Глеб Заварзин
Валентин Воробьев. Графоман: Воспоминания. – М.: Новое литературное обозрение, 2008. – 256 с.
Один из ярких представителей «второго авангарда», живущий в Париже живописец и график Валентин Воробьев (род. 1938) продолжает делиться с читателями подробностями жизни – и не только своей. Начало было положено его нашумевшей несколько лет назад (а именно в 2005 году) автобиографией «Враг народа», теперь в том же издательстве «НЛО» вышли воспоминания «Графоман».
Хотя, если использовать художническую терминологию, жанр книги можно определить как «рисунки с натуры»: «По совету учителей (Вощинский, Фаворский, Геллер) я постоянно рисовал с натуры – тренировка рук и глаз. Срисовывал все, что попадалось на глаза: деревья, облака, вещи, строения, лица, толпу. Быстрые карандашные наброски в карманный альбом. Штрихом и пятном простого карандаша схватить характер модели». Вот и литературные опыты Воробьева ближе не к нарядным выставочным полотнам, а карандашным наброскам.
Стремясь приравнять перо к штриху, автор в такой же манере повествует о том о сем. О своих брянских корнях («Брянск шире Ленинграда по площади, хотя в нем три оврага и четыре улицы без начала и конца»), цитируя, в частности, записи 1941–1942 годов своей бабушки Варвары Мануйловны Абрамовой, жившей тогда на оккупированной Брянщине («Вчера в страшных мучениях умер петух. Затек кровью левый глаз. Соседи его изувечили: били в голову...» или «Вчера вызывали в полицию, но обошлось благополучно»).
Воробьев размышляет о Бунине – не как литературовед («в задачу моего очерка не входит оценка его литературного веса в русской культуре. Для моего портретного коллажа достаточно отрывочных воспоминаний┘»), а как человек, у которого с Иваном Алексеевичем есть свои точки пересечения: «Бунин в 1889 году: даешь Орел, Полтаву, Одессу! И я в 1953-м: даешь Орел, Елец, Москву!»
И, разумеется, рассказывает о московской и парижской богеме (Оскаре Рабине, Анатолии Звереве, Михаиле Гробмане и других) и эмигрантском житье-бытье (Воробьев уехал на Запад в 1975-м), которое набрасывает несколькими штрихами-предложениями: «В Париже я донашивал серый плащ, купленный в Брянске. По прошествии пяти месяцев «западной мечты» Лувр моих картин не покупал»...
При этом Валентин Воробьев не ограничивается абстрактными рассуждениями вроде «так называемый «русский кружок» – сброд немыслимой нищеты, подлости и скуки, включая титулованный, – я презирал. Зачумленные беженцы моего времени добавили в тусклое прозябание эмиграции свой ядовитый клоповник», а лапидарно и динамично живописует будни и праздники забугорной богемы во всех подробностях – с именами и датами: кто кому двинул по уху, кто переспал с чьей невестой, кто прилюдно снял штаны и т.д. и т.п. Иногда получается едко и насмешливо, иногда грубовато («все мы – жертвы неудачных абортов») и не всегда деликатно по отношению к персонажам.
Однако даже если автор и заблуждается на чей-то счет, то делает это, кажется, абсолютно искренне. Ведь графоман – тот, кто одержим страстью к писательству, а не стремлением к сведению счетов.
