Почему Карлсон и Швейк проиграли

Потешаясь над похождениями Швейка, мы мысленно переносили ситуацию на нашу почву, без труда находя соответствия в повседневной жизни.  Фото Йозефа Котулича

Путь первого в Россию начался вскоре появления романа на родине. Его автор был идеологически безупречен – большевик, борец за советскую власть в Гражданскую войну, враг буржуазной пошлости. Правда, при позднем Сталине Швейка не переиздавали, хотя в войну его образ использовали в антифашистской пропаганде, в том числе сняв два фильма о бравом солдате во время Второй мировой войны.

Но после 1953-го Швейк стал широко доступен советскому читателю, переиздания шли одно за другим, и он занял почетное место в пантеоне любимых литературных героев вместе с Остапом Бендером, также вернувшимся после опалы. Цитировать Швейка, знать наизусть из него целые места, с восторгом открывать в нем для себя непечатные во всех иных случаях слова стало любимым занятием читающего поколения со второй половины 50-х по первую половину 80-х годов.

Швейк был близок потому, что описанный в нем мир являлся понятным и знакомым советским людям. Австро-Венгерская империя накануне своего краха многим напоминала послесталинский СССР – абсурдные запреты, которые легко можно было нарушать, идиотизм начальства, тупость военных, межнациональная рознь, недисциплинированность простого народа, солдат в особенности, склонность нарушать законы и порядки, а будучи пойманным – изображать дурака. То есть «нормальная» страна, в которой верхи тянут в одну сторону, низы – в другую, где есть официально проповедуемая мораль, которую никто не соблюдает, начиная с ее проповедников. Эдакий стихийный анархизм, обернутый в мундир империи.

И потому, потешаясь над похождениями Швейка, мы мысленно переносили ситуацию на нашу почву, без труда находя соответствия в повседневной жизни, в которой экзистенциальная тупость смягчалась духом непослушания и иронии, переходящей во всеобщий цинизм. Как сказал бы Андрей Платонов: «Швейк – наш товарищ».

В те же годы, что вернулся Швейк, появился в СССР и Карлсон. Прошло всего два года между выходом книги о нем Астрид Линдгрен в Швеции и Советском Союзе. Это стало примечательным явлением – я уже писал в «НГ-EL» о том, что после смерти Сталина было принято решение вернуть читателю массовую литературу начала века, а вот с современной зарубежной развлекухой дело шло туго, и она попадала к нам весьма и весьма дозированно, из-за чего образовался большой разрыв между советским читателем, которого заставили по новой обращаться к Джеку Лондону и Майн Риду, и иностранным, который каждый год получал все новых и новых авторов и произведения.

Но Карлсон счастливо проскочил к нам, будучи еще «актуальным» у себя на родине. И он также был принят всем сердцем в СССР, став одним из самых любимых детских героев, в том числе благодаря и мультфильмам. Конечно, отсутствие конкуренции во многом помогло триумфу Карлсона, поскольку Энид Блайтон или Роальда Даля у нас не издавали, и даже Толкин и Льюис дошли поздно и в малом объеме. Хотя Линдгрен – безусловный классик детской литературы, нельзя сказать, что она маргинал.

Карлсон полюбился своими проказами, бесшабашной веселостью и вредной хитростью – качествами вполне советскими. Много поколений подростков вырастало сущими зверятами – охотно курочили лифты, разрисовывали подъезды, вытаптывали цветники. Сегодня даже трудно осознать, насколько вандализм входил в кровь и плоть советских детей. Да и уголовное воздействие через дворовые компании было значительным. Так что Карлсон воспринимался как свой, со всеми его пороками, наподобие подстав Малыша и откровенной трусости порой.

Потому после открытия России миру было неприятным сюрпризом узнать, что и здесь мы отстали и все понимаем не так, как надо. Во-первых, в мировом масштабе никто не знал ни Швейка, ни Карлсона. Для американских или французских читателей-зрителей они просто-напросто не существуют. Первая мировая там величайшая трагедия, но дело даже не только в этом, сколько в том, что ум западного человека не любит насмешек над «святым». А Гашек смеется именно над этим. Американцу или французу нужно, чтобы их жертвы на войне были не напрасны, чтобы люди осмысленно шли на войну, раз уж выпало воевать, дабы защищать свои демократические институты под руководством избранных вождей. Но у Гашека «нормальная» жизнь показана как бессмыслица, в ней нет запроса на выборы, на законность, толерантность и многообразие, соответственно и война абсурдна. И хотя Австро-Венгрия была вполне западным государством, выглядит она у него весьма непривлекательно.

Во-вторых, оказалось, что и на родине наших любимых героев отношение к ним тоже, мягко говоря, неоднозначное. В Швеции изначально в Карлсоне видели лишь врунишку и плутишку, там это малоприятный персонаж, манипулирующий доверчивым и чистым Малышом. Потому толстячок с моторчиком и не стал там «культовым» героем, как в России. В западном обществе – законопослушном и помешанном на честности и доверии – такие фигуры не нужны. История про Малыша (персонажа совсем невыразительного) и Карлсона – история про жертву неосторожной дружбы.

В Чехии случай сложнее. В Швейке массовое разочарование произошло уже после падения коммунизма, когда начали насаждаться консервативные ценности. Вот мнение режиссера Иржи Менцеля, снявшего фильм про Ивана Чонкина: «Все, кто читал книгу Войновича, говорили мне, что это русский «Швейк» или советский «Швейк». Но это поверхностное суждение... Главное то, что книга не сатира. Я не люблю сатиру. Я уважаю Гашека, это большая литература. Но Гашек не любит людей… Гашек же на героя и его перипетии глядит со стороны, сверху. Поэтому я никогда не хотел и не хочу экранизировать Гашека. Гашек смотрит на своих героев незаинтересованно. Это мне не нравится. Кроме того, «Швейк» сослужил плохую службу моему народу. Он прививает людям цинизм и трусость. Это мне тоже не нравится».

Журналист Либор Кукал продолжает: «…в 1948 считали, что швейковать – это способ, как хитро избежать выполнения неприятных обязанностей, используя при этом не открытое сопротивление, а надевая маску безобидного и податливого дурака. Толкование 2012 года: швейковать – это изображать выполнение любых обязанностей. Прикрываясь маской дурака, избегать неприятностей, пытаться мнимо веселым способом от всего увильнуть… Швейкование стало к 2012 году поведением, заслуживающим презрения». Литературовед Павел Яноушек добавляет: «Швейкование воспринимается как неприятная черта характера маленького чешского человека, который избегает ответственности».

В демократическом обществе манкировать обязанностями не принято. Не платить налоги, не ходить на выборы, не поддерживать прогрессивные начинания копейкой или личным участием – порицаемо. Кроме того, сегодня в Чехии культ Габсбургской монархии, принято вспоминать о Первой мировой войне как о конфликте, где чехи проявляли лояльность к императору и честно за него воевали. А книга Гашека, понятно, идет вразрез с подобным взглядом со своим откровенным антимилитаризмом и высмеиванием властей империи.

Поэтому туристическим и культурным символом Праги был избран одногодок Гашека – Франц Кафка. Чехи отреклись от своего родного классика в угоду космополитизму. Западные ценности победили – кафкианскую, а не гашековскую Прагу легче «продать» иностранцам.