Андрей Краснящих
Галлюцинаторный реалист и диссидент наоборот Мо Янь. Фото Reuters
2012. Мо Янь
Не Мураками – и слава богу. Более чем посредственный писатель, но очень популярный Харуки Мураками был в том году фаворитом у букмекеров, за него давали аж семь к одному, и он намного опережал остальных претендентов – Боба Дилана, Мо Яня, Сеса Нотбома, Исмаила Кадаре, Адониса, Ко Уна, Дачию Мараини, Филипа Рота.
Кто такой Мо Янь, мы до того не знали. Не читали и даже не слышали о нем. Мы невежественны? Плохо понимаем современную литературу? А Нобелевский комитет видит как есть настоящих гениев и умеет отличать тех, кто сделал наибольший вклад в литературу, от тех, чьи имена справедливо будут забыты?
Большое видится на расстоянии, малое – тоже. Первым нобелевским лауреатом стал Сюлли-Прюдом, а не Лев Толстой. Сто лет назад Нобелевскую премию получил Рудольф Эйкен, а не Генри Джеймс. Девяносто – Бенавенте-и-Мартинес, а не Марсель Пруст. Восемьдесят – Эрик Карлфельдт, а не Джойс. Семьдесят – Силланпя, а не Ахматова. Шестьдесят – Бертран Рассел, а не Оден, не Брехт. Сорок пять – Нелли Закс, а не Пауль Целан. Сорок – Юнсон и Мартинсон, а не Набоков и Борхес. Тридцать пять – Висенте Алейсандре, а не Кортасар.
Давайте считать, что есть писатели для массового читателя, есть писатели для литературы и есть писатели Нобелевского комитета. И как правило, эти три списка не очень пересекаются. Отсюда следует: Нобелевская премия – не главная литературная премия года, отмечающая нынешних и будущих абсолютных классиков, а просто главная денежная (в том году 1,1 млн долл.) литературная премия года. И ее ореол, притягательность и авторитет зиждутся прежде всего на этом – размере суммы.
Своих решений Нобелевский комитет никак не поясняет, списки кандидатов, протоколы голосования засекречены. Единственное, что нам дано, – формулировка, с которой называется имя лауреата. Но из формулировок Нобелевского комитета почерпнуть тоже нечего – они всегда помпезны и невнятны.
Итак, Мо Янь. Почему именно он, когда есть Стоппард, Кундера, Хандке, Пинчон, даже Барнс и Рушди, гадать бесполезно. Из формулировки: «...за его галлюцинаторный реализм, который объединяет народные сказки с историей и современностью» ответа не вытянешь. Она, как всегда, смехотворна. И с равным успехом может быть применена к большинству современных писателей, к тому же Рушди, например, или Кадаре.
 |
| Живя на Луне, легко принимать странные решения.
Кадр из мультсериала «Незнайка на Луне». 1997 |
И все-таки. Потому что снова настала очередь экзотических литератур, которым время от времени тоже положено давать, чтобы Нобелевская премия считалась не только европейско-американской? Но два года назад ее получил перуанец Варгас Льоса, шесть – турок Памук, девять – юаровец Кутзее. Как бы все нормально, можно было не торопиться.
Возможно, пришло время, когда нельзя уже было не дать Китаю: пятая часть населения Земли, скоро будет половина. Но время Китая пришло и прошло в 2000-м – с Гао Синьцзяном.
Возможно, тогда дали не тому китайцу – эмигранту, диссиденту, – и положение нужно было исправлять, как с Пастернаком в 1958-м и сразу за ним Шолоховым в 1965-м – кардинально? Да, такой вариант бы годился. Мо Янь – диссидент наоборот: двадцать два года в Народно-освободительной армии Китая, кадровый политработник, потом редактор газеты, лауреат Национальной премии КНР и еще одной, не менее почетной – Литературной премии Мао Дуня, да и вообще – зампредседателя Союза китайских писателей.
Но нет, эти два случая, русский и китайский, – всего лишь случаи, у Нобелевского комитета нет практики компенсировать одно другим. Это значило бы признать ошибку или чье-то влияние на свой выбор. А этого Нобелевский комитет, наверное, боится больше всего. Больше слов «саботаж», «некомпетентность». Бесстрастный, отрешенный, ни от кого не зависящий и не обязанный ни перед кем отчитываться в своих действиях – пусть и невразумительных, лишенных какой бы то ни было логики, системы, смысла. Вот каким его должны видеть.
Не исключено, что так оно и есть, и Нобелевскому комитету зачем-то нужно поддерживать именно такой имидж – отсюда и странные решения. И чем более они будут странными, тем лучше. Быть отдельным от всех, и от литературы. Как бы это сказать – игра в бисер, галлюцинаторный реализм?
Славно было б когда-нибудь узнать, что эксперимент был еще чище, чем мы думали, и выбор нового лауреата из ста или тысячи писателей осуществляла, положим, рулетка.
2013. Элис Манро
До этого она не переводилась на русский (несколько рассказов в «Иностранной литературе» не в счет) и вообще никто не верил – нет, не в то, что ей когда-то «нобелевку» дадут, в это и сейчас отказываются верить, – в то, что ее нужно переводить, что она представляет литературную ценность.
Может быть, опять же, мы просто невежественны и читаем то, что нам дает издатель, а издатели тоже невежественны или прячут от нас настоящую литературу, потирают ручки, считая барыши? Да, конечно, но, может быть, и Нобелевский комитет черт-те что себе думает, живет на Луне. Сколько раз он давал премию тому, кого никто не знал и потом не вспоминал – ни в учебниках по литературе, никогда, нигде. Сколько их, писателей-неписателей, карлфельдов, в его анналах. Половина списка?
Ах, если б не карлфельды! Ведь так хочется верить – в Бога, в мировую ли справедливость, в то, что известность, шум, шумиха к литературе ни при чем. Сиди пиши, не заботься о славе, когда придет время – тебе воздастся. Если б не карлфельды – с одной стороны, и с другой – Марк Твен, Ибсен, Кафка, Рильке, Музиль, Кавафис, Сэлинджер – о, этот список огромен! – которых карлфельды, йенсены, силланпя обошли.
Вот и Манро, как сказано, получит за чеховские традиции, а основатель традиций в свое время не получил и даже не рассматривался как претендент.
Нет, давайте искать хорошее. Монро не пишет романов, только рассказы – жанр, коммерчески неприбыльный и поэтому малоинтересный издателям. Кроме того, возможно, ошибаюсь, но, по-моему, Нобелевскую премию за рассказы до сих пор не присуждали – за романы да за стихи (драматургам, понятно, за пьесы).
До сих пор «нобелевка» давалась только действующему писателю. А если он уже все хорошее написал и не хочет ничего портить – считается сошедшим с дистанции (вероятно, поэтому Кундера, живой классик, но после 2000-го не написавший ни одного романа, лишь две книги эссе, в перечнях претендентов не фигурирует). Манро летом того года заявила, что покончила с литературой, что последний сборник рассказов, четырнадцатый по счету, – последний.
Ну и не знаю, наверно, тоже хорошо, что дали впервые, то есть, наконец, Канаде. Хотя и получилось, что в пику Маргарет Этвуд – самой известной и самой прославленной канадской писательнице, которой уже лет десять из года в год обещают, в смысле – прочат.
Этвуд пишет жестко, феминистично, заостряя, ее жанры – и фантастика, и антиутопия; Манро – камерно, ее герой – маленький человек из канадской провинции, городка или деревеньки – просто рассказывает свою историю.
И такой же простой, убийственно лаконичной – после всегдашнего, над которым кто только не издевался «за повествовательное искусство, прозревающее пространство и время», «за страстные произведения с широкими горизонтами», за, возможно, небесполезный вклад в мировую литературу – выглядит формулировка Нобелевского комитета: «Элис Манро – мастеру современного рассказа».
2014. Патрик Модиано
Похоже, Нобелевский комитет окончательно простил Францию и вернул старое негласное правило раз в сколько-то лет – шесть, семь или максимум десять – давать Нобелевскую по литературе французам. У Франции нобелевских литературных медалей больше, чем у какой-либо другой страны. Эта – тринадцатая. У Великобритании и США – по одиннадцать, у остальных – существенно меньше.
Первым нобелевским лауреатом по литературе в 1901-м был француз Сюлли-Прюдом, и уже через три года ее снова дали Франции – провансальцу Фредерику Мистралю. Затем Ромен Роллан в 1915-м, Анатоль Франс в 1921-м, философ (да, даже философу «в знак признания его ярких и жизнеутверждающих идей, а также за то исключительное мастерство, с которым эти идеи были воплощены») Анри Бергсон в 1927-м, Роже Мартен дю Гар в 1937-м. А после Второй мировой вообще пошло-поехало – французы только и успевали получать: 1947-й – Андре Жид (в Сопротивлении не участвовавший, эмигрировавший в Тунис и молчавший, занявший позицию равнодушного наблюдателя, выжидателя); 1952-й – Франсуа Мориак; 1957-й – Альбер Камю; 1960-й – Сен-Жон Перс; 1964-й – Жан-Поль Сартр. И тут случился скандал: Сартр от премии отказался, сделал заявление в прессе, что не хочет, чтобы думали, что его, левого, независимого, вне западного и восточного блоков, купил блок западный. Он отметил к тому же: «Я всегда отклонял официальные знаки отличия. Когда после Второй мировой войны, в 1945 году, мне предложили орден Почетного легиона, я отказался от него». Это выглядело пощечиной Нобелевскому комитету: еще никто и никогда от премии не отказывался (случай Пастернака в 1958-м не в счет – его вынудили, и все об этом знали).
И Нобелевский комитет, по всей видимости, принял новое негласное решение: больше французам никогда не давать. Потому что с тех пор на протяжении почти полувека Франция премию по литературе не получала, за исключением одного раза в 1985-м, когда дали Клоду Симону. Почему в 1985-м система дала сбой, можно только гадать: например, члены Нобелевского комитета Шведской академии тоже люди, и с миром людей их связывают конвенции.
Когда в 2008-м лауреатом Нобелевской премии по литературе объявили Гюстава Леклезио, еще можно было подумать, что это снова сбой, но вот когда всего шесть лет спустя снова присудили французу, стало окончательно ясно: Франция прощена раз и навсегда, вернулось старое правило, и отныне каждые шесть или семь, максимум десять лет Франция будет получать свою «нобелевку». Кто на очереди – Мишель Турнье (родился в 1924-м), Мишель Бютор (в 1926-м), Милан Кундера (в 1929-м), Филипп Соллерс (в 1936-м) или Паскаль Киньяр (в 1948-м)? Лишь бы дожили, дождались. А там и молодое – в рамках обычного возраста нобелевских лауреатов – поколение подрастает: Жан Руо (1952-й), Мишель Уэльбек (1956-й), Эрик-Эммануэль Шмитт (1960-й), Дидье ван Ковелер (1960-й), Ян Муакс (1968-й). Теперь на всех хватит. А Модиано и в самом деле хороший писатель.
2015. Светлана Алексиевич
Зная, что «Нобелевку» редко когда дают просто так, то есть за литературу, чаще с оглядкой на политику, ситуацию в мире, и получают ее, премию, как правило, те писатели, чьи страны на слуху, вот этого и ждешь каждый раз перед объявлением нового лауреата.
В том году на слуху была Украина, и премию вполне могли дать Костенко, Забужко или даже более молодым (хотя Нобелевский комитет этого не приветствует, для него писатель должен быть хорошо постарше, «отстояться», «отлежаться»; отсидеться в креслах) Прохасько или Жадану. И Сирия – тем более что сирийский поэт-диссидент Адонис, тридцать лет живущий в Париже, давно уже мелькает в списках нобелевских фаворитов.
Американцы Филип Рот и Джойс Кэрол Оутс, кениец (пишущий на английском и на местном языке кикуйю) Нгуги ва Тхионго, Салман Рушди, Мураками – тоже фавориты со стажем. А ведь есть еще Томас Пинчон, Саша Соколов, Петер Хандке, Патрик Зюскинд, Кристоф Рансмайр и многие другие классики-современники. Когда же им дадут? Вот недавно умерли Умберто Эко и Эдгар Лоренс Доктороу, так и оставшись без Нобелевской премии.
Алексиевич (статью о ней Славы Сергеева см. на с. 5 этого номера «НГ-EL» )номинировалась на Нобелевскую премию с 2002-го, и последние три года она среди главных претендентов: в 2013-м вышла ее книга «Время секонд хэнд (Конец красного человека)», сразу переведенная на ряд европейских языков, в том числе на нобелевский, шведский. Примерно с этого времени, с начала 2000-х, Алексиевич и жила на Западе: в Италии, Германии, Франции, Швеции; в 2013-м вернулась в Беларусь.
Злые языки говорят, что «Нобелевку» ей дали за русофобию, низкопоклонство перед Западом и вообще она не писатель, а журналист, спекулятивно-тенденциозный, и грантоед, что выслуживалась и выслужилась. Что Алексиевич – очередной проект Запада в пику, в подрыв России. Что ее нещадная критика Лукашенко, войны с Украиной, Крыма – часть этого проекта. (Ко всему Алексиевич наполовину украинка и родилась в 1948-м в Станиславе, Ивано-Франковске.) Формулировка же Шведской академии гласит: «...за ее многоголосное творчество – памятник страданию и мужеству в наше время».
«Время секонд хэнд» – последняя, пятая часть цикла, эпопеи, начатой в 1984-м книгой «У войны не женское лицо» и продолженной «Последними свидетелями: Книгой недетских рассказов» (1985), «Цинковыми мальчиками» (1989) и «Чернобыльской молитвой» (1997). Цикл называется «Голоса Утопии», и, собственно, в названии заключено все то, что вызывает критику, претензии оппонентов Алексиевич.
«Утопия» – Советский Союз, шире – ностальгия по нему, по советской системе. Потому что человек предан этой системе, живет в ней, верит в нее. И предан ею – брошен, заброшен, замучен, растоптан. «Голоса» – и тут мы подходим к главному в ее творчестве – настоящие, подлинные, живые: монологи женщин, участвовавших в Великой Отечественной войне («У войны не женское лицо»), детей этой же войны («Последние свидетели»), матерей солдат, погибших в Афганистане («Цинковые мальчики»), свидетелей Чернобыля («Чернобыльская молитва») и советских людей после падения Советского Союза («Время секонд хэнд»). Настолько живые, что герои книг, авторы монологов отказывались от них, когда Алексиевич давала им перед публикацией перечитывать.
Я говорю «книги», а не «романы» – и так говорят все: документальный же жанр, нон-фикшн, журналистская работа. И самого автора как бы нет, тысячи человек, рассказывающих каждый свою историю, но на общую тему, – нет комментария, умозаключений, вывода, обобщений. Они и не нужны, их делает читатель. Автор дирижирует, определяет интенсивность и темп изложения (они же меняются по ходу книги, нарастают, достигают апогея), общая ритмика и интонационные сдвиги – тоже его. И разумеется, его роль – в отборе и структурировании материала.
Да, это новый жанр, пусть и на стыке документальной и художественной литературы, на стыке искусства и социального анализа; художественность – не только вымысел. Жанр, которому еще подберут точное название и который, как все новое и мощное, будет развиваться. Может быть, это будет «вербатим-роман», или «роман монологов», или «проза. doc». Кстати, «Театр. doc» – дух времени, новое слово в театральном искусстве, возник в 2002-м, а первую книгу «Я уехал из деревни», состоящую из монологов белорусских деревенских жителей, переехавших в город, Алексиевич написала в 1976-м (она так и не вышла, запрещенная ЦК Компартии Белоруссии, а спустя время и Алексиевич отказалась ее печатать, посчитав «излишне журналистской»).
Впрочем, я немножко лукавлю: точное слово уже есть. Всегда стоит спрашивать самого автора. Буквально за неделю до присуждения Нобелевской премии Алексиевич в интервью сказала: «Роман голосов, когда портрет, и догадки, и истории очень многих людей – это единое полотно: каждый схватывает какую-то пронзительную вещь, выхватывает и запоминает, и это с ним остается».
