Жестко стелят – мягко спать?

Конфликтность, как ни парадоксально, открывает путь для структурных реформ и смены трендов развития общества. Фото Reuters

Нравится нам или нет, но мы признаем, что конфликты нас постоянно сопровождают. Часто, осуждая их, мы выискиваем их положительные стороны, такие, например, как привнесение необходимых изменений. Из-за отсутствия конфликтов люди зачастую оказываются не в состоянии приспосабливаться к изменяющимся условиям. Ведь не секрет, что СССР развалился именно потому, что не смог адаптироваться к новым глобальным переменам.

Мне не хотелось бы начинать свои рассуждения с этих довольно банальных высказываний, однако приходится это сделать с учетом итогов интенсивных конфликтных взаимодействий, произошедших за проходящий год как внутри, так и вне Российской Федерации.

Те, кто работает в сфере конфликтологии, часто обнаруживают, что их задачей часто является не разрешение конфликта, а его интенсификация, с целью переместить его из скрытого в открытый, чтобы легче было с ним работать. Интенсификация, а не эскалация, при которой происходит нарастание насилия!

Замечу, что уровень конфликтной компетенции российских элит, на мой взгляд, за 2014 год заметно изменился. Если ранее они жили под лозунгом «стабильность прежде всего», то сейчас их представители несколько протрезвели: часть предпринимателей, чувствуя нарастающую напряженность, уводит капиталы из страны (тактика избегания), другая учится жить при новых обстоятельствах. Управленческая же часть элиты, несмотря на свою косность, присущую, в общем-то, ей по определению, кое-каким навыкам конфликтологических знаний явно обучилась. Во всяком случае, она сочла полезным провести различие между жестким типом власти (возможность открыто навязывать свою волю) и «мягкой» властью (способность убедить, наладить совместную работу). Мягкая власть была применена для работы по присоединению Крыма. Во внутренней политике в работе с политической оппозицией начали одновременно использоваться разные стратегии. Насильственные действия жесткой власти: уголовные дела против «Левого фронта» Сергея Удальцова и «Партии прогресса» Алексея Навального, «Альянса зеленых» Глеба Фетисова – причудливо сочетались с готовностью к торгам и компромиссам с руководителями других партий. При констатации успехов на этом поприще все же нужно признать, что применение насильственной жестокой власти зачастую явно затрудняет достижение долговременных результатов.

Большие проблемы возникают, когда функционеры относятся к другим общественным группам исходя из сложившихся стереотипов. Их стремление распределять людей, группы, а иногда и население целых стран по категориям непродуктивно, а иногда и опасно, поскольку чаще всего стереотипизация происходит с негативным подтекстом. Так, интеграция иммигрантов в российское общество может отчасти зависеть от преодоления сложившихся против них предубеждений и стереотипов. Проблема носит не только национальный, но и глобальный характер. Например, в Финляндии русских считают относительно «ленивым народом», а у нас считается, что финны «замкнуты и склонны к выпивке».

Российские политики как на федеральном, так и на региональном уровнях, неважно, осознанно или нет, вынуждены считаться с преобладанием негативных установок местного населения к мигрантам: «они эгоистичны и самолюбивы», «ведут клановый образ жизни», «стараются нас обмануть», «враждебно настроены», «не платят налогов», «быстро размножаются» и т.д.

Именно по этой причине во время выборов появляются призывы властей ввести квоты, обеспечить порядок. Далее происходит временная отсрочка до следующих выборов. Сдвиг налицо: от обострения проблемы до ее умолчания. Впрочем, при отказе от давления и попыток быстрой ассимиляции этнических мигрантов можно обнаружить и другую крайность: когда среди приезжих преобладает религиозный фанатизм или национализм, то под сомнение может быть поставлена возможность жить по закону, единому для всего населения страны.

От явно негативных стереотипов отличаются и так называемые позитивные, которые также нуждаются в пересмотре. Наиболее важным элементом этих стереотипов является доверие и привлекательность, что часто объясняется культурно-лингвистическим сходством и географической близостью. Здесь, казалось бы, существует непреодолимое культурное и политическое если не единство, то взаимопроникновение. Но вспомним уроки распада Югославии. Когда соседям есть что делить, ситуация кардинально меняется. Делят территорию, религиозные приходы, собственность. Различия преувеличиваются таким образом, что стереотип восприятия «друга» меняется на стереотип «врага».

При конфликте РФ и Украины воспроизводится примерно та же ситуация, поскольку народы этих стран все же отличны друг от друга и есть нечто, на что оба претендуют: ресурсы, свобода использования языка, территории и т.д. Стереотипы, неважно в данном случае, негативные или доверительные, отражают историю взаимоотношений наших народов, являясь довольно сложным и изменчивым социальным конструктом.

Как только стереотип сформирован, он начинает влиять на тот факт, что мы стараемся выборочно восполнить информацию, которая соответствует этому стереотипу, и нужна большая воля и мудрость, чтобы подавить его влияние на наше восприятие. Отсюда и появляются «самоподтверждающиеся прогнозы»: «подавим террористов» за две недели, а другие утверждают, что если надо, то дойдем до Киева. «Мы победим!» – Александр Проханов; «Мы проиграем!» – Гарри Каспаров. В целом как же публичные политики, особенно думцы, вкупе с прикормленными политологамии телевизионными комментаторами обожают быть оракулами! Однако замечу, что существующие стереотипы и предвзятость затрудняют наше мышление и, следовательно, зачастую приводят к неверным и неадекватным решениям.

И, наконец, о некоторых труднопреодолимых проблемах в восприятии конфликта властями. Общеизвестно, что политическая система на его мега- и микроуровнях в определенной степени отражает настроение общества. Последнее же в конфликтах видит что-то несовместимое с его желанием жить в мире и спокойствии. Термин «конфликт» как раз и вызывает неприятие не только широких масс населения, но и многих управленцев. Чаще всего это происходит на подсознательном срезе, но, надеюсь, это препятствие в мышлении когда-то будет преодолимо. Но любой аналитик непременно знает и поддерживает тезис о том, что любое общественное изменение без конфликтов не обходится.

Происходящая смена отношений к конфликту тесно связана с характером общественных изменений, но все же ответ на вопрос, как возможно существование того или иного социума без конфликта, остается отрицательным.

При всем моральном осуждении всех насильственных конфликтов (я подчеркиваю, насильственных) следует признать, что как форма взаимодействия между социальными группами, предполагающая корректировку интересов и ценностей таким образом, чтобы возникла система обратных связей, конфликт выполняет, точнее, призван выполнять важную интегративную функцию. Конфликтная социальная система, разумеется, в некой умеренной форме на институциональной и регулируемой основе более устойчива во времени, чем система, кажущаяся стабильной, с подавлением интересов различных групп.

С помощью ненасильственных конфликтов обеспечивается вариантность форм развития. Конфликтность как бы узаконивает, легитимирует существование различных групп интересов. Она же открывает путь для структурных реформ и смены трендов развития общества в целом. Взаимодействие равноправных конфликтующих субъектов, в том числе и оппозиционных, обеспечивает гибкость социума, его адаптационный потенциал по отношению к воздействию внешней среды. Именно с учетом этого обстоятельства конфликтное взаимодействие зачастую более предпочтительно, чем другие формы контактов (покровительство, нейтральность, подчинение, и т.д.). Последние могут нести в себе опасность «институционального склероза» и, как следствие, препятствие явно назревшим социальным изменениям.

Осознание этой истины пришло в практическую политику с некоторым опозданием.