Павел Нерлер  |
| Ося в детстве.
Фото предоставлено Мандельштамовским обществом |
День рожденья
37-летний торговец кожами Эмилий (Хацкель) Вениаминович Мандельштам и 23-летняя девица Флора Осиповна Вербловская сочетались законным браком 19/31 января 1889 года в городе Динабурге (позднее Двинске, ныне Даугавпилсе в Латвии).
В ночь со среды на четверг – со второго на третье, или, по новому стилю, на 15 января 1891 года, в Варшаве у них родился первенец-сын – Иосиф, он же Осип Мандельштам. В самой Варшаве день выдался непогожий – снежный и ветреный. А чем дышала тогда планета? Какими событиями была она взволнована? Заглянем в газеты и узнаем, например, о недавнем (1 января) разрешении от бремени – сыном Константином – великой княжны Елизаветы Маврикиевны («Ведомости Московской городской полиции»). Или о смерти от легочной чахотки 17-летней эрцгерцогини Марии-Антонии-Иммакулаты. А у русского в Берлине посла дан был в честь Шарлотты Прусской, наследной принцессы Майнингенской, обед. Стол был сервирован на 21 куверт, а главным гостем был сам германский император Вильгельм II, апостол миролюбия и пламенный борец за всеобщее разоружение (sic!).
А если где еще и торжествовала воинственность, то разве что в Чили – там ожидалась революция: конгресс требовал отставки президента Бальмаседы, а правительство стягивало к Вальпараисо войска. Или еще новость: Французская республика по случаю Нового года подарила королю Камбоджи Тагутану, девяти лет от роду, ящик с игрушками – и среди них полуметровую обезьянку, умеющую курить сигару.
Весьма положительно оценивали газеты русскую государственную роспись, или, как бы сказали сейчас, – бюджет. Из Новоросcийска сообщали, что за истекший 1890 год за границу отпущено 29,4 млн пудов хлебных грузов. Правда, валюта несколько поослабла, и за 100 кредитных рублей давали всего 240,5 рейхсмарок.
В Большой зале Благородного собрания (нынешний Дом Советов; ровно через 100 лет здесь состоится Торжественное собрание, посвященное 100-летию Мандельштама) профессор Склифосовский открывал 4-й съезд русских врачей в память великого Пирогова. В присутствии нескольких тысяч господ из публики профессор Эрисман произнес речь «Борьба со смертью», а профессор Данилевский – «О гипнотизме» (кстати, много сообщений было вокруг доктора Коха, изобретшего очередное спасительное средство, на этот раз, кажется, против чахотки…).
Тут же и чисто российские прелести – длиннющий список виновных в нарушении правил регистрации домовладельцев: в основном это нарушители режима черты оседлости, с указанием величины наложенного на домовладельцев штрафа.
Интересно, что в Большом в этот вечер давали оперу. «Юдифь» (из уважения к царице-еврейке режим оседлости на нее не наложили), а в цирке Соломонского (легал или нелегал?) – большое представление дрессировщика Фредерика: 25 кошек, 20 крыс, 20 мышей и 4 канарейки!
А вот суворинское «Новое время» от души порадовало читателей и полным текстом поэмы Пушкина «Руслан и Людмила», и задушевным разговором о еврейском засилье в России (жиды, как доходчиво объяснял Петр Астафьев, абсолютно бесполезны в «духовной экономии народа русскаго»).
«Воронежские губернские ведомости» сообщали о визите Наследника Цесаревича в Бомбей, где тот был «встречен торжественно, принял участие в процессии на слонах через весь город, в течение дня посетил магараджу и затем отбыл на тигриную охоту». Он же, «глубоко сочувствуя мысли о сооружении в Москве памятника Н.В. Гоголю, назначил вклад в 1000 рублей из собственных денег».
Бедный младенец великий князь Константин! Несчастный отрок Николай Александрович – Наследник Цесаревич! Первого, вместе с двумя братьями, большевики убьют обухом топора в июле 1918 года и сбросят в заброшенную шахту близ Алапаевска, на месте которой в 1945 году возведут гараж. Примерно тогда же в Ипатьевском доме в Екатеринбурге расстреляют и бывшего цесаревича (он же отрекшийся царь-император), и нового – Алексея.
…На Осипа Мандельштама ни пуль, ни топоров не изводили. Его жизненный путь – столь же гибельный – оборвется 27 декабря 1938 года как бы сам по себе.
Место рождения
Символично, но с самого рождения не только пространство, но и время как бы разрывало Мандельштама на части!
Он, кстати, был не вполне точен, когда писал о рождении в ночь «января, со второго на третье». Он появился на свет именно в ночь с 14-го на 15-е, поскольку в Варшаве, где это произошло, уже действовал григорианский календарь, принятый в большинстве стран.
Ту эпоху – 1890-е годы – сам Осип Эмильевич обозначил как глухие годы России: их медленное оползанье, их болезненное спокойствие и тихая заводь – последнее убежище умирающего столетия. Точные метрические записи о рождении поэта, несмотря на все поиски, обнаружены не были. Вероятней всего, они погибли в годы Второй мировой, как и большинство материалов гражданского состояния за 1891 год. Единственный установленный адрес, связанный с семьей Мандельштамов, это адрес Менделя Мандельштама, торговца, проживавшего в Мурануве, одном из еврейских районов Варшавы, на ул. Налевки (Nalewki), дом 19. Степень родства Менделя и Хацкеля Мандельштамов не прояснена. Сын ремесленника и купца первой гильдии, Мандельштам жил с родителями вне черты оседлости и никогда не бывал в местечке.
А ведь местечко запросто могло стать и его судьбой… Йоселе, уличный голодранец, крошка-хасид со слежавшимися, колющимися пейсиками, первенец Хацкеля, нашего муранувского шорника…
Впрочем, Варшава начала 1890-х была уже не той, какой ее описывал Башевис-Зингер в своих «Рассказах мальчика, выросшего в Варшаве». Да и помнил ли Мандельштам вообще хоть как-то свой родной город, который он оставил в двухлетнем возрасте? Едва ли…
Там он не задержался – в 1892 году семья переехала в аристократический и дворцовый Павловск. Он (а вернее, его отец) не сидел на месте, и следующей станцией его детской «урбанистической карьеры» стал уже сам Санкт-Петербург, торжественный и великолепный. Тут уже «не сидела на месте» мать, всегда недовольная снятыми квартирами и чуть ли не ежегодно их менявшая.
Но именно тут Мандельштам и встретился с «местечком» – и всерьез. Произошло это в доме Бориса Синани, в годы первой русской революции, где Иосиф познакомился с одним очень необычным человеком. В нем – в Семене Акимыче Ан-ском, «родном человеке» в доме Синани, сутулившемся «от избытка еврейства и народничества» – в нем одном «помещалась тысяча местечковых раввинов – по числу преподанных им советов, утешений» и т.д. Блестящий представитель местечкового еврейства, он и в Мандельштаме, возможно, всколыхнул уснувшую в нем родовую «местечковую» память. Семен Ан-ский – русско-еврейский писатель и драматург, сочетавший в себе, по словам Мандельштама, «еврейского фольклориста с Глебом Успенским и Чеховым».
Задокументирован и еще один приезд Мандельштама в Варшаву – с 21 декабря 1914-го по 5 января 1915 года, когда он устроился работать санитаром в одном из военно-санитарных эшелонов или госпиталей, но, не справившись с впечатлениями, вернулся – точнее, с позором ретировался в Санкт-Петербург.
В годы войны Мандельштам написал несколько стихотворений, в которых упоминались Польша или поляки. Интересно, что одно из них – «Polacy!» – было переведено на польский язык полицейским чином и опубликовано в 1935 году в книге его воспоминаний: этот перевод оказался одним из самых ранних переводов Мандельштама на иностранный язык! Но и в 1920-е годы, и в 1930-е польские реалии нередко встречались в поэзии и прозе Мандельштама.
Год рождения
Итак, Мандельштам родился 15 января 1891 года на самом западном конце огромной Российской империи – в Варшаве, а умер, вернее, погиб – на самом восточном ее краю: под Владивостоком, на полпути до Колымы.
Дата его рождения имеет провиденциальное значение. 1891 год – год депортации евреев из Москвы и Ростова-на-Дону и начала первого массового исхода евреев из России (главным образом в США и в Палестину). И сложись судьба Осипа Эмильевича (вернее, его родителей) иначе, то и он мог бы угодить в Америку чуть ли не в возрасте пеленашки.
Но отец его был ремесленником (кожевенником, шорником) и цеховым купцом (экспортером кож), и это вырвало его и его семью из тисков оседлости. В результате семья хотя и переехала, но не так радикально: из Варшавы в Павловск, а только уже из Павловска – в Санкт-Петербург, столицу Российской империи.
Жизнь в столице и юношеские путешествия в Европу заложили основу европеизма Мандельштама как одного из органических и определяющих качеств его личности. Выражалось это в чувстве личной причастности к общеевропейской культуре, внутреннее разнообразие которой никогда не было серьезной помехой чувству привязанности к ее интегралу.
Но Россия с ее чертой оседлости и скрученным, несмотря на освобождение, в бараний рог крестьянством была чем-то иным, коль скоро толкала его в 1906 году к эсерам и в революцию, а в 1911 году понуждала к кальвинистскому крещению. Примиряющий эти полюса консенсус правоты и свободы отыскался исторически в Петре Чаадаеве как в первом русском европейце и внеисторически – в Александре Пушкине как в первом русском поэте.
«Поучимся ж серьезности и чести/ На Западе, у чуждого семейства!..» – восклицал он спустя много лет и присягал на верность не кому-нибудь, а языческому богу-Нахтигалю, непревзойденному певцу, символизирующему культуру.
Только с такими европоцентризмом и культурофилией и можно было мыслить и писать о России так геополитически широко и историософски глубоко, как это делал вечный школяр Мандельштам.
Имя рожденья
Первенец, родившийся в семье купца-перчаточника Хацкеля Мандельштама, был наречен Иосифом – в честь деда по матери. Уже этот дед, по-видимому, знал муки раздвоения между изначальной и русифицированной версиями своего имени: об этом отчетливо говорит отчество матери поэта: Флора Осиповна.
Оба имени сосуществовали рядом, но постепенно «Осип» все больше оттеснял «Иосифа», хотя «Иосиф» время от времени возникал и в более поздние времена, в последний раз, кажется, в 1913 году.
Дома же его звали Осей – сразу и уменьшительная, и русифицированная форма: именно так, «Ося», подписаны самые первые из дошедших до нас писем поэта, датированные 1903 годом. К 1909 году Ося уже достаточно подрос, чтобы называться отныне – в переписке с коллегами и в периодике – Осипом, а в переписке с инстанциями даже Осипом Эмильевичем. В переписке с родными – отцом, братьями и женой – он так и остался Осей. Один только Рудаков из далекого воронежского будущего будет звать его Оськой, а то и Осюком! Его первая подборка в «Аполлоне» была подписана, как и все его последующие книги, – «О. Мандельштам».
А вот «русифицировать» фамилию, то есть брать себе звучный и, главное, не царапающий ничье ухо псевдоним, Мандельштам не стал. Все его за жизнь псевдонимы – а это Фитиль 1906 года и О. Колобов 1924 года – сугубо разовые и технические. А если надо было уйти в тень, то для чего же тогда инициалы?
Поразителен сам по себе тот гигантский эмансипационный прыжок, который за считаные годы совершил Осип, он же Иосиф, Мандельштам. У других даже на бытовую эмансипацию уходили поколения, а Осип Эмильевич из отцовского безъязычья (отец до самой смерти и по-русски, и по-немецки говорил с характернейшим жаргонным акцентом) шагнул в величайшие русские поэты, «кое-что изменившие в строении и составе» всей русской поэзии!
Так что пришлось уж миру поморщиться и скривиться, но привыкать и привыкнуть к этой «фамилии чертовой»: Ман-дель-штам!
