Фаллос «дерзкого свода» собора таранит небо…

Бездомный скиталец по местам и эпохам Осип Мандельштам.  Фото 1934 года с сайта Мандельштамовского общества

Новая монография состоит из обширного введения («Поэзия и зов крови»), пяти глав и дополнения, значительная часть которого посвящена проблеме «поэзия и власть». Она же – «Мандельштам и Сталин».

Я употребил слово «монография». Но это не совсем так. Одна главка связана с другой тонкими, легко рвущимися нитями. Часто это отдельные статьи, появлявшиеся в разных изданиях. И в целом книга – отнюдь не монолит, не огромное дерево, а небольшие деревца, растущие в одном местечке, называемом «Мандельштам». Однако ваймановская «местечковость» не исключает масштабности. Его текст интертекстуален. История (и прежде всего история сионизма и антисемитизма) соседствует в нем с филологией и философией. И, конечно, с поэзией.

Сквозная тема книги, безусловно, еврейская. И даже – иудейская. Автор специально берет название христианского праздника – Преображение. И ставит слово во множественном числе. Мандельштам – явление русской культуры. Но и еврейской тоже. В советское время он так не воспринимался. Отсюда и «преображения».

Вайман эмигрировал в Израиль в конце 1970-х. Но до сих пор, несмотря на долгую жизнь в своей новой стране, тема еврейства и вопрос ассимиляции воспринимаются им достаточно болезненно. Мы встречаем немало суровых слов в адрес тех, кто отказался от голоса крови (Пастернак, Бродский), читаем cтраницы, где обсуждаются инвективы русских писателей в адрес «избранного народа». И все это происходит в процессе размышлений о судьбе Мандельштама.

Мандельштам, согласно автору, сын своего племени, бездомный скиталец по местам и эпохам. Он видит историю как рост культуры. Но та новая, советская культура, современником которой был поэт, была ему чужда. Не случайно он говорит об «антифилологическом характере нашей эпохи». И, конечно, считает Вайман, Мандельштам эмигрировал бы в Израиль, будь у него такая возможность и само это государство в наличии.

Наум Вайман. Преображения Мандельштама.– СПб.: Алетейя, 2020. – 336 с.

Размышляя о разнице между «иудейской» и «эллинистической» культурой, Вайман прочерчивает жесткие границы, настаивает на коренных культурных различиях. Мандельштам, согласно автору, на интуитивном уровне рвется к истоку, в нем бродит «ветхозаветная закваска». Поэтому поэт вступает во внутреннюю полемику с Державиным, Пушкиным. И Вайман на примерах показывает суть спора. Не имея ничего против подобных попыток нащупать особенности мировосприятия разных народов, я все же хотел бы заметить, что исследователь оказывается в некоторой зависимости от цивилизационных концептов XIX – начала XX века. Возможно, обратись автор к теме «глокализации» (присутствие в глобальном местной специфики), его мысль стала бы более пластичной. Но это так, к слову.

Важно, что Вайман, двигаясь по направлению «еврейская тема – ключевая», не увлекается идеологическими выкладками в отрыве от поэтического текста. И в этом заслуга исследователя. Его мысль прежде всего связана с эстетикой, с конкретными стихами и уж потом с политическими, социальными и другими их проекциями.

Вайман постоянно обращается к теме еврейства, но косвенно касается и проблем русского народа, который многие десятилетия пытались превратить в «советский». Тема «Ивана, не помнящего родства» – одна из значительных проблем данного исследования. Конечно, Иваны здесь никакие не Иваны, а Мойши. Но зеркальность входит в саму плоть повествования. Заключительная заметка «Иудея и Русь. Под сводами седыя тишины» наглядно это иллюстрирует.

И еще об одной особенности данной работы хотелось бы сказать несколько слов. Исследователь часто, гораздо чаще, чем другие ученые, обращает внимание на физиологию, вспоминая мысль Мандельштама о том, что словесные представления «можно рассматривать не только как объективную данность сознания, но и как органы человека, совершенно так же точно, как печень, сердце». Творчество, по Мандельштаму, как утверждает Вайман, продолжение телесности, которая, в свою очередь, неотделима от сексуальности. Поэтому исследователь может, например, сказать, говоря о стихотворении «Notre Dame», «фаллос «дерзкого свода» собора таранит небо». Неожиданный поэтический образ, далекий, правда, от поэтики Мандельштама. Не будем, однако, забывать, что Вайман – сам поэт, автор многих поэтических сборников, и брутальность его стихов прорвалась-таки на страницы монографии.

В заключение отметим филологический аппарат издания – в книге имеется подробный постраничный комментарий и именной указатель.