Сергей Скрипаль
Воевавшие в Афганистане уже сами стали живой историей.
Фото PhotoXPress.ru
Морской ветерок. Песок слегка бьет крупинками по телу. Сплошное удовольствие. Разве можно сравнить эти два песка – курортный морской и афганский, сыплющий мелкой, как мука, пылью. А только все равно бьющие по телу песчаные крупинки напоминают...
После возвращения из Афгана лет через пятнадцать в очередной раз отдыхал на черноморском побережье. Летняя жара томила, располагала к безудержной лени. А хотя что и делать на пляже, кроме того, что периодически окунаться в прохладную воду и после медленно поджариваться под солнышком? Читать невозможно, слишком яркий свет сливает буквы на странице. Разговаривать – лень. Уж очень жарко. Разомлев от морской неги, я поднялся на ноги, потянулся, разгоняя кровь и разминая мышцы, и тут же чуть не рухнул от голоса, прозвучавшего совсем рядом.
Голоса из далекого прошлого. Голоса, который мы, молодые солдаты, ненавидели и обожали. Голоса, который мог нас заставить делать все: мести плац, чистить картофель, бежать марш-бросок, подтягиваться на перекладине, стрелять по мишеням и по врагу, отжиматься и приседать до полного изнеможения. Голоса, поднимавшего нас в атаку, провожавшего в госпиталь и встречавшего по возвращении в полк, в роту, во взвод.
Голос, который при прощании с дембелями уверял, что все теперь у нас в жизни получится. И вот он, этот голос, приказал:
– Пловец! Упал! Отжался!
Пловец! Так меня называли там, в Афганистане, потому что до армии успел заработать звание кандидата в мастера спорта по плаванию.
Итак, услышав команду, мое тело, отбросив годы гражданки, готово было послушно рухнуть на песок пляжа, пружиня руками о земную твердь, и также послушно руки бы стали сгибаться и разгибаться, поднимая и опуская погрузневшее тело. Мозг забыто привычно начал отсчет:
– И раз... И два┘ – заглушая мысль, а сколько ж нужно раз и какого, собственно┘
Только потом Афган ушел, уступив место пониманию, что я давно уже не солдат, что прошлого не вернуть и что голос, попытавшийся бросить мое тело на песок, принадлежит одному единственному человеку на свете┘ Оглядываюсь по сторонам┘ Вот он!
– Кулааааааааааааааак┘ Николааааич... – ору на весь пляж и кидаюсь к коренастому человеку с широко раскинутыми для объятий руками, ухмыляющемуся в свои знаменитые усы подковой.
Наш командир, капитан Кулаков! Как он узнал меня? Столько лет прошло, и из молодого, худющего солдата я давно превратился в крупного мужчину, подрастерявшего волосы на голове и нажившего немалые килограммы лишнего веса. Ухмыляется ничуть не изменившийся за эти годы Кулаков, мол, остался я тем же командиром отделения, разве самую малость повзрослел.
Да, капитан Кулаков. Даже сегодня, после десяти лет с момента этой нашей встречи, после двадцати семи лет, прошедших со дня знакомства с этим офицером, после двадцати пяти лет и зим с поры, как простились с командиром у борта самолета, улетающего из Кандагара в Ташкент, я помню его.
Господи, как же мы ненавидели Кулакова в первые месяцы службы! Бесконечные марш-броски по танкодрому под городом Черняховском, что в Калининградской области. Сбитые колени и ладони, вечно грязные брюки и шинели, растянутые мышцы ног и вывихнутые суставы. Попробуйте побегать по земляным комьям, вывороченным траками танков. Первые подобные кроссы с полной выкладкой изматывали нас, новобранцев, до полного истощения морального и физического. Мы были твердо уверены: еще один такой забег, и мы – трупы! Однако дни шли за днями, марш-бросок за марш-броском, с каждым разом со все увеличивающимся километражом и новыми вводными.
Нам казалось, что капитана совершенно ничего не интересовало, кроме желания поиздеваться, измочалить нас, привести в состояние растерзанности не только обмундирование, но и наши души и тела. Что? Лужа на пути? Упали. Занять оборону. Окапываемся. Что? Грунт каменистый? Окопы полного профиля! Что? Река без переправы? Ищем брод.
И так изо дня в день. Форма на утро должна быть идеально чистой: выстиранной и поглаженной, подворотничок обязан слепить белизной глаза командира так же, как и белозубая улыбка довольного жизнью солдата.
Потом были стрельбы из автомата, карабина, пулемета, метание гранат, рукопашный бой. Все это перемежалось привычными, ставшими даже необходимыми для организма марш-бросками. Утренняя физзарядка не могла уже удовлетворить наши тела физическими нагрузками. Ну что это в самом деле – двадцать-тридцать минут приседаний, отжиманий и размахивания руками-ногами! Кулаков вместе с нами прыгал «зайчиком» метров по тридцать кряду, не снимая снаряжения, уходил перекатами от условной стрельбы противника, а мы повторяли и повторяли за ним, прочно вбивая в мышцы и голову полученные знания.
Везде он был с нами. При марш-бросках то вел колонну, то отставал, подгоняя отстающих, и вновь вставал впереди. Всегда и всюду показывал, что надо делать, а что – нельзя ни в коем случае.
В декабре 1979 года мы узнали, что войска входят в Афганистан. Уже там, «за речкой», Кулаков добился, чтобы «самоделкины» из рембата сварганили из подручного сырья тренажеры для накачки мышц ног. В малейшее свободное время мы занимались на них. Ведь горы не дают поблажек. В горах нужно быть сильным! Иначе┘
Летом 80-го нас прочно прижали на подходе к кишлаку, который зачем-то был остро необходим советскому народу и командованию Ограниченного контингента советских войск в Афганистане. А раз есть приказ, вынь да положи желаемое. Вот – на ладони селеньице, а попробуй возьми! Да и пулеметом оттуда, из-за дувала, лупят убедительно. Нет ничего у нас крупнокалиберного, чтобы раздолбать эту преграду, достать пулеметчика. Заткнуть его можно только гранатой. Метров восемьдесят всего, а не зашвырнешь туда граненое тело снаряда. Но и лежать под солнцем за камушками тоже как-то неприятно, тем более что пули противника жужжат по-осиному совсем рядышком. Аааааа┘ была не была, бросок вперед, еще один, другой┘ Сзади, в спину, крик капитана:
– Перекатами... перекатами давай┘
Какими уж там перекатами. Все, что знал, забыл. Страх гонит, подталкивает в спину, норовит под колени ударить, уронить в пыль. Пули до странности беззвучно всплескивают в пыли. Стена дувала. Мельчайшие трещины, блеск соломенных вкраплений и мелких камешков в глинобитной преграде. Граната летит. Упасть, вжаться в основание дувала и ждать взрыва.
И вместо благодарности подзатыльник по каске крепкой ладонью, мол, неумеха!
Госпиталь. Яркая, режущая глаз белизна палаты. У кровати на табурете сидит Кулак Николаич, как мы стали называть его после полугода службы здесь, в Афганистане, иногда переходя на «ты», но без панибратства и с глубоким уважением. Уже тогда мы его любили за справедливость, за настойчивость, за все, что он смог нам дать в Союзе и давал на войне. Он смущенно сует под подушку кулек с кишмишем и пару пачек трофейного «Кэмела»:
– Поправляйся, Пловец, мы тебя ждем!
Потом было прощание в «Ариане», кандагарском аэропорту. Странно стиснутое комком горло, щиплющие соленой влагой глаза, радостно ухающее сердце: «Домой, домой!» и жгущий вопрос:
– Николаич, зачем все это было?
В ответ – небольшая растерянность, мелькнувшая в глазах командира, хлопок ладонью по плечу:
– Давай. Пошел. Домой, Серега!
Все это в доли секунды осветило, напомнило сознание, пока я несся в раскрытые объятия капитана на черноморском пляже.
Посидели, поговорили, выпили, как водится, вспомнили былое, вот и прощаться пора. А вопрос тот, пятнадцатилетней давности, так и висит между нами, как будто и не было прошедших лет. Кулаков посмотрел на меня и сказал:
– Я не знаю, Серега, зачем это было. Знаю одно – мы сделали все, что от нас требовалось! – Легко, по-молодому, он поднялся из-за столика в кафе. Мы вышли под вечереющее алое небо.
Попрощались, обнялись, и я, вдруг опомнившись, крикнул в удаляющуюся спину:
– Спасибо, товарищ капитан!
Он молча кивнул в ответ.
