Марина Селина -Эмиль Абрамович, с чем связан рост ксенофобских настроений в стране?
– Во-первых, распад многонациональных государств, таких как СССР, неизбежно приводит к кризису идентичности. Люди с трудом привыкают к новым формам гражданственности. И в таких случаях, как это было, например, при распаде Австро-Венгерской и Османской империй, возникает простейшая форма объединений – по этническому признаку. Поначалу в России этот процесс был характерен для этнических меньшинств, которые включались в борьбу за суверенитеты и становились участниками конфликтов. Для русских до середины 90-х это было нехарактерно. Но существует такое понятие, как этнический маятник. Рано или поздно разогревается даже океан. Этническое большинство тоже включилось в этот процесс. С опозданием, но достаточно интенсивно. Исследования показывают, что сейчас уровень тревожности у русских выше, чем у этнических меньшинств.
Во-вторых, люди привыкают к новому гражданскому статусу, если они действительно чувствуют себя гражданами и хозяевами страны. Но в России ситуация такова, что при строительстве вертикали власти и увеличении роли чиновников человек, являясь представителем электорального большинства, чувствует себя зависимым от государства и власти больше, чем от своих личных усилий. В этот момент ему подсовывают способ легкого откупа от проблем – не можешь быть хозяином в стране, будешь хозяином по отношению к меньшинствам или мигрантам. И на это значительная часть людей «клюет».
В-третьих, большую роль играет активность молодежи, которая острее чувствует свою неспособность управлять жизнью. В России нет гражданских организаций, по-настоящему объединяющих молодежь. А различные националистические организации становятся в каком-то роде теневым гражданским обществом, а точнее, карикатурой на него, характерной для страны с неразвитыми гражданскими институтами. Скинхедские группы предлагают привлекательные для молодежи идеи физической силы как правоты и символы в виде шнурованных ботинок, кожаных курток, стрижек и т.д. Но исследования показывают, что это в большинстве своем вовсе не фанатики, а дезориентированные люди, которым осточертел гиперцинизм российской повседневности и которые просто стремятся реализовать свои естественные патриотические настроения, но в извращенной форме.
В-четвертых, в мире произошла общая вспышка этнической, религиозной и расовой ненависти. Многие считают, что это надолго. Но я уверен, что это весенние заморозки – мир болезненно адаптируется к глобализации. И у этой детской болезни множество причин. Возросшая зависимость развитого мира от энергоресурсов и немодернизированность общества, которое становится поставщиком этих энергоресурсов. Кроме того, глобализация неоднозначно действует на процессы стирания этнических различий. С одной стороны, она приводит к некой стандартизации образа жизни, с другой – стимулирует массовые миграционные процессы. Западный мир, рассчитывавший на дополнительные трудовые ресурсы, а получивший новое население, оказался не подготовленным к таким изменениям. Пока проблема адаптации этого населения не решена ни в одной стране. И то, что происходит на Западе, для России как отмашка. Любая проблема типа бунтов в Париже и «карикатурной» войны как бы списывает грехи с нашей страны.
– К каким последствиям может привести подобная ситуация?
– Помимо того что всплеск ксенофобии и экстремизма угрожает дестабилизацией общества, он еще подрывает веру людей в возможности закона и способность современных институтов управлять государством. В таких условиях велика опасность роста авторитаризма. Многим может показаться, что сейчас характер отношений между властью и обществом уже не демократический, что авторитарной власти недостаточно и значительная часть населения потребует еще более сильную руку. Авторитаризм может перерасти в полный тоталитаризм. И тогда России не только не будет места в мире, но встанет вопрос о ее сохранении. Причина в том, что Россия особая страна – не многонациональная, как Америка, а сложносоставная. Здесь исконно народы живут на своих территориях, у многих из них есть память о своей прошлой исторической государственности, и в случае роста тоталитаризма очень велика угроза распада страны. При этом страхи, которые когда-то в Советском Союзе удерживали целостность страны, сегодня уже не работают. Народ вряд ли сегодня можно застращать так, чтобы он согласился жить в тоталитарном обществе.
– Периодически появляются сообщения, что в том или ином регионе России разрабатывается концепция национальной политики. Как вы думаете, существуют ли в стране вообще какие-либо зачатки национальной политики?
– Политики как ясной и эффективной стратегии не существует. В новой концепции государственной национальной политики всего-то и новизны – это возврат к хорошо забытому старому, к идее объединяющей роли русского народа. Помните сталинскую идею «старшего брата»? Когда в такой стране, как наша, – с Чечней, Татарией, Якутией и т.д., – что-либо символизирует наличие некого «старшего брата», то ничего, кроме подозрительности, это не вызывает. Новая концепция – это не что иное, как попытка государства перехватить конфетки, которыми националисты привлекают сторонников, и упаковать их в более благообразную обертку.
Государственная концепция, которая сейчас верстается, вредна в своей символической ипостаси и бессмысленна в практическом отношении. Растет отчуждение общества от власти в виде взяточника, милиционера, налогового инспектора или бездушного министра. Неужели можно подумать, что такое общество поверит в некую декларацию?
Национальная политика – это прежде всего развитие гражданского общества. И она является неотъемлемой частью внутренней политики.
– Что вы думаете о законе о некоммерческих организациях?
– Это демонстрация лица нашего государства, которое, с одной стороны, говорит о том, что оно заинтересовано в развитии гражданского общества, с другой, не дает ни копейки на это развитие и заменяет самоорганизацию организацией сверху. А это уже не гражданское общество. Все что угодно – боярская дума, новое министерство, но не самоорганизация. Зубатовские профсоюзы во времена царизма не были самоорганизацией, и наша Общественная палата не является элементом самоорганизации. Но время уже другое. Борьба с «убийцами в белых халатах» при Сталине, борьба с художниками-абстракционистами при Хрущеве и с писателями при Брежневе совсем не та, что с правозащитниками-шпионами при Путине – совсем разные вещи. Если раньше по поводу любого такого действия на улицу выходили тысячные толпы, то сегодня на страшилку о «правозащитниках-шпионах» никто не клюнул. Все же Россия пока еще не Белоруссия. Никакого массового страха от общения с правозащитниками в регионах не наблюдается. Конечно, если будут какие-то ограничения на финансовую помощь, это затруднит деятельность НКО в России, но сломать тенденцию по построению гражданского общества уже нельзя.
– Сейчас очень много говорится о «желтой угрозе» – экспансии китайцев на Дальний Восток, Сибирь, другие регионы России. Существует ли на самом деле так называемая желтая угроза?
– Экспансия китайцев – один из самых больших мифов, какие только существуют в России. Это страшилки, стимулирующие пополнение рядов различных экстремистских организаций. Количество китайцев, проживающих сегодня в Сибири и на Дальнем Востоке, просто несопоставимо с количеством китайцев, населяющих такие города, как, например, Нью-Йорк, Вашингтон, Париж, Лондон. При этом с китайцами там никогда никаких проблем не было – ни китайских бунтов, ни столкновений местных жителей с китайцами. То же самое можно сказать и о китайцах, проживающих в российских регионах.
В плане адаптационных особенностей китайцы отличаются высокой работоспособностью, интегративностью, неконфликтностью. Экономисты, которые изучают Дальний Восток и Сибирь, считают, что китайцы выполняют в этих регионах очень важную роль. Совершенно очевидно, что восполнение населения в России и в экономическом, и в демографическом плане будет происходить за счет притока мигрантов. Все разговоры о том, что за счет финансового стимулирования или религиозной пропаганды в стране резко возрастет рождаемость – сказки, и любой разумный демограф это подтвердит. Кстати, попытка запустить в производство эту советскую модель, точнее, пародию на нее в упомянутой уже Белоруссии тоже подтверждает утопичность такого замысла. Значит, приток мигрантов будет.
– Какие меры должна принимать власть по успешной интеграции мигрантов в российское общество?
– Вместо идеологических концепций должны быть разработаны реальные программы интеграции. Например, в России, как и во многих европейских странах, наличие акцента является сильным раздражающим фактором. Чтобы обеспечить культурную и социальную адаптацию людей, которые плохо знают русский язык, нужны специальные школы, программы быстрого освоения языка.
Большая проблема – воспитание толерантности. Это не показушное разовое дело, а повседневная задача – как техника безопасности, как пожарный кран в каждом доме. Представление о толерантности должно складываться с детского сада. И не только с этнической, но и с культурной, и с социальной точек зрения. Иначе консолидации общества в единую российскую нацию не будет.
– В европейских странах детям с пеленок пытаются прививать идеи толерантности. Тем не менее проблем с мигрантами там тоже хватает. Может, нам стоит чему-то поучиться на их ошибках?
– Нельзя бездумно копировать модели развития разных стран и примерять их на себя. Например, жесткая культурно ассимиляционная французская модель не применяется нигде в другом месте точно так же, как и сверхлиберальная австралийская модель мультикультурализма. Что касается идей толерантности, то они изначально принадлежат не Европе, а всему миру. Примеры идей толерантности можно найти, например, в истории любой религии. Христианство начиналось с идеи о равной значимости для Бога эллина и иудея. В исламе – пророк Мухаммед, когда стал правителем Медины, дал городу устав, провозглашающий равенство всех членов общины вне зависимости от религии и национальности. То же можно найти и в иудаизме, и в буддизме. Проблема в том, что зачастую из религиозных текстов выдергивают совсем другие идеи. Толерантность – не страховой полис, она не гарантирует дружбы народов, но закладывает ее фундамент.
– Есть ли отличительные особенности в причинах и проявлениях ксенофобии в российских регионах?
– Уровень ксенофобии в России уменьшается по мере удаления от Москвы и Петербурга к Уралу и Сибири. Я много езжу и могу сказать, что за Уралом вообще другая страна. Нельзя сказать, что там совсем нет скинхедов, но их доля намного меньше, а уровень сопротивления им со стороны общества намного выше. Москва и Питер сегодня представляют собой негативные полюса во многих отношениях с точки зрения зашоренности. И на это есть объективные причины. Уровень дурной политизированности двух крупнейших городов несопоставимо выше, чем на остальной территории. Выше и уровень коррупции и бандитизма. То есть весь комплекс проблем, переживаемых страной, сконцентрирован на крошечных территориях и в силу этой высокой концентрации действует, как угарный газ.
Говорить о причинах ксенофобии в регионах сложнее, поскольку у нас много территорий и все они разные. Вообще в России существует три типа ксенофобов. Я их называю «ветреные», «кожные» и «головные». Ветреных большинство. Это те, которые как флюгер – сегодня они ксенофобы, завтра антиксенофобы. Их настроения меняются. Молодежь в 90-е годы была менее ксенофобная и либерализированная. Сегодня наоборот. Придет следующая волна, и все снова поменяется. Головные – это те, которые не верят ни во что: ни в Бога, ни в черта, ни в нацию, ни в гражданство, но используют идеи ненависти для достижения своих целей. А кожные – это те, кто либо сам испытал на себе какие-то негативные формы взаимодействия, либо знает о таких из истории своей семьи, среды. Понятно, что в районах, прилегающих к Северному Кавказу, доля кожных, условно говоря, высока, потому что существовали исторические стычки, символика и даже поэтика этого противоборства.
– С чем вы связываете участившиеся случаи нападений на иностранных студентов в Воронеже?
– Вообще я бы не стал выделять Воронеж как особо проблемный город в плане межэтнических отношений. То, что происходит в Воронеже, не может произойти ни в Липецке, ни в Тамбове, ни в Орле, где просто нет такого количества вузов, а соответственно и иностранных студентов. Поэтому нельзя говорить, что в Воронеже ситуация хуже, чем, скажем, в Тамбове или Курске. Отнюдь. Я даже думаю, что в целом там климат более благоприятный, чем в других городах Центральной России.
– Каким вы видите развитие ситуации в России в плане ксенофобии в ближайшие годы?
– Думаю, в ближайшие год-два каких-то существенных перемен не произойдет. Будет нарастать как ксенофобия, так и антиксенофобия. Обязательно сформируется и вырастет оппозиция ксенофобии в форме реальной гражданской активности, а не в виде нынешних «официальных антифашистов» – финансируемых государством «эскадронов гусар летучих», то есть хулиганов, которых эшелонами завозят в различные города для демонстрации протеста против тех, на кого им укажут. Можно радоваться лишь тому, что это все же не «эскадроны смерти», какие были во времена хунт в странах Латинской Америки.
Интересно, что объектом ксенофобии становится сегодня уже правительство. Я был во Владимире во время вспышки выступлений льготников, и город пестрил плакатами «Русский, помоги русскому». На плакатах разъяснялось, что главный враг – это члены правительства с нерусскими фамилиями начиная с Фрадкова. Ксенофобия по отношению к власти уже используется и скорее всего будет использоваться перед выборами. Ее уже и сейчас используют не только формально нелегальные, но и парламентские партии, которые собираются добирать на националистической оппозиционности очки на выборах. Думаю, и немалая часть региональных лидеров этим не побрезгуют, хоть и будут действовать исподтишка, под прикрытием. Таким образом они переводят ответственность с себя наверх.
