Смерть анекдота

Смех всегда вне закона. Виктор Васнецов. Царевна Несмеяна. 1916–1926. Дом-музей В.М. Васнецова, Москва

Когда ты читаешь книгу, непонятно, кого ты больше читаешь: ее или окружающий тебя мир, постоянно вмешивающийся в твой процесс вчитывания-осмысления стуками больших и малых невидимых колес, воем кошек за окном, шипением раскаленных сковородок, криками несуществующих детей, полтергейстом, соседями и соседками, белым шумом или даже тишиной, ведь тишина, как бы она ни называлась, это тоже часть нашего мира, а не другой мир. Книга, прочитанная на пляже, никогда не будет той же книгой, но прочитанной в поезде, или дома, на диване, в полном молчании стен – пусть даже это одна и та же книга. Так и со всем остальным – что бы мы ни делали.

В процессе нашего восприятия мира главные – мы. Без нас, сам по себе, мир невидим, неслышим да и, честно говоря, мало существует. Нет, он, конечно, есть, но есть так, в такой форме, что нам его каждый раз нужно вызывать к жизни, думая о нем. А думать – это значит видеть знакомые и незнакомые знаки и делать незнакомые знаки знакомыми. Думать – это значит относиться.

Анекдот тоже часть мира, небольшая, но важная его часть. Он, как и все, жанр, живущий в собственных границах, главная из которых – устный характер. Так сложилось, что анекдот в отличие от шутки, байки, притчи, каламбура и прочих родственников (которые, ничего не теряя, нормально себя чувствуют и на бумаге) всегда был вещью полузапретной и находился на полулегальном положении. В этом – его первый смысл. Надо бояться рассказывать анекдот – политический, эротический, даже внешне безобидный, неважно какой, невинных анекдотов не бывает, точнее, не должно быть по законам жанра. И надо бояться его слушать. Надо преодолевать в себе эти страхи, делать усилие над собой, и тогда смех – как обретение полной или неполной свободы, как оживление после смерти, как счастье нарушения запрета, как очищение от всего того, что сковывало душу, – вознаградит вас собой за этот маленький подвиг. Смех – всегда вне закона, это его цель и суть – разрушение. Разрушение границ, установленных страхом, правилами и нормами, любыми – политическими, религиозными, нравственными. Разрушение системы. Системы, которая борется за сохранение своего порядка и следит за тем, чтобы его не нарушали. Поэтому смех для любой системы демоничен, он от дьявола, врага рода человеческого. Система самосохраняется только в серьезном состоянии.

Опубликованный, обнародованный, анекдот выходит в тираж, а значит, становится узаконенным и допустимым, как бы признанным официально, системой, и никакого страха, читая его, преодолевать уже не нужно. Разве что скуку. К тому же у опубликованного анекдота нет месседжа, ни отправителя, ни адресата, точнее – они не персонифицированы, не люди, а для анекдота – и в этом его второй смысл – очень важна атмосфера круговой поруки, от посвященного к посвященному, глаза в глаза. Рассказывание анекдота – акт доверия, он предусматривает наличие «своего» – того, кого рассказчик, как жрец, избрал для посвящения. Рассказанный неизвестно кем (Интернетом, бумагой) и/или неизвестно кому (залу, незнакомым людям), анекдот теряет свою сакральность, магию тайного знания. В зале нет избранных персон, человеков, а есть люди, людская неразделенная масса. Избранный – это тот, кто прошел проверку на «своего» в твоей душе и, следовательно, способен в твоих глазах принять то, чем ты хочешь с ним поделиться.

И третий смысл анекдота – обусловленный, как и первые два, устным характером этого жанра, – интонационность: хитроватый или, наоборот, утрированно простоватый тон, которым подается зачин анекдота, адекватная для ритмосмысла именно этого, данного анекдота скорость рассказывания, ее вариации (от ретардации до аллегро) по ходу анекдота, непременная пауза перед концовкой, создающая то ожидание сакрального – последней убивающей наповал фразы, что должна разрешиться катарсисом: улыбкой, смехом, хохотом, ржанием, рыготанием, хрюканьем или захлебом, – и все остальное, что определяет неповторимую природу анекдота как жанра.

Современный, помещенный в иную жанровую среду анекдот перестал быть анекдотом, приобрел ненужные ему самому и не требуемые от него прямолинейность, общедоступность, облегченность – как по форме, так и по смыслу, – и вообще, будучи выбитым из своей жанровой колеи, потерял себя: растянулся до байки и ужался до каламбура.

Книжки – тематические сборники анекдотов, гетто-колонки в желтой прессе, глупые юмористические телепередачи и многое другое, подобное, десакрализировало жанр и рассосало его по своим, не то чтобы уж совсем чуждым ему, но все-таки чужеродным ему форматам.

То, что произошло с анекдотом, – процесс в общем-то если и не закономерный, то вполне естественный и объяснимый: анекдот – часть мира, и при переходе мира с режима тоталитарности на режим массовости почти все его составляющие тоже формовидоизменяются. Режим массовости – это режим всегда готового к немедленному употреблению продукта. Превратившись в продукт, рассчитанный на усвоение каждым, анекдот стал понятнее и проще, незамысловатей. Теперь его питают иные соки: на эстраде, радио и телевидении – образ «смешного» ведущего, который, согласно нашим ожиданиям, что бы ни сказал – все должно вызывать смех; в прессе и Интернете, где не передать интонацию и паузу перед концовкой, – наши собственные вымученные усилия прочитать анекдот так, чтоб вдохнуть в него душу живого устного рассказа. И в первом, и во втором случае, чтобы анекдот сработал, задействуются дополнительные тактики, каких раньше анекдот не знал и без которых в свое время прекрасно обходился. Эти тактики не столько развивают жанр, сколько исчерпывают его изнутри, ибо, являясь неродными для него, ненужными деталями, костылями, работают лишь какое-то ограниченное время, потом буксируют и требуют новых тактик, новой механики, – что, в свою очередь, приводит к новым и новым деформационным сдвигам внутри самого жанра, которые все больше и больше иссушают его суть и характер.

По всей видимости, процесс упадка анекдота завершится его полным исчезновением и рождением из его останков нового жанра, которому уже будут не нужны ни устная форма анекдота, ни обусловленный ею полузапретный, сакральный, интонационный его характер. Что ж, анекдот – последний из древних синкретических жанров – и так продержался дольше остальных.

Харьков