Понять или простить

По свидетельству современников, Сергей Довлатов любил повторять: «Обидеть Довлатова легко, а понять – трудно». Думается, так можно сказать про любого серьезного писателя, как, впрочем, и философа. Особенно сложно их понять.

Понять помогает круг чтения. Как писал еще Антон Чехов в «Рассказе неизвестного человека»: «Говорят: скажи мне, что ты читаешь, и я скажу тебе, кто ты». В поэзии Афанасия Фета нельзя разобраться без философии Артура Шопенгауэра, которого он не только много читал, но и переводил. Или Борис Зайцев немыслим без Владимира Соловьева. Впрочем, об этом автор «Золотого узора» сам вспоминал позднее: «Я просто встретился с его писанием – кончилось тем, что собрание его сочинений поехало летом со мной в деревню, на зиму переезжало в Москву». И заключал: «Мы привыкли считать его нашим современником».

Нужно иметь в виду и общественные позиции писателей, которые, случалось, были не менее извилистыми, чем их творческие искания. Вспомним, как многолетние революционные симпатии Александра Герцена обернулись разочарованием в письмах «К старому товарищу» или критическое отношение к левому радикализму на страницах тургеневской «Нови» при несомненной симпатии автора к нигилисту Базарову в «Отцах и детях». Почти как у Алексея К. Толстого: «...ходить бывает склизко по камешкам иным».

Не менее важным для понимания оказывается и архив. В частности, хранящиеся в нем письма. Конечно, при условии, что литератор испытывает доверие к адресату и «раскрывается». Так, Валерий Брюсов в частном послании следующим образом характеризовал все того же Владимира Соловьева: «Читаю его стихи и нахожу их прекрасными – но прекрасными внутренней красотой (…) Соловьев (…) философ, излагающий свои мысли в поэтической форме». Не изменилась оценка и после того, как Владимир Сергеевич жестко и не без основания высмеял брюсовских «русских символистов». «Читая его пародии, я искренно восхищался; слабые стороны символизма схвачены верно». Думается, подобные признания характеризуют в первую очередь Валерия Яковлевича.

А Владимир Набоков в письмах нередко давал оценки своим персонажам. Героя-повествователя из новеллы «Сестры Вейн» он назвал «довольно недалеким ученым мужем и довольно черствым созерцателем поверхностных сторон жизни».

Сохранившиеся в архивах варианты произведений также позволяют лучше разобраться в порою непростых творческих исканиях мэтра. (Не зря Брюсов призывал уже «с беспечального детства» искать сочетания слов.) Продолжая набоковскую тему, обратим внимание, что если «Дар» завершается оптимистично, герои стоят перед новой жизнью, то предпринятая автором работа над второй частью во многом прямо противоположна первой. Здесь и измена главного героя Федора Годунова-Чердынцева, и гибель его жены Зинаиды Мерц. Остается только гадать, как мастер мистификации Набоков смог бы примирить все эти противоречия…

Нередко после издания того или иного произведения автор продолжал работу над ним, но новая редакция так при жизни и не появлялась. Поэтому именно посмертно опубликованную по архивной рукописи «Историю русской философии» Николая Лосского следует считать аутентичным текстом, а не переводом с английского прижизненного издания.

Все-таки, поняв писателя или философа, мы его уже никогда не обидим. Но сможем ли его простить? Ведь и он легко может нас обидеть.