А может, он и правда бесом был?

Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов (1940–2007): Сб. статей и материалов/ Под ред. Е.Добренко, М.Липовецкого, И.Кукулина, М.Майофис. – М.: Новое литературное обозрение, 2010. – 784 с. + DVD-диск.

Дмитрий Александрович Пригов – ярчайшая фигура постмодерна. Большинство статей и материалов этого сборника представляет собой глубокий и интересный анализ творчества и поведенческих стратегий художника. Но вот что привлекло внимание┘

Сам Пригов в своих высказываниях строго придерживался концепции постмодернизма: «Нет одного искусства и нет одного главного художника. Скажем, Паваротти не соревнуется с лучшим певцом рэпа. Важно быть первым или лучшим в своей номинации. Посему искусство нынешнее разделилось на очень много искусств. То искусство, которым я занимаюсь, ставит вполне определенные задачи. Оно не производит ни красоту, ни великое, ни возвышенное. Оно проясняет, оно испытывает все дискурсы в их амбициях, в их истинности, в их взаимоотношениях, в их возможностях порождения монстров и прочее. Но это занятие так называемого серьезного искусства. Как только вы начинаете заниматься сюжетостроением и тому подобным, вы попадаете в зону поп-искусства, где поведение не рефлективное, а геройское. Это не плохо и не хорошо. Все зависит от того, чем ты хочешь заниматься и на что ты делаешь ставку┘ Так называемое серьезное искусство отделяет тебя от текста, его произведение – не текст и не автор, а то, что помещается в середине между ними: процесс манипуляции текстом, его критика, исследование и прочее» (беседа Пригова и Михаила Эпштейна). Таким образом, искусство (пожалуй, более точно – «интеллектуальная практика») Пригова использует прежде всего научные, экспериментальные методы постижения реальности и лишь вторично – художественные. В этой терминологии все классики и модернисты попадают в зону «геройского поведения», а вся классика и весь модерн – в «зону поп-искусства». Все постмодернисты – в зону «рефлективного поведения», а весь постмодернизм – в зону «серьезного искусства». Не будем обсуждать терминологию, примем ее – главное, что критерии и термины, привычные при оценке, анализе и описании авторов и произведений классики и модернизма, не приложимы в разговоре об авторах и произведениях постмодерна. И, соответственно, наоборот. Один из приемов искусства постмодерна – использование «назначающего жеста». По определению Пригова, это «назначение произведением искусства явления или объектов окружающей среды посредством перенесения их в выставочное или журнально-книжное пространство». Михаил Рыклин замечает: «Попытки связать произведение с чем-то изначальным, предшествующим назначающему жесту Пригов неизменно высмеивал», – поскольку связь с изначальным, с самой жизнью и ее метафизикой – сфера «поп-искусства», то есть классики и модерна. Это там «вдохновение» и значимость «качества исходного материала». Там «назначающий жест» постмодерна воспринимается как «шулерство», «создание дутой величины».

Постмодерну чужд пафос, за исключением того случая, когда «дискурс пафоса» становится объектом исследования. «Поэзия Пригова во многом возникла из страстного неприятия пафоса», – Марк Липовецкий цитирует Александра Кобринского, соглашаясь с ним.

Поэзия Пригова возникла из страстного неприятия пафоса. М.А.Зичи. Коронационная процессия. 1856. Научно-исследовательский музей Российской академии художеств

Тем не менее апологеты постмодернизма все время обращаются к критериям и фразеологии оценки традиционного искусства. В частности, говоря о Дмитрии Александровиче Пригове, исследователи его творчества время от времени впадают в пафос, приписывают Пригову «геройское поведение» и оценивают его как фигуру «поп-искусства». Иногда, возможно, не отдавая себе в этом отчета, просто прорывается традиционалистическое мышление, чаще всего при субъективно положительной оценке, выдающей личное хорошее отношение к Пригову.

Часть исследователей сознательно стремятся все-таки вписать, хотя бы частично, творчество Пригова в рамки традиционализма. Андрей Зорин: «Просеянная часть творчества Пригова может и должна рассматриваться как явление словесного искусства и оцениваться по его законам. Парадокс этот отмечен Львом Рубинштейном. «Многие из них (текстов Пригова. – А.З.), – пишет он, – блистательны по самым академическим меркам. Но как бы не в этом дело».

Дмитрий Голынко-Вольфсон словно не хочет смириться с тем, что Дмитрий Пригов не «геройского поведения» и не ставил перед собой цели «произвести красоту, великое, возвышенное». Критик пытается обнаружить в его творчестве традиционные черты, «самовыражение лирического субъекта»: «Проект ДАП, построенный на деконструкции великих историко-культурных мифов, сам требует деконструкции. Она нужна, чтобы вывести поэзию Пригова из царства идеологических символов, чтобы уяснить ее внутреннюю завораживающую магию, чтобы понять, что это поэзия невероятно сильная. Сверхзадача приговской поэзии – это восстановление утраченной гармонической уравновешенности мира┘ Пригов – поэт универсальной уравновешенности».

Есть и другие попытки опровергнуть декларации самого Пригова и доказать, что он значим и как фигура «поп-арта» (в терминологии Пригова). Евгений Попов соотносит творчество Пригова даже и не с модернизмом: «Пригов, которого считают родоначальником московского концептуализма, в моих глазах – всего лишь крупный русский лирический поэт типа Надсона, отличающийся от последнего большим процентом шедевральности сотворенных стихотворений».

Интересно и другое – например, искусствовед Виталий Пацюков, используя терминологию постмодерна, с ее помощью создает образ Пригова как все-таки демиурга «геройского поведения»: «Личность Дмитрия Александровича несла в себе особые психофизические состояния, связь телесной моторики и идеальности сознания, их взаимные встречи в ландшафте культуры и личного поведения художника».

Художник Виктор Пивоваров мифологизирует образ Пригова (то есть тоже поступает с ним, как принято поступать с образами творцов именно «геройского поведения»), исходя из принятия той концепции творчества, которую озвучивал Пригов («испытание дискурсов»): «Он не был примером легкого искрящегося таланта. Все, абсолютно все компенсировалось нечеловеческой волей┘ Ведь он своей волей навязал миру свои представления┘ А может, он и правда бесом был? Ведь похож┘ даймоном в первоначальном языческом смысле – то есть богом».

На примере данного сборника видно, что как бы старательно ни выстраивался дискурс постмодернизма, комплекс неполноценности по отношению к традиционному искусству, «поп-искусству» – одна из характерных его черт. Пожалуй, Дмитрий Александрович Пригов этим комплексом не страдал или же осознал его и изжил. Об этом свидетельствует то, что, теоретизируя, он не проговаривался, не отступал от концепции и не отрицал факт впадения в тот дискурс, который в данный момент подвергнут исследованию, но осознавал его как «мерцательную стратегию», то есть вписывал в концепцию постмодернизма.

Однако же попытки говорить о значении Пригова, используя термины и критерии «поп-искусства», вписать творчество Пригова и его образ как художника в рамки традиционализма, героизировать и мифологизировать этот образ дезавуируют то, что стремятся «охарактеризовать с лучшей стороны». Это как сделать «комплимент» представителю негроидной расы: «Вы так похожи на белого! В чем-то вы совсем как белый человек!»

А о причинах закомплексованности теоретиков постмодерна стоит подумать отдельно.