в пределах 1,5 млн. руб.
Это был 1983 год. Мне поручили приехать в Узбекистан, быстро разобраться и где-то за 3–4 месяца довести дело до суда. Ничто и никто не предвещал, во что это выльется. Приехали в Ташкент, в начале десанта нас было всего трое. Но дело стало очень быстро обрастать такими подробностями и свидетельствами, что постепенно пришлось набирать все новых и новых людей в следственную группу. Мы увидели, что это не отдельный случай отдельно взятого подполковника, а целая и хорошо разветвленная система. И тянется она далеко за пределы области – в Ташкент, в другие области Узбекистана, потом еще дальше, в другие республики, в близлежащие и не только. Но главным была криминальная связь с Москвой-матушкой. И когда наступила осень, мы все еще бурно работали, все дальше и дальше вникая вглубь этих событий. Меня вызвали на ковер к генпрокурору, первый вопрос которого был: «Почему, товарищ Гдлян, расследуемое вами дело не завершено и не находится в суде, вам же был определен срок к осени довести все до суда, а там конь не валялся?» И сразу были даны указания все там обрубить и завершить немедленно. В это трудно сейчас поверить, но я сказал, что не могу завершить это дело, потому что это будет незаконно. Как мы можем закрыть дело, если его метастазы прошли в руководство узбекского ЦК, во многие республики, в министерства в Москве и т.д. И началось столпотворение, потому что такого неподчинения указаниям от меня не ожидали.
В народе сложилось впечатление, что вот Гдлян с Ивановым и с их следственной группой все время шли и шли на зеленый свет, их приветствовали и принимали везде и всюду, власть их любила и обласкала, потому что они выполняли спецзадание, направленное против Шарафа Рашидова и его команды. Все это ложь, чушь собачья, как говорит наш премьер. Ничего такого не было, нам ставили палки в колеса и создавали массу препятствий в работе, более того, постоянно угрожали и увольнением, и различными другими санкциями за непослушание. Мы были черт знает кем в глазах руководства и прокуратуры, и страны – есть какие-то там непонятные люди, которые где-то под кого-то роют, никому и ничему не подчиняются, не хотят принимать руководящие указания и т.п.
Так было на всем протяжении нашей работы – все было как бы вопреки, а не благодаря тому, что Генпрокуратуре и партийным органам, да и вообще всем наверху не хотелось ворошить все это. Они-то, те, кто не желал глубинного расследования всей этой грязи коррупции, в общем были в курсе всего и знали, что такое творится повсеместно. А мы верили в Горбачева, мы думали, что пришел молодой, не связанный ни с чем руководитель страны, теперь у нас будет политическая воля и мы здесь все развернем и доведем до конца. А потом увидели, что он является как раз самым рьяным противником расследования этих дел. Я потом долго думал над этим, ведь по существу ему в руки вложили меч, который давал возможность избавиться от нечестных коррумпированных руководителей, и, казалось, он должен был приветствовать все это, а ему, наоборот, решительно это не нравилось. Значит, сделал я вывод, у Горбачева были свои опасения. Мы же работали в здании КГБ республики, естественно, каждый шаг записывался. Все уже тогда незаконным образом записывалось и докладывалось наверх. А в узком кругу я всегда говорил, что надо пройтись еще по Закавказью – по трем республикам, потом по Северному Кавказу, Краснодарскому и Ставропольскому краям и завершить уже этот букет в Москве. Но ведь Горбачев как раз и был из тех краев, из Ставрополья. Может, не все там чисто было во время его руководства краем.
Вообще наше дело было построено на идейной убежденности, этого никак не поймет современный читатель, что у многих людей перестройки была идея очищения государственного механизма от всех этих паразитирующих элементов. Что страна в это время стала малоуправляемой, что произошла потеря ответственности, что уже творились эти безобразия без оглядки, потому что было чувство безнаказанности. Я помню, когда мы впервые взяли первую ласточку такого уровня, первого секретаря Бухарского обкома партии Абдулахида Каримова, мы его спрашивали, ну зачем вам столько миллионов, у вас же нашли более 120 кг золотых изделий, разве вы не боялись, что разоблачат? Он говорит: «Теперь нечего таить, никакого страха не могло быть, потому что даже в кошмарном сне не могло присниться, что кто-то придет, посадит, а потом еще будут допрашивать и все изымать». Партийные органы контролировали все, что происходило – на уровне района докладывали первому секретарю, на уровне обкома – первому секретарю и так выше на уровень республики и т.д. И когда все повязаны по кругу друг к другу, естественно, это оберегало их и не давало возможности, в общем-то, соблюдать, если так выразиться, технику безопасности.
Мы были членами партии и не могли никак соглашаться с тем, что партия погрязла во всем этом. Мы были государственными служащими. Мы не могли согласиться, что государственный аппарат разложился. Сейчас это называется иначе – патриотизмом, у нас таких целей не было, мы просто по-другому не умели жить. Это уже потом все переиначили и стали искать черную кошку в темной комнате, кто за ними, за Гдляном и Ивановым, стоит. Нашим критикам в голову не могло прийти, что простые советские следователи, хотя и на уровне прокуратуры СССР, где была чертовски загроможденной вертикаль соподчиненности, могут не послушаться не только руководство прокуратуры, но и еще партию, да еще ЦК КПСС. А мы делали свое дело, опираясь на ту самую идею. Нам даже в глаза говорили, вы, что, глупые или сумасшедшие, ведь вам предлагают столько благ (это я забегаю вперед) – повышение по должности и новые звезды на погонах, деньги и т.д. Кстати говоря, потом были перевертыши, которые воспользовались всем этим и получили и назначения, и все остальное. Были такие, конечно, как же без предателей-то.
Но я всегда исходил и исхожу (во мне этот бзик сидит глубоко), что я человек государевый. Помните героя из «Кавказской пленницы», когда он говорил, а вы свою шерсть с государственной не путайте. Так вот многие взяточники и того, и настоящего периода все перепутали. А у меня так сложилось все вместе – воспитание, мировоззрение, что все-таки главное – наладить все так, чтобы механизм власти работал во благо для всех, в том числе и для меня, Гдляна, для моей семьи, моих близких и т.д. и т.п. Это очень важно. И поэтому исходя из такого представления, я считаю, что затеянная Горбачевым перестройка в том виде, как это было реализовано, была политической авантюрой. Она ничего не дала народу, ради которого якобы делалась. Хотя многие поймали в мутной воде перестройки свою золотую рыбку. Но мы все, ведь более двух третей народных голосов получил как вотум доверия тогда Горбачев, были заведены в ловушку, в омут, из которого все эти 25 лет не можем выйти.
