Юрий Крохин
Старик Саббакин понял бы… Фото Владимира Захарина
Валентин Петрович Катаев (1897–1986), прозаик и поэт, все-таки не был оценен по достоинству. Ни при жизни, ни посмертно. Хотя формально классиком русской советской литературы (термин «советская» можно бы и отбросить, употребляю его как категорию времени) стал давным-давно. Нет, конечно, официальных наград и званий Валентину Катаеву хватало. В годы Первой мировой войны молодой офицер – кавалер двух (!) Георгиев и ордена Святой Анны IV степени. А в советские времена – Сталинская премия, три ордена Ленина, ордена Трудового Красного Знамени и Октябрьской революции, звание Героя Социалистического Труда, которое иронически именовали Гертруда…
Но, кажется, все эти государственные почести не слишком-то радовали самолюбивого писателя; коллеги-завистники, презираемое им литературное начальство гением его явно не считали. Валентина Петровича куда больше волновало собственное место в неофициальной табели о рангах среди великих современников и друзей. До поры до времени старик Саббакин (псевдоним Катаева гудковских времен) помалкивал на эту тему, и только в преклонном возрасте высказался прямо, по-стариковски. В «Алмазном венце».
Он являл миру разные лики: помогал Мандельштаму и заклеймил Пастернака. Осуждал Лидию Чуковскую и голосовал против исключения Александра Галича из Союза писателей. Выступал против своего друга Зощенко, говорил гадости о Твардовском… О неблаговидных поступках Катаева, его цинизме и приспособленчестве не упоминал только ленивый. Но что нам нынче до того? Очевидно и бесспорно одно: Катаич, как приятельски называл его Маяковский, обладал громадным талантом, которому завидовали. И не зря Дмитрий Быков без обиняков заявляет: Валентин Петрович Катаев был лучшим советским писателем. И убежденно мотивирует свой тезис: «При всем том Катаев был гением, что очень трудно сочетать со званием лучшего советского писателя… Ничего выше, чем его поздняя «мовистская» проза, в Советском Союзе времен так называемого застоя не печаталось».
 |
| Сергей Мнацаканян.
Великий Валюн, или Скорбная жизнь Валентина Петровича Катаева: Роман-цитата. – Алматы: Шелковый путь, 2014. – 520 с. |
Сегодня кажется странным и необъяснимым, что никто из писателей или литературоведов не написал серьезного беспристрастного исследования о жизни и творчестве одного из самых талантливых, если не сказать сильнее, литераторов ХХ века. Есть, разумеется, книги вроде превосходного комментария «В лабиринтах романа-загадки» Котовой и Лекманова или «Валентин Катаев. Размышления о Мастере и диалоги с ним» Галанова. Но это работы, при всех их достоинствах, субъективно-апологетические или историко-филологические. Дерзновенную (и плодотворную!) попытку предпринял московский поэт, прозаик и мемуарист Сергей Мнацаканян. Его произведение, названное «Великий Валюн, или Скорбная жизнь Валентина Петровича Катаева», – не обычная биография в стилистике серии «Жизнь замечательных людей», а хронологически выстроенный, тщательно воссозданный свод свидетельств современников Катаева, его друзей и недругов, завистников и выпестованных им молодых литераторов.
Здесь как доброжелатели Катаева, так и его непримиримые оппоненты, такие, например, как сын Катаева Павел, обиженная им Лидия Чуковская, поэт Семен Липкин, Станислав Рассадин, Бенедикт Сарнов, Наталья Иванова, мемуарист 60-х годов ХХ века Миндлин, фрагменты дневниковых записей Чуковского, Лили Брик, письма Пастернака, мемуарные фрагменты Антокольского, Кожевниковой о Юрии Олеше и многочисленные высказывания самого Юрия Карловича, посвященные его другу-«демону»…
Выскажу догадку, она, правда, лежит на поверхности: образцом для Мнацаканяна были труды Вересаева «Пушкин в жизни» и «Гоголь в жизни». Это вроде бы бесстрастное, «лоскутное» повествование, в котором наплывают друг на друга, чередуются воспоминания, письма, статьи, создает эффект стереоскопичности портрета Валентина Петровича. Техника с тех пор шагнула далеко, так что вернее было бы говорить о голографическом изображении. Потому что метод, избранный Мнацаканяном, позволяет почувствовать аромат и звуки изменчивой и тревожной эпохи, показать ее формат, действующих лиц и ощутить совершенно живой, реальный до осязаемости образ классика с только ему присущими особенностями речи, юмором и самоиронией, непостижимыми изгибами характера…
«В нем сходились крайности, – замечает Мнацаканян. – Его ненавидели почвенники – за плеяду писателей, взращенную им в «Юности». Его презирали эмигранты за статьи о Ленине, которые, казалось, незачем было писать прославленному и влиятельному прозаику. Его ненавидели либералы за неожиданно вынутый из писательского стола козырь под именем «Уже написан Вертер».
Не станем гадать, какие либералы возмущались «Вертером»; Наталья Иванова утверждает, что своей повестью, не оставлявшей сомнений в его почти физиологической ненависти к большевизму, Великий Валюн плюнул в душу шестидесятникам.
Оно и немудрено. В годы Гражданской войны повоевавший на стороне белых, Катаев несколько месяцев провел в одесской чрезвычайке, ожидая расстрела. Чудом спасся и будучи, как он сам выразился, мальчиком сообразительным, стал верой-правдой служить коммунистической власти…
* * *
Катаев, притом что он боялся, по его словам, рассердить начальство, искал собственный стиль общения с властью, порой перебарщивая в развязности, но в основном благополучно лавируя. Мнацаканян приводит обширный фрагмент из «Романа-воспоминания» Анатолия Рыбакова. В ЦК КПСС состоялось обсуждение кинофильма «Закон жизни» по сценарию упомянутого Александра Авдеенко, который чем-то рассердил Сталина. Доходит очередь до Валентина Катаева. Не успевает он закончить первую фразу, появляется Сталин и начинает говорить. Закончив речь, так же тихо удаляется. Катаев вновь произносит все ту же фразу, и опять появляется Сталин, и опять говорит (о роли рабочего класса, о шахтерах). И в третий раз повторяется ситуация. Высказавшись, Сталин обращается к Катаеву: «Извините. Можете продолжать». На что Валентин Петрович отвечает: «Мне незачем продолжать. Вы за меня все сказали». Наглость слов, брошенных вождю, потрясла Александра Фадеева, который устроил Катаеву разнос, но уже наедине…
Говорят, Валентин Петрович был вхож к всесильному идеологу Суслову, который ему якобы покровительствовал. Кто знает, с чьего благословения Катаева назначили главным редактором журнала «Юность», уж не того ли самого Суслова? Так или иначе, Валентин Петрович создал и возглавил один из лучших «оттепельных» журналов.
Сергей Мнацаканян цитирует поэта Петра Вегина.
«Аксенова «проглядели» и цензоры, и партийные руководители от литературы. Великий хитрец и приспособленец Валентин Петрович Катаев, тогдашний главный редактор «Юности», понимал, что он делал, поставив свою подпись на рукописи Аксенова перед тем, как отправить ее в печать. Вечное спасибо ему за это! И за многое другое, за многих других прозаиков и поэтов, «мовистов», как он их называл и которых выпустил из заплесневевшего кувшина советской реальности как стайку молодых джинсовых джиннов, загнать которых обратно было почти невозможно».
Те времена вспоминает и Анатолий Гладилин.
«Через два месяца книга была окончена, и я отнес ее в журнал «Юность», который действительно печатал тогда довольно молодых авторов. В те времена сорокалетние считались почти молодыми ребятами. А мне на тот момент было двадцать… И вот очередной мой приход в редакцию. Захожу к Мэри (заведующая отделом прозы Мэри Лазаревна Озерова). Она говорит: «Толя, Катаев сказал, что под конец он даже всплакнул… Сказал, что прекрасная вещь и вас будут печатать в 9-м номере».
* * *
С удовольствием цитировал бы еще и еще все то, что сообщает в своей книге Сергей Мнацаканян. Ему-то повезло! Он встречался с Валентином Петровичем, хоть и коротко, но был с ним знаком.
«Давным-давно задумал я разобраться с жизнью этого незаурядного человека с немного хищным и отчасти брезгливым выражением лица, понять, как он прошел свой путь, чтобы, выкручиваясь из всех перипетий эпохи, сохранить талант и «глазомер простого столяра»?.. Он собеседник на пиру бессмертных. Только и всего».
И заканчивает свою книгу Мнацаканян вполне по-катаевски, во вкусе «Алмазного венца», с некоторой долей мечтательности, элегически.
«Иногда мне представляется, как в неких надмирных сферах неторопливо прогуливаются в своем небесном Переделкине Валентин Катаев и Семен Липкин. Увидев их, Вениамин Каверин переходит на другую сторону улицы, чтобы не здороваться с Катаевым. Издалека к ним приближается Корней Чуковский… Понимая, что смирение пуще гордыни, Валентин Петрович встает на колени перед Михаилом Зощенко, бесконечно испрашивая прощения за очередное предательство. А Надежда Яковлевна Мандельштам опять благодарно вспоминает, как поэта Осипа Мандельштама с «беженкой подругой», всегда голодных, приглашал пообедать процветающий прозаик Валентин Катаев…»
