Сергей Вакар Это было в конце 1919 г... Я в это время был на службе в Сводно-кавалерийском полку 1-й Кавказской казачьей дивизии. Взятие Воронежа было последним успехом поступательного движения корпуса генерала Шкуро, и здесь произошел перелом от наступлений к отступлениям... Мне пришлось пережить безалаберный отход из Воронежа в условиях кошмарной обстановки, когда казаки открыто стали разбегаться по домам.
Ужас отступления заключался еще и в том, что сыпной и возвратный тиф буквально косил Белую Армию и переполненные до отказа госпитали при отводе войск почти всегда попадали в руки красных, которые решали, что противники им совершенно не нужны, кормить и лечить их нет никакого смысла, а прикончить всех их штыком или пулей, - самое простое и легкое дело.
В Белой Армии никак и никогда при начавшемся отступлении не был поднят и разрешен вопрос об оказавшихся бездомными женах и семьях героев фронта, и не было организовано для них в тылу ни лагерей, ни колоний, ни хотя бы денежных выплат для возможности им скромно жить. Эти женщины вынуждены были находиться в обозах полков своих мужей, так как другого выхода из положения не было и при беззаботности высшего начальства и быть не могло. Не составляла исключения и моя жена - Зинаида Викторовна.
С отходом на Кубань она оказалась абсолютно бездомной и принужденно привязанной к полку. Здесь она подвергалась всем ужасам маневренной гражданской войны с постоянными прорывами из кольца окружения многочисленного противника. Здесь, чудом не задетая пулями огня противника и чудом уцелевшая под занесенной над ее головой обнаженной шашкой красноармейца, в последний момент снятого с коня пулей нашего офицера, Зинаида Викторовна осталась близ меня вплоть до моего заболевания сыпным тифом, жестоко и беспощадно косившим фронт.
Казалось, что она была лишней обузой в полку, и ее страхи и муки были совершенно напрасными, но оказалось как раз наоборот - без ее помощи и защиты я давно был бы убит или растерзан большевиками. Ведь фактически никакого организованного тыла, проявлявшего заботу о выбывших из строя воинах, у нас не было, и только частная инициатива моей супруги спасла меня от неминуемо надвигавшейся смерти.
Мое заболевание тифом наш полковой врач обнаружил в Ростове-на-Дону, куда докатилась Белая Армия, отступавшая от Орла и Воронежа. На мое счастье, в ростовских госпиталях для меня не нашлось места, так как вскоре все госпитали подверглись красному террору, два сгорело со всеми лежавшими там больными. Я остался в своем полковом околотке, отступавшем дальше вместе с полком. И меня на тряской санитарной двуколке и днем, и ночью, в дождь и мороз отвозили все дальше и дальше.
Большая трагедия разыгралась при отходе на Кубань в станице Кущевке, когда наступившая распутица и абсолютное бездорожье совершенно остановили всякое колесное движение. Не находя никакого иного выхода из положения, наш полковой околоток оставил всех своих тифозных, раненых и больных, в том числе и меня, в частной казачьей хате на полную милость входящего победителя, а сам отступил вместе с полком в конном строю.
Узнав о случившемся, Зинаида Викторовна разыскала меня, но сама помочь мне, конечно, ничем не могла. Она была в полном отчаянии, но отчаяние придает силы и побуждает к решительным действиям. Увидев проходящую воинскую часть казаков, она бросилась со слезами к их офицерам с просьбою помочь меня вывезти, и они, поругав мой полк за брошенного офицера, где-то все же раздобыли ей лошадь с повозкой, но, имея боевую задачу, сами большего сделать не могли ничего.
Положив меня на повозку без посторонней помощи и сопровождения, она выехала из станицы в неизвестном направлении. Но вскоре наши колеса увязли в грязи, и лошадь безнадежно и окончательно встала. Тогда моя жена сумела выпрячь коня, подсадить меня верхом и на поводу довести коня до станции железной дороги.
Здесь нам наконец посчастливилось, и мы застали на вокзале готовый к отходу последний санитарный транспорт, до отказу переполненный тифозно больными, но все же нам удалось втиснуться в поезд и улечься на полу вагона.
Так закончилось мое первое спасение моей женой, неразлучно бывшей со мной на фронте, а не будь ее, мой конец был бы совершенно ясен.
Радость сознания своего счастливого спасения покрывала все недочеты невеселого путешествия, и, находясь в тифозном полусознании, я не мог вникать в трагедию реальной обстановки с потерей всего имущества. Сразу же по выезде из Кущевки умерли несколько человек больных, их без похорон оставили под откосом полотна железной дороги, и нам, первоначально лежавшим на полу вагона, освободились места на скамейках, что значительно улучшило наше положение.
Наконец наш санитарный транспорт подошел к месту своего назначения - к городу Ейску, лежащему на Кубанском берегу Азовского моря против Крыма, ставшего последним оплотом Белой Армии. Выбор места для разгрузки транспорта был бы логичным, не будь уже поздно.
За время поездки моя жена успела слегка познакомиться с медицинским персоналом поезда, и из разговоров она случайно узнала о распоряжении начальника эшелона - старшего врача летучки - о чрезвычайной спешности разгрузки.
"Нам нужно, - сказал он, - как можно скорее разгрузить больных в местный лазарет и немедленно порожняком отбыть из Ейска, так как красные подходят к городу и вот-вот войдут сюда, а нам необходимо успеть уехать, чтобы не попасться в их руки".
Взволнованная таким известием Зинаида Викторовна решила никак не допустить моей выгрузки в Ейске, и когда очередь дошла до меня, она вынула револьвер и сказала: "Моего мужа выгружать я не дам, и если вы будете брать его силой, я буду стрелять в каждого близко подошедшего к нему, а потом в мужа и сама в себя".
Угроза подействовала. Всем стало ясно, что дело не в пустых словах, и нужно уступить требованию во избежание неминуемого кровопролития.
В итоге поезд быстро был разгружен, и, как вскоре выяснилось, больные пали жертвой ворвавшихся большевиков, а в опустевшем транспорте, кроме персонала, единственными пассажирами остались только мы вдвоем с женой.
Это было второе спасение меня моей женой.
Настало, наконец, время выгружаться и мне. И мы оба с женой из поезда попали в Английский военный госпиталь в Екатеринодаре, в то время находившийся далеко от фронта. Здесь была нормальная больничная обстановка, все было чисто и опрятно, здесь были уход и лечение, и боролись за жизнь каждого больного во время его тифозного кризиса. Но угроза приближения противника к Екатеринодару привела к эвакуации госпиталя вместе с нами в Новороссийск.
Жестокая обстановка, сложившаяся в Новороссийске из-за недостатка кораблей для эвакуации мирного населения и белых войск, прижатых красными к морю, вошла в историю гражданской войны под названием "новороссийская трагедия" и многократно и подробно описана в русской военно-исторической литературе.
В Новороссийске мы с женой находились в товарной теплушке санитарного поезда Екатеринодарского Английского военного госпиталя, стоявшего на запасном пути против вокзала.
В моей болезни это был перерыв между выздоровлением после сыпного тифа и началом предстоящего возвратного. Я уже мог как-то передвигаться и видеть, что творится в предшествии новороссийской трагедии.
Однажды с вокзала донеслись до нас бравурные звуки военного оркестра, возбудившие наш общий интерес, в чем же было дело? И я выполз из вагона-теплушки, чтобы удовлетворить свое любопытство.
Оказалось, что с фронта прибыл главнокомандующий вооруженными силами Юга России генерал Деникин, и его встречало все местное военное начальство с почетным караулом и со всеми воинскими почестями. Все это было эффектно обставлено, и генерал Деникин сказал красивое слово с призывным обращением к войскам и офицерству о продолжении непримиримой борьбы с врагом, поработившим Россию. Но это слово он, очевидно, не относил сам к себе. Немного времени спустя от Новороссийска отошел английский военный корабль, на котором находились главнокомандующий генерал Деникин, его жена и его любимый начальник штаба генерал Романовский, и дым корабля вскоре скрылся за морским горизонтом.
Бросив погибающую, прижатую к морю без подготовки к эвакуации армию на полный произвол судьбы, генерал Деникин совершил поступок, недостойный офицера, но так он поступил ради собственной безопасности и ради спасения своей жены.
Все это произвело на меня такое сильное и неизгладимое впечатление, что я морально считаю себя вправе довести до сведения ученых историков ту правду, которую я видел своими собственными глазами.
Для морской эвакуации из Новороссийска Английского военного госпиталя в качестве госпитального судна под русским флагом, под флагом Красного Креста и под желтым флагом тифозного карантина был предоставлен пароход Добровольного флота "Владимир". Но возможности попасть на него часто не доходили до имевших на то право - в первую голову тяжело-больных Английского госпиталя, в числе коих был и я, а брались с боем совершенно здоровыми посторонними людьми за любую цену внеочередного пропуска. Даже совершенно здоровые люди за большие деньги добывали медицинские удостоверения о болезни. Одним словом, мест на пароходе для всех больных оказалось недостаточно, и мой госпиталь остался за бортом.
Узнав из случайного разговора доктора с сестрой милосердия, что только медицинский персонал попадет на "Владимира", а больные будут брошены, моя жена стала добиваться нашей персональной погрузки на пароход, но во всех инстанциях, ведающих эвакуацией больных, был всегда один шаблонный ответ, что мест на пароходе "Владимир" уже нет. В отчаянии она все же добралась до самого главного доктора, возглавлявшего эвакуацию, и он согласился, что тифозно-больной офицер имеет все права на место на тифозно-санитарном пароходе, и выдал ей просимые пропуска. Будь я один больной тифом, некому было бы за меня похлопотать.
Это был третий случай спасения меня моей женой.
Здоровые люди проникали на пароход "Владимир" под самыми разнообразными предлогами, лишь бы спастись от катастрофы
Я лежал в самом нижнем трюме парохода, на третьем ярусе деревянных нар, специально приспособленных для больных.
Итак, на пароходе "Владимир" под звуки артиллерийской канонады приближающегося фронта мы без удобств и комфорта счастливо и благополучно отбыли из Новороссийска.
С приездом в Ялту медицинская комиссия осмотрела всех больных, прибывших из Новороссийска, сняла всех выздоравливающих, а тяжелобольных, в том числе и меня, с добавлением новых больных из Ялты, на том же "Владимире" отправила за границу на греческий остров Лемнос.
На пароходе у меня начался возвратный тиф, и его кризис прошел с опасностью для жизни, так как здесь не было того ухода, как при кризисе моего сыпного тифа в Английском госпитале.
После продолжительного плавания по морям в полной неизвестности на тифозном госпитальном пароходе "Владимир" под флагом Красного Креста судьба привела, наконец, меня с женой на греческий остров Лемнос, где и началась наша заграничная эмиграция.
