Григорий Аросев  |
| Пастернак у каждого свой.
Фото 1908 года |
Сегодня 125-летие со дня рождения Бориса Леонидовича Пастернака. И хотя о Пастернаке написано невероятно много, промолчать нельзя. Потому что в настоящее время востребованными остаются не только его проза, стихи и переводы, но (возможно, даже в первую очередь) его личность. Пастернак был крепким, упрямым, сильным – но вместе с этим поразительно жизнелюбивым, уважавшим других и сохранявшим чувство собственного достоинства. И – умевшим видеть радость в горе, красоту в несчастье и солнце там, где его нет. Примерно за год до смерти, когда уже произошли отвратительные «околонобелевские» события, Пастернак написал стихотворение «Единственные дни». Никто, кроме него, не мог так сказать:
На протяженье многих зим
я помню дни солнцеворота,
и каждый был неповторим
и повторялся вновь
без счета...
... Я помню их наперечет:
зима подходит к середине,
дороги мокнут, с крыш течет
и солнце греется на льдине.
Вокруг зима, и, кажется, нет ей конца. Но увидеть в ней солнце, да как увидеть – на это был способен лишь Пастернак. Читаешь его строки, и откуда-то изнутри поднимается обжигающее чувство любви к жизни. Солнцеворот наступает не только на улице, но и в душе. И так у Пастернака всегда. Почти все, кто внимательно читал стихи Пастернака, замечали его неповторимую светящуюся энергию счастья, оптимизма и жизнелюбия. Пастернак как будто был рожден для счастья, радости, всеобщих любви и восхищения. А трагические эпизоды он воспринимал как частный случай.
«Жизнь была хорошая», «я все сделал, что хотел», – эти фразы Пастернак произнес незадолго до смерти. Хочется верить, что и жизнь могла бы сложиться удачнее и сделать он мог бы побольше. Но Пастернак прекрасно понимал то, что спустя почти двадцать лет после его смерти выразил Александр Кушнер: «Большей пошлости на свете нет, чем клянчить и пенять». Конечно, Пастернак писал о боли. И о страдании. И о смерти. Но... И это у него чаще всего получалось по-особому. Как ни у кого другого.
В 1956 году Пастернак написал стихотворение «В больнице». В нем речь идет о больном, которого скорая привезла в неотложку. Первая часть стихотворения не сказать что пышет оптимизмом: «Его положили у входа./ Все в корпусе было полно./ Разило парами иода,/ и с улицы дуло в окно». Но затем, во второй половине, главный герой, который только что вдруг «...понял, что из переделки/ едва ли он выйдет живой», обращается к Богу с молитвой, в которой выражает восхищение совершенством Божьих дел, включая собственную ночь смерти. А затем герой говорит поразительное:
Мне сладко при свете неярком,
Чуть падающем на кровать,
Себя и свой жребий подарком
Бесценным твоим сознавать.
Герой, которому остается жить несколько дней, благодарит Бога за свой жребий, осознаваемый как подарок. И когда? На грани смерти. Фантастическая любовь к жизни, на которую способен был лишь Пастернак. Сейчас, пятьдесят лет спустя, когда страсти улеглись, а факты прояснились, кажется, что он писал о себе, как будто предсказывая свои последние дни и минуты. А может, он доподлинно знал, как будет себя вести и ощущать. И хотя неизвестно, о чем он думал в момент смерти, однако известно его последнее слово. И это слово было «рад». Вряд ли случайно, с трудом объяснимо, и в любом случае прекрасно. Не мог Пастернак попрощаться с этим светом чеховским «Давно я не пил шампанского» или чем-то наподобие.
(Кстати, объяснить слово «рад» с трудом, но возможно. В биографии Пастернака ее автор Дмитрий Быков выдвинул предположение, что этим сдержанным восклицанием писатель, находившийся одновременно и на земле, и на небесах, не попрощался с окружающими, а, наоборот, поприветствовал собравшихся друзей и знакомых, уже ожидавших его на том свете.)
Справедливости ради: судьба была к Пастернаку чрезвычайно благосклонна. С одной стороны, да, он долгое время был в опале. Да, он подвергался травле из-за «Живаго» и Нобелевской премии, в результате чего окончательно подорвал здоровье и умер. Да, его последняя возлюбленная, Ольга Ивинская, и ее дочь провели в заключении немало лет – всё из-за близости с Пастернаком. Однако в ответ на все «да, он...» есть и свои «зато». Зато Пастернак умер семидесятилетним в собственной постели, в отличие от покончивших с собой Есенина и Маяковского, которые были в два и более раза моложе его. Зато Пастернак жил в относительном достатке, в отличие от Блока, умершего в нищете в возрасте сорока одного года. Зато Пастернак ни единого дня не провел за решеткой, в отличие от Мандельштама и многих других.
Пастернак ничего не сделал против совести. Но жизнь его любила. Так с чего бы ему не отвечать ей искренней взаимностью?
* * *
Я глубоко восхищен стихами Пастернака, стараюсь учить их наизусть и распространять по мере сил, но для меня он прежде всего автор «Доктора Живаго», одного из самых выдающихся русских романов XX века. Возвращаюсь к нему каждые три-четыре года и, хоть следующая мысль и прозвучит банально, каждый раз нахожу в нем новые пласты, новые уровни. Так будет и дальше, нет сомнений.
Но, на наше счастье, Пастернак у каждого свой.
Думая об этом материале, я задался вопросом: а что значит личность Пастернака для других? И попросил представителей четырех поколений рассказать, какое место в литературном сознании каждого из них занимает Борис Пастернак. Среди любезно согласившихся ответить на этот вопрос есть и известные литераторы, однако, чтобы не отвлекать читателя, всяческую конкретику о цитируемых людях я опущу, а также перемешаю высказывания, лишив их поколенческо-хронологического порядка. Добавлю лишь, что по роду занятий мои респонденты отличаются друг от друга, хотя все они наполовину – или полностью – профессионально связаны с литературой. Родились ответившие на этот вопрос в следующих годах: 1938, 1960, 1978, 1994.
Владимир, кандидат наук: «В возрасте 22 лет я прочел небольшую книжку стихотворений Пастернака «Земной простор». И она меня потрясла. Могу даже сказать: она перевернула мое сознание. И Пастернак вошел в состав моей крови. Я просто стал другим человеком. Больше в моей жизни такой силы катастроф, связанных с языком и словом, не случалось».
Евгений, филолог: «Прежде всего он для меня огромная, бесконечная, распахнутая миру детская радость узнавания: «Ты в ветре, веткой пробующем, не время ль птицам петь…» Вот это вот все «опробывание» мира, и открытие мира, и удивление ему, и, да, все-таки – радость. Возраст меняется, меняется и слово, но не меняется в нем эта ребяческая глубина и полнота чувства... Кроме того, поэт – сознательно/подсознательно/бессознательно – свидетельствует о мире, не об абстрактной «человеческой вселенной», а о своей эпохе. И Пастернак здесь – свидетель защиты. Он один из немногих, которыми, как мне кажется, плотоядная та эпоха – все-таки спасена».
Мария, поэт: «Для меня Пастернак «Сестры моей – жизни» и Пастернак «Второго рождения» – это не просто два разных автора, а два автора, к которым у меня во многом противоположное отношение. Первый при всем «волшебстве» небрежен, нетерпелив, неряшлив, цветист. Более поздний Пастернак хотя и существует для меня лишь в отдельных стихотворениях («О, знал бы я, что так бывает», «Гамлет» и т.д.), но Существует – с большой буквы».
Леонид, писатель и драматург: «Борис Леонидович Пастернак – это литературный снайпер. Можно взять отдельную строку, или целое стихотворение, или полностью роман – все это попадает точно в цель, которую наметил писатель. Поэтому знает человек творчество Пастернака, любит его или холоден, он все равно в повседневной жизни нет-нет да и вставит в свой разговор бессмертные, а потому очень нужные людям строчки-мысли великого прозаика, поэта и переводчика: «Быть знаменитым некрасиво», «Не читки требует с актера, а полной гибели всерьез», «Не спи, не спи, художник, не предавайся сну». Пастернак был, есть и ему быть на радость читателям всей планеты».
