Миль пардон

Шукшин пародировал святое, то, над чем смеяться никак нельзя. Фото Татьяны Дедюхиной

Один из самых известных (и заслуженно) рассказов Василия Шукшина – «Миль пардон, мадам!». Обычно его анализируют психологически и эстетически – образ Бронислава Пупкова, особенности его речи, типы «чудиков» и т.п. Но не менее интересно рассмотреть рассказ в историческом и социологическом контекстах.

«Миль пардон, мадам!» был опубликован в 1968 году. Как раз на вторую половину 60-х годов пришелся новый всплеск в советской культуре интереса к произведениям о советских спецслужбах. Напомним, в 1965 вышел роман Вадима Кожевникова «Щит и меч» (в 1968-м – одноименный фильм). Роман Василия Ардаматского 1963 года «Сатурн» почти не виден» был экранизирован в 1967-м – «Путь в «Сатурн» и «Конец «Сатурна». У Юлиана Семенова в 1967-м напечатан роман «Майор Вихрь», экранизированный тогда же. Помимо этих произведений о Великой Отечественной войне в 1968-м на экраны вышли «Ошибка резидента» и «Мертвый сезон» – тоже в шпионском жанре.

В этот же ряд вполне укладывается и сказ Бронислава Пупкова о своем подвиге – покушении на Гитлера. Таким образом, Василий Шукшин дважды коснулся актуальной темы – он и спародировал ее, и одновременно показал, как она может быть изложена в простом народе. Рассказ не просто зарисовка колоритного чудака, но пародия на популярный жанр. Годом ранее в «Чудике» Шукшин давал такую характеристику главному герою: «Было ему тридцать девять лет от роду. Он работал киномехаником в селе. Обожал сыщиков и собак. В детстве мечтал быть шпионом». Маленький советский человек раскрашивал свою жизнь мечтой о подвиге разведчика. Или о чем-то еще подобном, государственной важности. Брониславу Пупкову предшествовал Пашка Колокольников из «Живет такой парень»: «Меня же на Луну запускали… Долетел до половины, и горючего не хватило. Я прыгнул. И ногу вот сломал – неточно приземлился».

Шпионские фильмы убеждали, что в жизни всегда есть место подвигу, надо только дождаться своего мгновения, как пелось в «Семнадцати мгновениях весны» – апофеозе произведений о разведчиках. И простой колхозный паренек Юра Гагарин – чем не Пашка Колокольников? – полетел в космос. Разведчики тоже происходили «не из графьев», и потому Пупков мог претендовать на свою долю славы, незаконно отнятой у него судьбой. Впрочем, его фигура выглядит не столь простой и симпатичной. Он вспоминает про себя, когда отвечает на вопрос о происхождении своего имени:

«– Поп с похмелья придумал. Я его, мерина гривастого, разок стукнул за это, когда сопровождал в ГПУ в тридцать третьем году.

– Где это? Куда сопровождали?

– А в город. Мы его взяли, а вести некому. Давай, говорят, Бронька, у тебя на него зуб – веди».

Роковая дата – 1933-й. В этом же году точно так же «сопровождали» из деревни и отца Шукшина – Макара, чья жизнь оборвалась в 21 год в застенках ГПУ. Этим явно автобиографическим эпизодом писатель дает понять, что Бронька принадлежал к типу деревенских активистов времен коллективизации. Тогда для него, еще молодого парня, открывалась первая возможность пойти по карьерной лестнице. Для этого надо было вот так сдавать в ГПУ своих односельчан (Шукшин выбирает подцензурный вариант с попом).

Но что-то у Пупкова не заладилось, и карьеры он не сделал, в органы на работу не попал. Возможно, помешало отсутствие двух пальцев на руке – физический недостаток, к которому неоднократно возвращаются в этом коротком рассказике. Возможно, излишняя болтливость. И, таким образом, для Пупкова его быль о покушении на Гитлера являлась не просто личным бзиком – низовым отражением модных в 60-е годы произведений о наших разведчиках во вражеском тылу, но и компенсацией за конечную неудачу сотрудничества с ГПУ еще в начале 30-х.

Рассказ вообще настолько напичкан более чем смелыми местами, что непонятно, как его вообще пропустили. В нем пародируется святое, то, над чем смеяться никак нельзя: «Партия и правительство поручают вам, товарищ Пупков, очень ответственное задание… Ждем тебя оттуда Героем Советского Союза… Дак получай за наши страдания!.. За наши раны! За кровь советских людей!.. За разрушенные города и села! За слезы наших жен и матерей!..» Герой говорит стандартным языком пропаганды, что было типично для того времени, с его постоянной идеологической накачкой – «если я промахнусь, я буду последний предатель и враг народа!». Пародируются и романтика необычности спецслужб и всеобщая секретность:

«– Я прохожу выучку...

– Какую?

– Спецвыучку. Об этом я пока не могу распространяться, подписку давал. По истечении пятьдесят лет – можно».

Иронически обыгрывается и цензура, и самиздат, и борьба с оным:

«– Ведь тебя, дурака беспалого, засудют когда-нибудь! За искажение истории...

– Не имеют права: это не печатная работа. Понятно?»

Не поднявшийся в начале 30-х, Бронька Пупков не смог остаться обыкновенным колхозником. Ему нужна была компенсация за незадавшуюся жизнь. Официальное искусство 60-х предлагало ответ – стать разведчиком и носить в себе тайну. И лишь изредка изливать душу.